Дорогой братской любви III: задание

/Из баек альтернативной медицины/

Когда Костоправ понял, что именно поручает ему партия и родимое советское руководство устами нынешнего председателя Исполкома ГСТО, ощущение было таково, словно ошпарило с головы до ног ледяным кипятком.

- Алексей Николаевич, - в ужасе проговорил он, словно со стороны слыша собственное жалкое блеяние, и не узнавая собственного голоса, - но это же совсем не мое дело! Судя по всему, тут болезнь, а я не по этой части! Да я даже насморк лечить не умею! Точнее, - педантичность не позволила отступить от истины даже в мелочи, - умею, но плохо! Почему я-то?

- Судя по всему, китайцы откуда-то услыхали ваше имя. Что вы у себя, якобы, творите по части костей чудеса. Вот и творите.

- Ну, погодите же! Я объясню. У него же кости не поломаны, не пробиты, не укорочены. У него не травма, не дефект, а болезнь. Даже если, - если! – мы и сумеем исправить все его бесчисленные дефекты, она сведет всю нашу работу насмарку. Думаю, даже обострится, и будет только хуже. Перейдет куда-нибудь ну, не знаю – на почки, или на сердце, - и все!

Говоря все это, он не забывал следить за собеседником и с ужасом видел, что тот, - попросту не воспринимает его слов. Очевидно, слишком часто слышал в этом кабинете объяснения, почему, да по какой причине выполнить задание Руководства совершенно невозможно, да каким законам природы оно противоречит. И, скорее всего, вынес твердое убеждение, что при надлежащем нажиме невозможное все-таки становится возможным. Да, случались ошибки, но, в среднем, метод доказал свою эффективность. Так сказать, - статистически. Так что все отговорки бесполезны, и теперь в разряд статистических погрешностей предстоит попасть именно ему.

- Я в этом ничего не понимаю. Это вы доктора, вы и лечите!

- Да не лечатся эти болезни!!! Я, может, и отстал по этой части, но не настолько. Если б имелись какие-нибудь заметные успехи, то знал бы. Только нет их.

- Нет, так добивайтесь. – Министр явственно терял терпение. – Это политическое дело, и решение по нему принято. Понятно? Принято. И теперь нам, - вам, мне, любому привлеченному, - остается только выполнять! А всякие там рассуждения и недовольства оставить при себе. Как на фронте, понятно? Кстати, в людях вас никто не ограничивает. Можете привлекать кого угодно, что угодно и как угодно. Все! Контакты получите у секретаря…

Вот так вот, - горела в душе обида, - макнули мордой в говно, а ты обтекаешь… Гос-споди, да что же у нас за страна такая, несчастная, - даже отказаться от дела, - и то нельзя. Чтобы они отцепились, нужно, по крайней мере, - умереть.

В этот же день он впервые встретился с пациентом. Это уже мало походило на человеческое тело в обычном понимании, разве что – на злую пародию на него. В каком-то причудливом кресле сидело некое существо, согнутое настолько, что нос его почти упирался в колени. Настолько, что сидевший в нем не мог посмотреть на Костоправа прямо, глаз не было видно, и во всей красе на лице его можно было разглядеть, разве что, только изломанные, кустистые, почти совсем седые брови. Кисти рук выглядели так, как будто над ними пару лет тому назад потрудились легендарные китайские палачи, кропотливо, не пропуская ни одного, вывихнувшие в них каждый сустав, переломавшие каждую, даже самую маленькую косточку. Они напоминали, скорее, не человеческую руку, а какой-то узловатый, шишковатый корень вроде знаменитой мандрагоры, либо же причудливое ракообразное тропических морей. «Бехтеревка» на последней стадии, чтобы поставить этот диагноз даже не надо быть специалистом.

На расстоянии нескольких шагов слышалось стесненное, тяжелое от неестественной согнутости позвоночника дыхание, и, - это задело врача чуть ли ни сильнее всего, - в одной из изуродованных рук важный пациент как-то умудрялся удерживать кривую толстую трость, покрытую черным лаком. Как? Он еще и ВСТАЕТ?! Может быть, даже делает два-три, - да хоть сколько! – шага? Поистине, Всеблагой Господь мало создал такого, что человек был бы не в силах вытерпеть.

Этот, - таки да, мог: не сразу, в результате настойчивого, длительного усилия, отчасти боком, все же сумел посмотреть на пришедшего с визитом доктора, встретиться с ним взглядом. В смолянисто-черных, узких глазах калеки пылало мрачное, неугасимое, как в Геенне, пламя. Его взгляд буквально обжигал, так что Костоправ поневоле вздрогнул. Каков бы ни был цвет глаз пахана, взгляд у них почти одинаковый. По крайней мере, по тому действию, которое он оказывает на шестерок. Тут он не мог ошибиться, потому что в родном отечестве умение вовремя распознать такой взгляд есть вопрос выживания. Это был еще тот старичок. Не зря за него хлопотали на самом высоком уровне по обе стороны границы. Попробовали бы только не хлопотать. А еще ему стало совершенно ясно: чем бы ни закончилось их безнадежное мероприятие, вряд ли дедуля когда-нибудь станет другом что ему самому, что всему многонациональному советскому народу со всем его руководством вместе.

На самом деле весь этот ритуал молчаливого знакомства длился считанные секунды, полминуты от силы, и пора было переходить к делам. За спинкой кресла, постоянно готовый к услугам, стоял высоченный китаец незаурядной красоты, одетый во что-то вроде кофты и прямые штаны из лиловато-серого с жемчужным отливом шелка. Обычная его азиатская улыбка выглядела чуть… заискивающей, что ли? Нет, похоже было, что служитель по-настоящему предан калеке и смотрит на вошедшего как на последнюю, возможно – обманчивую надежду.

- Попросите его, - едва слышно вздохнув, обратился к нему Костоправ, - подать мне руку…

Все было не так плохо, как он ожидал, а гораздо, гораздо хуже. Сожранные болезнью суставы и по сю пору оставались отечными и горячими на ощупь. Обострение никуда не делось, пребывало чуть ли ни в полном разгаре. С другой стороны, это давало хоть какую-то определенность в плане дальнейшей тактики. В памяти немедленно всплыли имена парочки людей, подлежащих мобилизации в первую очередь. То-то они обрадуются. Тот же Евгений Михайлович Тареев, - это не тот человек, которому можно так просто крикнуть: «К ноге!». Ну и насрать на их недовольство, он-то вон, терпит, и ничего… В чем он мог быть уверен: даже обидевшись, будучи, как правило, людьми самолюбивыми, темпераментными и с большим апломбом, врачи такого уровня не будут работать хуже, просто не сумеют.

Он все-таки не был специалистом, специалист озаботился куда сильнее.

- Для начала ему надо заменить плазму. По возможности, - всю. При таком объеме она должна быть одногруппной. Еще: лошадиную дозу так называемых «гормонов», кортизола*, я пришлю. Может быть, это позволит нам выиграть время, хотя лично я сомневаюсь. Эти дикари притащили его на последнем издыхании… Я, конечно, проверю, но только почки у него тоже пострадали, это наверняка.

- А потом?

- Не знаю. Я не господь бог. Не вижу, чем бы еще мог быть полезен.

- Не выйдет.

- Чего?

- Умыть руки, говорю, не выйдет. Меня вон не отпускают, а я вовсе не при делах. Так чем вы лучше?

Впервые за много месяцев отступила грызущая суставы боль. Впервые с тех пор, как он отказался принимать пилюли доктора Фу, сообразив, что они содержат все большие дозы опия. Доктор, понятно, отрицал, да только он слишком хорошо знает вкус сладкой отравы. В молодости, помнится, - сорта на вкус различал. Объяснить, что делали с его измученным телом сейчас, они не захотели или и впрямь не смогли: видите ли, в китайском языке отсутствуют нужные понятия. Целые классы нужных понятий, так, что даже объяснить невозможно. Какое отвратительное высокомерие. Но унижение — унижением, а пользоваться нужно любыми обстоятельствами. Например, тем, что теперь он получил возможность думать хоть о чем-то, кроме боли, и, хотя бы урывками, спать.

- Итак, - к делу, к делу коллеги... Пейте кофе, хороший кофе, прямо из Бразилии...

- С коньяком?

- Несколько попозже, дойдем и до этого, и просто до коньяка, но пока просто кофе... Итак — начнем с общих соображений. Предлагаю сначала высказывать все предложения, а к их критике переходить уже потом... Идея, потом только уточнения, - и уже потом критика. Диктофон у нас хороший, оператор испытанный. Кто имеет высказаться первым?

- Ты и говори. Думаешь, не видим, что у тебя прямо свербит?

- Хорошо. Итак, у нас, по моему мнению, три возможности: убрать у него все суставы, как класс, - просто растворить, - и заменить их на наши нейтральные протезы. Второе: выяснить, на что именно направлена агрессия, и отключить ее, убрав агрессора. Третье: то же самое, но заменить мишень на что-то, на что агрессии не будет. После этого восстановить его собственные ткани, как были, или, соответственно, почти как были.

- Это ты тоже делал? Практически?

- Постепенно становится основным методом.

- Можно? Первый вариант выглядит проще всего. Какие тут подводные камни, которых мы не знаем?

- Это, к сожалению, очень просто. Убрать все суставные поверхности, где идет агрессия, это убрать все хрящи, суставные сумки, все эпифизы и, боюсь, заметную часть диафизов. Всего-навсего несколько килограммов ткани. По принципу эквивалентности, при строго последовательной работе, грамм эффектора в сутки перерабатывает примерно грамм субстрата. Прикинули? Несколько килограммов комплексов в организме, и это без учета вспомогательных задач.

- Например?

- Например такое количество ионизированного кальция и циклических аминокислот в кровь, это...

- Понятно. А если по очереди? Это — возможно?

- Да. С самого начала мобилизуем эффекторы в каком-нибудь сегменте при помощи специального индуктора. Это, понятно, решает, но не так уж много. Наши комплексы, - машины мощные, удельная плотность энергии высокая, тепла выделяется много. Организм, - это вам не «КУ — 7» какая-нибудь, на заводе... Олег Петрович?

- Тогда к чему разговоры об агрессии? Что решит ее устранение?

- Прежде всего, на порядок уменьшит количество вещества, подлежащего обработке, а отсюда следует резкое сокращение объема проблем второго порядка. И, главное, это дает нам резерв времени. Процесс такой агрессивности может убить организм задолго до того, как мы успеем с ремонтом его каркаса. К сожалению, поражаются не только суставы

- Сколько вам потребуется времени?

- Если предположить, что помочь действительно можно, - ответил он, шалея от собственной наглости, - то полгода, как минимум.

В конце концов, он родился и вырос в этой стране, так что основные способы выживания в этом климате всосал с молоком матери. Если времени не хватит, можно сказать, что уже вот-вот и требуется еще чуть-чуть времени. А там, глядишь, что-нибудь изменится. Сдохнет либо ишак, либо Тимур, либо я сам.

- А быстрее, - поморщился Косыгин, - нельзя?

- Послушайте, - вы сами-то его видели? Ему лет-то сколько? Сто?

- Всего-то шестьдесят восемь. Самый, по их понятиям, возраст для политика.

- Да? А то, что он — полутруп, это как? Ничего? А такое мелкое обстоятельство, что все люди в конце концов помирают, уже не учитывается?

Он лез на рожон, и отлично это осознавал, но терять уже было нечего. Оставалось только продолжать «наезд».

- … и поскольку ни я, ни кто другой сейчас не сможет сказать, что именно нам срочно потребуется, нам нужна возможность заказать или изготовить это самим сразу же, без согласований, по мере возникновения потребностей. Это значит, либо заводская лаборатория «ЗСТО», либо «НИИ — 75», а это значит, что и пациента надо тащить туда, поближе к местам, где наши возможности максимальны.

- Вы это на свою медсанчасть намекаете? На этот занюханный клоповник ...

Вон оно что. Оказывается, начальство не так далеко от народа, как это кажется на первый взгляд. Оказывается, - все-таки имеет некоторое представление. Хотя насчет клопов он зря, даже обидно: после обработки замечательным препаратом «АХ*» в санчасти с концами пропали не только клопы, но и тараканы. Даже мухи стали летать какие-то уродливые, неуклюжие, а потом и вовсе сгинули вслед клопам с тараканами. Если еще учесть то обстоятельство, что произвели и расфасовали «мор» в городе Дзержинске, впору было перепугаться, но ничего. Бог милостив, никто, кроме паразитов, пока, вроде, не помер. Сказал только:

- Ничего. Справлялись не хуже прочих.

- … не может быть и речи! Это место не для живых людей!

- Вон оно ш-што, - Костоправ взбесился мгновенно, позабыв про то, с кем говорит, и что ему может быть за лишнее слово, - а рабочим, значит, можно лежать?! Они у нас, значит, не люди?

- Ладно. - Министр мгновенно остыл, начав мыслить в конструктивном духе. - Посмотрим, что тут можно сделать.

Со временем сделали, вообще говоря, все. Но сборный домик со специальным интерьером стоял на берегу тихой реки уже утром. Пластиковый электромобиль с топливным элементом на СКГ, - один заряд на две тысячи километров и три зарплаты заводского инженера, но неважно, - совершенно бесшумный, со специальной конструкцией кузова, чтобы с удобством грузить калеку. И, как положено, изгородь с воротами и КПП.

* «Анти-Хитин». Вещество, в микроскопических количествах необратимо нарушающее синтез хитина. Губит всех насекомых, и не дает развиться их потомству, будучи совершенно нетоксичным для позвоночных. Долго числился в секретных, потом стал одним из самых продаваемых товаров принеся СССР огромную прибыль, потом — запрещен за избыточную эффективность. Очень стойкий, он долго циркулировал в окружающей среде, губя и угнетая ВСЕХ членистоногих. В ряде случаев это имело по-настоящему фатальные последствия.

- И почему я? Мужики, сколько раз можно повторять, что я хирург. Костоправ, можно сказать.

- Не придуривайся. С костными структурами разобрался, и тут разберешься. Опыт работы со всей этой аппаратурой есть только у тебя, а у нас совершенно нет времени.

- Так то кости...

- Могу повторить еще раз: не придуривайся. Я читал твои так называемые «заметки», и знаю, что это другой уровень по сравнению со всем тем, что есть сейчас. У нас и в мире. Причем не следующий уровень, а... короче, ты пропустил несколько следующих. Как будто перелистал.

- Интересно получается. Я сам ничего такого не понял, а ты, выходит, увидел что-то такое. Кстати, - может быть, объяснишь, как ты это сделал? У меня там терминология доморощенная, сам называл то, что никак не называется.

Вадим молча сунул ему вычерченную на листе in qwarto схему, не больно красивую, но чудовищно кропотливую, в подробностях, с кружками, стрелочками простыми, двойными и пунктирными, помеченными знаком вопроса.

- Не я. Студент Петров. Отдельно от твоих костей никакой такой крови, включая иммунитет, не существует. И сосудов кровеносных и лимфатических – тоже. И стромы мякотных органов. Все это, похоже, одно целое по происхождению и функции. И ты это знаешь. Только почему-то предпочитаешь не брать в голову.

- Она у меня не приспособлена для таких штук, - мрачно сказал Костоправ, - только начинаю думать о чем-то в этом роде, и чувствую, как плавятся мозги. Уж будь добр, - сам. Аппаратуру как-нибудь освоишь.

- Не выйдет. Вдвоем придется сидеть. По крайней мере, сначала.

- Втроем. Еще студента твоего. И, по-моему, он и без нас бы справился.

Пока узкий круг людей, имеющих хотя бы слабое подобие представление о предмете поиска, занимался высоконаучными исследованиями, надо было как-то жить. Лаборатория «Л» разрабатывала все новые противовоспалительные средства, они даже помогали какое-то время, а потом, как положено, переставали.

- Мы возьмем «прототипы»* и обработаем их вне организма так, что они сами будут вырабатывать «выключатель»** того гена, который производит вредные антитела и, - обратите внимание! - все продукты со сходной структурой***. Точно так же, кстати, поступает природа****, чтобы исключить агрессию против своих тканей. Мы размножим обработанные прототипы и заменим ими все остальные.

- А их куда?

- Как положено. Под нож, как бруцеллезное стадо.

- Тоже ничего себе задачка.

- Да. Теперь есть яды, которые нарушают процесс митоза, и поэтому гибнут только быстро делящиеся ткани. Сам понимаешь. Сказать, что это палка о двух концах, - еще ничего не сказать. Под ударом оказывается весь эпителий, включая кишечный, все кроветворение. Развлечение не для полупокойника, которого мы имеем. Но у нас — особый случай, новый случай, и поэтому я предлагаю другое: ты все время твердишь, что хирург? Вот и задренируешь ему грудной коллектор.

- На истощение?

- До упора. До белых лимфоузлов. Это часов семьдесят — семьдесят пять. И сразу же запускаем наших диверсантов, пусть обживаются. На это время сунем его в стерильный бокс и прикроем совиридом с флорицидом.

- Красиво. А как быть с «резидентами»***** в костном мозгу? Хотя, - он перебил сам себя, - пока они размножатся, пока специализируются в агрессивную линию... Мы за это время, если Бог даст, доведем до конца ортопедическую часть, и, - слушай! - сменим, от греха, «мишень»*. Так что с самого начала будешь готовить «выключатель» и на новый, и на старый вариант. Понял? Прежняя агрессивная линия сидит тихо, потому что не на кого кидаться, а новая просто не появится, потому что, вроде, все в порядке. Красиво?

- О! Нет слов! Только мы все это с тобой обсуждаем так, как будто всерьез надеемся его вылечить. А шансов у него, - и у нас! - между нами говоря...

- Да, - Костоправ сразу же поскучнел, прикидывая, как будет укладывать негнущееся, перекошенное, только что в узел не завязанное тело на операционный стол, да каким побытом наладить поступление кислорода в легкие пациента при такой шее... Это вам, надо сказать, не молекулы лепить, - с шансами у нас и впрямь не очень. Ты знаешь, на что уповаю? Ты будешь смеяться...

- Вот это — нет. Не с чего.

- Не тот старичок, чтобы позволить себе просто так сдохнуть. На одном характере вылезет. А еще я рассчитываю на одного пацана. Если он не задренирует коллектор, его не задренирует никто. А я — пас.

* В ТР - «предшественники» - полипотентные («стволовые») или частично дифференцированные клетки, способные к делению. Если заблокировать синтез какого-либо продукта на этой стадии, блокада будет касаться и всего их «потомства», включая специализированное.

** На самом деле «выключателей» много, с разным механизмом действия. В данном случае, вместе с синтезом И-РНК, с которой синтезируется нежелательный белок, запускается синтез комплементарного ей кусочка, по избытку, он – блокирует ее где-то посередине, и в результате трансляции получается лишенный активности белок, идущий в брак. Сколько бы потомков ни было у обработанной клетки-предшественника, данная функция у них будет отключена, поскольку «выключатель» синтезируется самой клеткой, его не надо добавлять извне, как лекарство.

*** Помимо «растворимых» антител, у иммунных к тому же антигену Т-клеток на поверхности экспрессируется рецептор, по специфичности (и, следовательно, структуре!) сходный со специфичным антителом. Без этого полноценный иммунный ответ тоже невозможен.

**** Формирование т.н. «иммунологической толерантности» во внутриутробном периоде. Там основной механизм несколько иной, но приводит, по сути, к тому же результату: потенциально агрессивные к собственным тканям линии иммунных клеток просто не развиваются, будучи изначально блокированы.

***** В данном случае речь идет о пресловутых «стволовых клетках» и тех предшественниках лимфопоэза, которые находятся в костном мозгу и не «вымываются» при дренировании грудного лимфатического протока.

Проснувшись поутру после очередного надругательства над его несчастным телом, - он именовал это «увеличением пыточного довольствия», шутка, совершенно непонятная иностранцам, - он вдруг почувствовал, что болезнь ушла. Не отступила, как это бывало за эти годы много раз, не затаилась в засаде, чтобы, выждав, накинуться на его тело с новой свирепостью, а просто ушла. Неуклюжие, избыточно-аляповатые, не умеющие себя вести варварские врачи просто отключили ее, как отключают эти свои машины, когда в них проходит надобность. Грубо, просто и бесповоротно, без всяких полутонов. Сомнений у него не было: это копию можно спутать с подлинником, но не наоборот. И точно так же ремиссию можно принять за выздоровление, а выздоровление за ремиссию — никогда. Кроме этого, он умел чувствовать свое тело куда лучше, чем большинство европейцев.

То, что блокирующий олигонуклеотид-«выключатель» встроился туда, куда нужно, чуть ли ни с первого раза, блокировав развитие агрессивного клона, недостаточно назвать просто везением. При том уровне знаний вероятность благоприятного исхода равнялась примерно одному к пятидесяти. Но есть такая закономерность: в случае предприятий по-настоящему дерзновенных судьба на время как бы отключает закон Финнегана, отказавшись от обычных своих пакостей. Когда потомки до мельчайших подробностей воспроизвели самолет братьев Райт, копия не смогла даже оторваться от земли. Колумб с первой же попытки доплыл до Америки, а Амет-хан умудрился приземлиться на боевом блоке, летевшем втрое быстрее орудийного снаряда. У профессора Чазова волосы вставали дыбом, когда он, спустя десятилетие, вспоминал, как лечил стрептокиназой тромбоз мозговых сосудов у маршала Жукова. Говорил, что, зная все то, с чем столкнулся потом, не решился бы ни за какие коврижки. И тут хамское терапевтическое средство, - после первой удачи метод пришлось два года доводить до уровня, когда полный успех достигался хотя бы в семи случаях из десяти, - сработало, как обычное чудо-лекарство, которых в бурной истории последних двух столетий на самом деле случилось не так уж мало. Старая, добрая хина. Аскорбиновая кислота. Инсулин. Пенициллин. За каждым из этих веществ миллионы, десятки миллионов спасенных жизней, новые освоенные земли, увеличение средней продолжительности жизни на годы. Да мало ли что еще. Убийственную реакцию как будто бы отсекли, оставив нетронутым все остальное. Потом, когда «доктор Рэма» в те времена бывший по статусу студентом-старшекурсником, доведет до успешного завершения «Проект «Мезенхима» группу методов так и назовут «хирургией мезенхимальных функций», ХМФ. Название приживется, хотя, со временем, перестанет соответствовать неизмеримо расширившемуся содержанию. Впору будет говорить о «пластике онтогенетических процессов», без искусственного выделения одного зародышевого листка из трех имеющихся.

Остальное, как, может быть, слишком самоуверенно, сказал Костоправ, было «делом техники».

Это легко сказать, когда не тебя, неподвижно лежащего на сгорбленной спине, за голову подвешивают на «петле Глиссона» придавая пыточному топчану «угол наклона пятнадцать-двадцать градусов», - и так часов на пять, каждый день, две недели подряд, пока проходят трансформацию чуть ли ни все позвонки, включая крестец.

А ты всего-навсего лепишь из специальной мастики каждый позвонок в натуральную величину, поотдельности, а каждое их сочленение – само собой, в варианте «как есть» и: «как должно быть», причем с рентгеном усердствовать нельзя, и приходится совершенствовать связь с комплексами, выйдя по этой части на совершенно иной технический уровень. То, что он, вообще говоря, не скульптор, Костоправа не смущало ни на секунду. Как это нередко бывает с подобными людьми, он искренне не понимал, как это можно не суметь вылепить вещь, форма которой тебе досконально известна. Скорее, не справился бы скульптор, разве что какой-нибудь Леонардо да Винчи, но их не напасешься на всех. Кстати, о Леонардо: отдельные участки модели «как есть» еще и приходилось раскрашивать в разные цвета в зависимости от толщины слоя, подлежащего удалению и замене Компьютерные программы, способные выполнить то, что он в том случае творил и правил, по сути, вручную, написали только лет через двадцать — двадцать пять.

Процесс приходится вести мучительно медленно, поскольку «комплексы» - и впрямь машины мощные, тепла выделяют много, и слишком легко не доглядеть, «заварив» сосуды костей и денатурировав нервные волокна корешков спинного мозга. Поэтому, вопреки исходным благим намерениям делать позвоночник последовательно, работать приходится все-таки по всей длине, но понемножку, преобразуя слой не больше двух-трех десятых миллиметра толщиной за час, сокращая эту величину до одной десятой в местах особенно ответственных. Позвоночник, ребра, их сочленения с позвонками и грудиной. Все это время в области крупных артериальных стволов непрерывно находились пузыри со льдом, а в разгар работы, когда в организме старика одновременно работало около пятисот граммов «комплексов», кровь его пришлось охлаждать вне организма. Специальным насосом перекачивали через «холодильник» триста «кубиков» в минуту, полностью заблокировав свертываемость. Подобного рода проблемы возникали и разрешались буквально все время, ежедневно, и на решение некоторых «мелочей» приходилось тратить дни и недели.

Все «чудеса» которые ему доводилось совершать до сих пор, были не то, что детской игрой, их можно было не принимать в расчет. Время от времени Костоправ вдруг останавливался, разводил руками и говорил, с искренним удивлением:

- А больной-то, несмотря на все наши старания, - еще жив!

После успешного, - тьфу-тьфу! – завершения эпопеи с позвоночником, дело пошло все-таки легче. То ли за это время накопились типовые решения многих проблем, то ли кисти со стопами, при всей их сложности, оказались более простым в работе материалом, но напряженность лечебной работы постепенно спадала. Теперь Костоправ работал с больным практически в одиночку, но «мобилизованные», вопреки его ожиданиям, вовсе не спешили восвояси. Как всегда бывает с временными, вынужденными союзами, почти сразу же по окончания битвы у союзников немедленно возникли разногласия по части дальнейшего пути, жизнь стремительно разводила их в стороны, но ни один из них не остался прежним. Вроде бы успешно законченная, работа оставила после себя колоссальное количество научного «сырья» в виде перспективнейших тем, которые практически не удалось разработать ввиду жестокого цейтнота. Обычное дело в те времена. Потом хватило лет на сорок интенсивной работы, если не больше.

Арон Гурвич, качая кудлатой головой, печально резюмировал:

- Вы знаете, как ни странно, но я раньше считал себя иммунологом…

Евгений Тареев, понятно, ни у кого, ничего не спрашивал.

- Я тут у вас побуду, - сообщил он, - попробую с нефритами. Так что организуйте-ка палаты под моих больных. – И успокоил. - Там немного, десятка полтора-два…

Что касается студента Петрова, то его, во-первых, никто не спрашивал, поскольку оказался необходим буквально всем ученым мужам. Старшие товарищи без него были, как без рук. Хватило бы, понятно, этого «во-первых», но он и сам, мягко говоря, никуда не спешил. У каждого стоящего человека, если поискать, сыщется свое «стержневое время», месяц, два, редко – три, когда молодой человек окончательно определяется с жизненным выбором, уже по уму, но еще со всем жаром юности. Этот случай следует отнести к особенно показательным: получив в свое распоряжение всю мощь СОКР, работая в области, по сути, неисследованной, он далеко обогнал старших товарищей во владении новыми методами. Как экспериментальными, так и, что еще важнее, методами мышления. То, что они осваивали, как нечто внешнее, дополнительное, стало для него основой присущего ему способа думать. Нередко человек превращается из старательного новичка-исполнителя в профессионала как бы толчком, дотоле разрозненные умения и рецепты складываются в систему автоматически применяемых рабочих навыков, которая в дальнейшем только расширяется и уточняется на собственной базе. Деревья складываются в лес.

Но тут и с исходными данными все было в порядке. Например, уже в самом начале работы, ощутив, что человеческая голова не в силах вместить все прямые и косвенные, внутренние и внешние связи иммунной системы, через медиаторные субстанции и прямой контакт, он предложил смоделировать ее в виде аналоговой схемы. Чисто техническое решение, которое никому даже не пришло в голову, а ему казалось совершенно естественным. Вот только модель позволила ему обнаруживать, каких звеньев не хватает, - и находить, что именно соответствует недостающим звеньям, их. Как бы ни большая часть экспериментальной работы в эти бесконечные месяцы стала делом его рук, и именно тогда у него в голове начали складываться первые контуры будущей «Мезенхимы».

Сказать, что его вылечили, значит, не сказать ничего. Тело не просто обрело прежнюю подвижность, такой легкости в движениях он не ощущал со времен давно прошедшей юности. Да, он был пока еще несколько неуклюж, не привык пользоваться мышцами, которые теперь крепятся в несколько иных местах, нежели те, к которым он привык за время болезни, но привыкание идет быстро, он день ото дня становится все более ловким и выносливым. И вообще это не так уж важно. Все равно происшедшее походило на чудо. Нет. Это БЫЛО настоящим, без примеси, чудом. Совершенно недопустимо, невозможно и нестерпимо, что на подобные чудеса способны только тупые носатые варвары. Пусть одаренность их велика, как Небо, это не изменит сути: они чужаки. Но это не тот случай, когда чужое имущество следует уничтожить, не сделав даже попытки его просто присвоить. Разумеется, не грубо, он все-таки не дома, но в меру присущего ему умения.

Когда Костоправ узнал, что его иностранный пациент желает с ним побеседовать, удивлению его не было меры. С самого начала тот, мягко говоря, не проявил особой общительности. Если точнее, он, по большей части, вообще молчал и только изредка, далеко не каждый день, бросал отрывистые, почти односложные замечания, которые переводил присутствующий здесь аккуратный, блондинистый толмач со специфическим взглядом. По требованию китайца, он присутствовал во время лечения непрерывно, только изредка сменяясь менее квалифицированным собратом. То, что тут же постоянно присутствовал один из бессловесных до немоты китайских красавцев, само собой разумеется. Они были похожи, то есть, настолько, что Костоправ не сразу понял, что это не одно и то же лицо. Теперь — отличал, но, парадоксальным образом, все время забывал, кто из них — Хо, а кто — Пэн.

И вот теперь, изволите ли видеть, аудиенция. К чему бы это? Хочет объявить благодарность от всего многомиллионного китайского народа и от себя лично? Ой, вряд ли. Не тот человек: либо искренне считает, что обслуживание по наивысшему, запредельному разряду ему полагается само собой, либо, как положено пахану, ведет себя с хамским высокомерием вполне сознательно.

- Цзян Фу-хуа приветствует вас, - перевел толмач со специфическим взглядом, - и просит удостоить его беседы за чаем. Он говорит, что это довольно-таки приличный сорт, и что, как оказалось, не все еще уничтожено…

Врачу не понадобилось много времени, чтобы понять: сановник планирует какой-то серьезный разговор, и вопрос состоит в том, насколько хорошо он понимает, какую именно службу представляет переводчик. Потому что, насколько это зависит от него, он воспрепятствует обсуждению любых тем, которые покажутся ему сколько-нибудь серьезными. И что тогда?

После очередного, довольно длительного, с паузами, пассажа китайца, толмач тоже сделал паузу, а потом перевел:

- Товарищ Цзян выражает восхищение достижениями советской медицины и от всей души благодарит за оказанную помощь.

Товарищ Цзян, подняв изломанную бровь, вопросительно глянул на этого своего красавца, и тот вдруг разразился быстрой тирадой на китайском.

А потом, выслушав ответ принципала, заговорил на русском. Похоже, сановник и впрямь привык иметь все самое лучшее, потому что русский язык красавца был практически безукоризненным. Может быть, - слишком правильным, но это далеко не сразу и далеко не каждому могло броситься в глаза.

- Цзян Фу-хуа сообщает, что не говорил ничего подобного, и выражает удивление, что его слова при переводе подвергаются искажению. Он не считает квалификацию переводчика достаточной и более не нуждается в его услугах. - Он обернулся к казенному переводчику. - Вы свободны и можете удалиться.

Тот замер, буквально раздираемый надвое противоречивыми инструкциями. Само собой, он должен был присутствовать при каждом разговоре, все запоминать и подробно излагать, - но, с другой стороны, он, - да никто! - в общем, не имел никакого права навязывать свое общество высокопоставленному коммунистическому мандарину, примерно третьему лицу в табели о рангах СРК.

- И если неумелый, не умеющий себя вести и не слишком умный переводчик будет по-прежнему находиться в помещении, уйти придется Цзян Фу-хуа с гостем, но за этим уже последует официальный протест...

В переводе на русский, - международный скандал, небольшой, но ему – хватит. Сотрут в порошок, между прочим, походя. А вот если уйти, то тогда вряд ли кто-нибудь, когда-нибудь, хоть что-то узнает. Огласка того, что какие-то скрытые разговоры вообще имели место, вовсе не в интересах высокого гостя.

Церемонии имели место, но, вопреки ожиданиям Костоправа, вовсе не были избыточными. Ничего не боящиеся бандиты общегосударственного масштаба, как правило, люди деловые.

- … ваше уважаемое руководство, при всей своей энергии и навыке, грешит определенной узостью мышления. Печально видеть догматизм у таких сравнительно молодых людей. И знаете, в чем, на мой взгляд, состоит главная ошибка вашего руководства?

Вопрос явно не нуждался в ответе, гость совершенно определенно предпочитал слушать самого себя, а вот ответ по существу имел бы характер сомнительный. Как будто он признает перед сомнительным иностранцем, что его руководство ВООБЩЕ совершает ошибки.

… - оно ведет себя с людьми, как с грязью, даже если это совсем не так. Достойные люди заслуживают достойного же отношения, и недопустимо относиться к ним, как к слугам самого низшего разряда.

Чья бы корова мычала. Уж по части наглого высокомерия всем нашим куда как далеко до тебя одного. Хотя, если повспоминать, пара-тройка персонажей, чтобы под стать, сыщется. Таких, которым уже для начала разговора необходимо втоптать подчиненного в грязь. Иначе они плохо себя чувствуют и начинают чахнуть, как, по слухам, чахли людоеды, лишенные человечины.

… - на вашем примере это видно особенно ясно. Вам не особенно нужно ваше начальство. Это оно в вас нуждается, а если не нуждается, то будет нуждаться через год. Или через пять лет. А если не они сами, то их жены, дети или родители. И только это, в конце концов, важно. Поэтому для меня совершенно непонятно, по какой именно причине вы соглашаетесь на ваше униженное положение?

- Простите, - с невеселой улыбкой вклинился в речь гостя Костоправ, - это все я понимаю. Боюсь, что даже слишком хорошо. Лучше, чем хотелось бы. Я не понимаю только, - к чему весь этот разговор? Это прелюдия к какому-то конкретному предложению, или светская беседа ни о чем?

- Самым близким определением будет, пожалуй: «Обозначение позиции». Если у себя дома вам будут мешать работать, - в силу недопонимания или дурной привычки помыкать людьми, как скотом, - вы всегда будете радушно приняты в моей стране. Условия для работы назовете сами. Любые условия. Включая, разумеется, такую мелочь, как свободное перемещение по миру с тем, что республика по-прежнему будет защищать вас всей мощью.

- Какая щедрость...

- Ни в коей мере. В крайнем случае, - некоторый риск. Хотя, что касается самого товарища Цзян Фу-хуа, он совершенно уверен, что любые затраты окупятся сторицей. Сохранением работоспособности ценных работников, снижением затрат на инвалидов, сильным импульсом к развитию и значительным политическим влиянием, поскольку любые владыки тоже болеют. А самое главное, миллионы, если не десятки миллионов людей нуждаются в том лечении, которое можете дать только вы, и готовы отдать за него все, что у них есть. Другие, понимая это, готовы все, что у них есть, вложить в ваше дело. Это обозначает большие деньги. В перспективе, скорее, даже очень большие, огромные. Сопоставимые с нефтью или выплавкой стали.

- Передайте товарищу Цзяну, что я благодарю за добрые слова и щедрое предложение, но только я не могу принять его по целому ряду причин. Отпустить меня не отпустят, а нелегальная эмиграция для меня и морально неприемлема, и технически невозможна. У нас подобное прямо считают изменой Родине. А без технической поддержки наших лабораторий и советской индустрии мои особые возможности сводятся, практически, к нулю. Кстати, я всего-навсего хирург, и без своих товарищей тоже практически ничего не смог бы сделать. Это не ложная скромность, а самая чистая правда, потому что кости вам правил я, а вот вылечили вас именно они. Кроме того, я лечу людей не ради денег. Я выбрал свой путь, дело мне нравится, а того, что мне дают, на жизнь, в общем, хватает.

Цзян Фу-хуа, выслушав перевод, покивал, но как-то чисто формально, в знак того, что – понимает, но в глазах его при этом стояло странное выражение. Вроде легкой жалости, как к безобидному дурачку. Но он немедленно улыбнулся, а улыбка, - лучший способ стереть с лица все оттенки чувств. Не дать себя прочитать.

- Товарищ Цзян говорит, что вы, в основном, правы, но учитываете не все э-э-э… нюансы. Вода течет вниз, события текут в направлении самого естественного порядка вещей, правильного. То что вы, - старик быстро вставил пару слов, - да, с товарищами, - служите, безусловно, правильно. То, что вы находитесь на побегушках, - совсем нет. Потому что это существенно разные вещи. Наиболее печально, что каждый ваш успех заставить их убедиться: достаточно нажать посильнее, - и вы исполните любое, самое нелепое их желание. Поэтому бесцеремонное, разрушительное давление будет только нарастать. И насчет денег. Очень большие деньги совершенно отличаются от денег обычных и даже просто больших. Очень большие деньги обозначают, что в продвижении вашего дела кровно заинтересованы десятки или даже сотни миллионов людей. А, значит, могут быть сосредоточены усилия и ресурсы, не уступающие возможностям целых стран. Возможности, которых нет ни у какой группы лиц, даже самых влиятельных. И это, в свою очередь, тоже правильно, потому что самые важные дела не должны зависеть от капризов и интриг э-э-э… мандаринов. Они для этого слишком важны. В то же время, при необходимой мере самостоятельности, вы получаете возможность мобилизовать для своего дела столько ресурсов, сколько вам понадобится.

А хорошо говорит, собака! Убедительно, умно. Мысли глубокие и, в то же время, практичные. Понятные, но, для пущей убедительности, с нужной толикой восточного колорита. Одно слабое место: если бы я, сдуру, согласился, никто вам не помешает надеть на мою шею новый ошейник. И я точно так же буду ходить на задних лапках.

- Простите, но мне показалось, что вы говорите о деньгах со слишком большим почтением. Для коммуниста-то. Вроде бы даже их превозносите.

Варвар боится решать, а оттого, как водится, прибегает к бесплодным умствованиям. Болтовне. Ничего, суть вещей все расставит по своим местам.

- Это хорошее орудие. В мире, где пока еще господствует капитал, одно из самых лучших. Я очень надеюсь, что вы все-таки получите возможность убедиться в этом на собственном опыте.

- Тупость варваров достойна удивления. Они ведь искренне не понимают, что такое целительство может быть товаром не хуже, чем нефть, оружие или пища. Им это даже не приходит в голову, в том числе ему. В первую очередь ему. Поразительно! Поразительно!

- К сожалению, он не просто врач. Он еще и лицо, допущенное к совершенно секретной информации технического и военного характера. В соответствии с законом СССР лица, отнесенные к так называемому «Первому Списку», могут покидать страну только в исключительных случаях, только в составе официальных делегаций и на срок, не превышающий недели. И ни в коем случае — на работу и длительное проживание.

- Товарищ Цзян хочет знать: он — настолько компетентен?

Ответил, не прибегая к услугам переводчика, генерал Калягин, и ответ-то был совершенно формальным, но, отвечая, он вдруг осознал, что говорит сущую правду. Истину. Ее просто до сих пор никто не проговаривал вслух, и, поэтому, до его слов, она вроде бы и вовсе не существовала. А теперь — будет, и с ней придется считаться, как со вполне реальным фактором, потому что однажды произнесенных слов не вернешь.

- На всю страну не больше десяти человек такого уровня. И один, чтобы, при этом, врач...

- Товарищ Цзян выражает свое глубокое сожаление. Товарищ Цзян говорит, что при социализме медицина не должна быть секретной. При всех обстоятельствах, которые он хорошо понимает, в этом есть что-то в корне неправильное, не так ли? Иметь возможность помочь множеству страждущих, и держать эту возможность только для себя, для одной страны, - это выглядит не слишком морально. Возможности ваших замечательных докторов слишком велики для одной страны, даже такой великой. Товарищ Цзян настоятельно, рискуя быть невежливым и слишком навязчивым, рекомендует советским товарищам посмотреть, что тут можно сделать, если специалисты не могут покидать своей страны. Возможно, следует основать крупные лечебные комплексы, в которых предусмотрен прием большого количества иностранных граждан. Возможно, следует организовать широкое обучение иностранных студентов…

Даже только представив себе, что будет представлять собой подобная затея, генерал Калягин почувствовал, как его обдало жаром. Боже. Надеюсь, что не доживу ни до чего подобного.

- … товарищ Цзян, со своей стороны, мог бы помочь с организацией отбора кандидатов среди студентов СРК…

Ага. Этого-то нам и не хватало. Только прикинув, - а он не специалист! - чему именно придется учить, до каких примерно вещей допустить этих студентов, какие именно пособия предоставить в их распоряжение, в пору было прийти в ужас. Но приходится признать, что он обозначил проблему, на которую мы не обратили, настоящего внимания. По сути, НИКАКОГО внимания. После войны прошло двенадцать лет, мы прошли такой путь, что голова кружится, а вот замечать, оказывается, так и не научились. Непременно нам нужен взгляд со стороны.

- Скажите товарищу Цзяну, что я обязательно передам руководству его пожелания. Лично передам и разъясню позицию гостя Ивану Даниловичу. Товарищ Цзян знает, - это гарантия того, что вопрос будет рассмотрен по-настоящему неформально.

Это – да. К Черняховскому Цзян Фу-хуа относился всерьез. Пожалуй, как к равному, но, в силу того, что тот, зачастую, умел действовать непредсказуемо, его приходилось считать даже более сильным игроком. В некоторых отношениях, потому что в его навыках управления людьми и процессами в народе чувствовались определенные пробелы. Отсутствие той, отточенной тысячелетиями традиции, которая во всей полноте осталась только в Поднебесной. Но серьезно, очень серьезно. Как бы ни пожалеть, что Большому Вану будет подана такая идея. Тем более, что этот, - тоже опасен, хотя и по-другому. Аудиенцию пора заканчивать, но последнее слово, во всяком случае, следует оставить за собой.

Глядя в глаза Калягину китаец быстро проговорил по-китайски:

- Передайте генералу, что нежелание решать проблему такого масштаба обозначает только, что ее решат без вас. Это не угроза, не попытка шантажа, а истина.

Переводчик, понимающий его с полувзгляда, разумеется, и не подумал переводить, а Цзян Фу-хуа повернулся к нему, и как ни в чем не бывало, продолжил уже в расчете на перевод.

- На этом Цзян Фу-хуа еще и еще раз выражает свою благодарность советскому руководству за готовность оказать помощь, просит передать слова восхищения почтенному доктору, и желает попрощаться. К сожалению, за время болезни порученные ему дела пришли в прискорбный беспорядок, и поэтому он вынужден спешить.