Второго плена не будет!

Мы шли на Запад. За спиной остались километры фронтовых дорог. Шли и дрались, дрались и опять шли. Чувство радости и гордости окрыляло каждого, кто шел в этих длинных колонах Армии, шагающей к Победе.

Наша 2-я Ударная армия, совершив марш-маневр из района Мариенбурга и Мариенвердера, к 14 февраля сосредоточилась на плацдарме западнее города Грауденц. Перед нами стояла задача: наступать в направлении Данцига, разгромить противостоящего противника и овладеть городом . Одновременно, наши части завершали ликвидацию противника, окруженного в крепости Грауденц.

Наши силы таяли. В связи с большим некомплектом личного состава в полку был расформирован «второй стрелковый». Но теперь, в феврале сорок пятого, уже никто не сомневался, что Победа наступит скоро. И каждый мечтал – непременно остаться в живых. Так обидно и несправедливо было бы умереть в самом конце войны.

В этом наступательном потоке на запад шёл и наш – третий стрелковый батальон. Мы оказывались – то в голове, то в хвосте колонны полка. Встречая сопротивление противника, обтекая его, атакуя с фронта, во фланг, а иногда и с тыла…
Случалось, под натиском превосходящих сил противника – переходить к обороне, и попадать в окружение. Но, всё равно наш батальон оставался грозной силой. Вместе с другими подразделениями дивизии, лавиной переходя в наступление, и сметая противника, батальон продвигался вперед, приближая победу.

15 февраля наш 72-й стрелковый полк совершил дневной марш по маршруту указанному командующим 2-й Ударной армией.
Полк остановился у самой переправы, в ожидании дальнейших указаний.

Впереди была река Висла. Вечерние сумерки сменились светлой лунной ночью. Морозец крепчал. Остановка. Лошади, позвякивая сбруей, вздрагивая фыркали. Ездовые сползали с саней и повозок, похлопывали рукавицами, прохаживались вокруг, окидывая хозяйским глазом – проверяли укладку поклажи. И, конечно, старались в рукаве полушубка "потянуть самокрутку".
Все ждали и спрашивали: "Скоро ли двинемся вперед?" Пехота же, была рада хоть малейшей остановке. Солдаты, не снимая вещевого мешка, сдвинув его под голову, ложились на снег, пристроив ноги повыше. Укутавшись, сунув руки в рукава и втянув голову в плечи, обнимая неразлучную "трехлинейку", похрапывая – засыпали.

– Митька, ля? Пехота наша, уже таво … похрапывает, – с явно "рязанским" говорком обратился ездовой к соседу по повозке.

– Пущай спят. Глядишь – силенки прибавится… Знаешь первую заповедь пехоты – "Не стой, если можно сесть?"…

– Ага! И – "Не сиди, когда можно лечь", – продолжил за него ездовой, – только – это вторая заповедь, а первая – "Никогда не теряй бодрости духа и добрососедских отношений с поваром!"

Через какое-то время пехота сама стала подниматься и делать разминку. Кругом стояла тишина, и только звонкий стук топоров доносился откуда-то издалека.

"Двинулись!" – раздался по колонне голос ездовых. И вот перед нами широкая лента Вислы... На льду лежал совсем нетронутый настил снега.
Увидев это, я подумал: "Значит, никто из наших войск на тот берег еще не переправлялся?" Это меня насторожило... Срочно вызвал к себе командира разведвзвода:
– Лейтенант Пожидаев, обследовать левый берег реки, наличие дорог и противника.
Сбросив лишние вещи, разведвзвод, одетый в одни фуфайки, мгновенно растаял в ночной мгле.

Меня тревожила мысль: "Неужели мы здесь идём первыми? Почему нас никто не предупредил?"… Вызвал командиров рот. Не успели они собраться, как командир разведвзвода уже докладывал:
– Товарищ капитан, ваше приказание выполнено, разведка берега проведена: – сразу у берега тянется дамба метров пятнадцать высотой, за ней, в трехстах метрах – проходит хорошо укатанная дорога. Противника нет. Ближайшее село полностью сожжено, но костры еще тлеют. Видимо, фашисты ушли недавно. Следы свежие. Взвод у села ведет наблюдение.

Выслушав доклад разведчика, я отдал приказы командирам рот:

– Командиру 7-й роты – поднять на дамбу взвод 57-миллиметровых орудий, 8-я рота – оказывает помощь минометной роте, 9-я рота – вытаскивает на дамбу кухни, боеприпасы и сани хозяйственного взвода.
Все дружно принялись за работу.

Взобравшись на дамбу, увидел, как солдаты на лямках-волокушах и на руках – уже тащат вверх орудия, сани, повозки и, даже, лошадей. Я подумал: "Да, силен наш солдат своей смекалкой. А теперь, в наступательном порыве – его не остановить".

Оглянувшись назад, не без удовольствия заметил, что колонна батальона, хотя и несколько растянулась, но в целом успешно форсирует замерзшую реку.

Где-то позади, на юго-востоке, озаряя небо – загремели орудийные залпы. Видимо, наши войска, окружив город-крепость Грауденц, начали штурм.
На северо-западе, в том направлении, куда надо было следовать моему батальону, было темно и тихо. Луна сначала скрылась за тучи, а потом и совсем исчезла за горизонтом. Наша задача была следовать в эту кромешную темноту, не имея никаких сведений о противнике. Выйдя на дорогу, я внимательно осмотрел следы. На дороге их было много, и все они шли в одном направлении – на север.

– Чьи же это следы? – подумал я. – Здесь можно ожидать всего: и засаду, и огневой налет, и контратаку…

Однако, гадать долго не пришлось, пройдя немного по дороге в направлении села, я увидел один, а потом еще два трупа, лежавших лицом вниз.

– Бодарин, фонарик! – крикнул ординарцу. Светлый луч зайчиком забегал по неподвижно лежавшим труппам. Снег, вокруг, залит кровью.
– Ведь это же наши… – шепотом произнес я.
– Откуда бы им здесь взяться? – наклонившись, спросил Жора.– Судя по одежде – пленные.

Сняв с убитого шапку, мы увидели в затылке пулевую дыру. Нас обдало жаром. Я почувствовал, как бьется сердце, от злобы – челюсти сжало тисками. У Жоры покатились слезы, голос сорвался:
– Вот гады! Смотрите – добивали … Надо же…

Подошли солдаты, узнав о случившемся, сняли шапки. Стояли, переговариваясь шепотом. Один, не выдержав, громко произнес:
– Ну, изверги попадитесь – никакой вам не будет пощады!

Головные подразделения уже подошли к горевшему селу, дома которого обозначались большими догоравшими кострами. И только на окраине села, как часовой – стоял только один не сгоревший, хотя и полуразрушенный, дом.
Костры домов – то угасали, то, дуновением ветра – огонь лизал красными языками догоравшие бревна, освещая окружающую местность. Шоссе, проходившее через село, просматривалось до последнего догорающего дома, а дальше была беспроглядная темь.

Оценив обстановку – решил, что следовать дальше без разведки, охранения и средств усиления нельзя – надо остановиться и подождать взвод противотанковых орудий, минометную роту. Да и командир полка обещал прислать в поддержку батальону артиллерийский дивизион.

Разведвзвод, а за ним и взвод охранения, скрылись в темноте в конце улицы. Остальные солдаты окружили костры – привал. Перекур. Бойцы стали разогревать на кострах догоравших домов добытые из "сидоров" банки с тушёнкой.

Я же, вынув карту, направился к ближайшему костру…

– Товарищ капитан, – услышал голос Жоры, – Товарищ капитан, зайдите в дом, там тепло и свет, и чай можно организовать.– скороговоркой выпалил ординарец.

Открыли дверь. Теплый воздух обдал лицо. Тепло. В печке потрескивали дрова. Из неплотно закрытой печки пробивался свет, зайчиками игравший по стенам. Осмотрелся. Не знаю, уж почему, но почувствовал, что в комнате кто-то притаился:

– Кто здесь? Жора, дай свет!

Пока Бодарин разыскивал в плотно набитом вещевом мешке парафиновые плошки, я приоткрыл дверцы печки, и увидел в красноватых отблесках – худого изможденного молодого человека, на котором, как на вешалке, без ремня и без петлиц – висела сильно потрепанная солдатская шинель. Передо мной, словно живой труп, стоял скелет, обтянутый кожей.

Юноша был явно в недоумении, заметив на мне погоны. Он закрыл глаза и пошатнулся назад, видимо – не мог понять, кто перед ним. Вероятно, когда он попал в плен, погонов в Красной армии еще не было, их ввели лишь в начале 1943 года, и он мог этого не знать.

– Посадите его. Жора, дай ему перекусить, да пусть он – только понемногу кушает, не то – сразу же умрет. Зови сюда фельдшера.

Теперь, перед светом, юношу можно было рассмотреть. Его изнеможенное лицо было всё поросшее мхом. Мох был даже там, где не должны расти волосы, и только ясные, чистые голубые глаза выдавали в нем живого человека.

Юноша был чуть выше среднего роста. Пытливыми глазами он всматривался в каждого из нас. Мы протянули ему ломтик хлеба и несколько кусочков сахара. Он с трудом встал. Сахар спрятал в карман, а хлеб держал дрожащими руками и долго-долго рассматривал его, боясь, чтобы не упало ни одной крошки. Видимо, он уже забыл, когда в последний раз держал в руках хлеб.

– Садись и рассказывай, кто ты и как сюда попал? – начал беседу я.

– Я – Пётр Тригубчук из Белоцерковщины, – тихо ответил юноша, замялся, еще раз окинув всех внимательным взглядом. Хотя, он видел, что обращаются с ним по-человечески, его по-прежнему смущали погоны. Наконец, он решился спросить: – Кто вы? Власовцы? Мы переглянулись и почти хором ответили:
– Да нет же… Мы – советские, красноармейцы.

– А я боялся и думал, что попал к "власовцам" – более уверенным голосом заговорил Петя.

На глазах у него от радости завертелись слезинки. Ему хотелось кричать, обнимать нас, целовать, но сделать это он побоялся. Теперь нам уже стало ясно, что этот парень прошел через долгие годы фашистского плена. Он не знал – как поступить. Мысли путались: "Как его воспримут? Простят, или пойдешь той дорогой, которую нам нарекали вербовщики РОА – в кандалы и в Сибирь, или повесят, как собаку – за измену".

– Я – пленный, – начал он, наконец, свой неторопливый рассказ, – В плен попал осенью 1942 года, был без сознания после осколочного ранения. Вылечил меня пленный врач. Работать нас заставляли много, а кормили очень плохо – свиньи такого не ели – запаренные опилки с несколькими кусочками брюквы. А последние три дня – вообще ничего не давали, только гонят и гонят. Нас перегоняли из города Грауденц в Гранск. Кто падает и не поднимается, того пристреливают на месте. Я чувствовал, что силы меня покидают, приходит смерть, но тут на колонну налетели самолеты. Охрана разбежалась, пленные залегли. Я плюхнулся в глубокий снег – меня засыпало. Когда я поднялся, село пылало – и ни одной души кругом уже не было.

– Ну, а как же ты в плен попал? – поинтересовался комсорг полка Николай Попов, – Расскажи поподробнее…

– Наша рота наступала, но безуспешно. Прошла артподготовка. Рота, почему-то, не поднялась в атаку. Командир роты старший лейтенант Косицын приказал мне и красноармейцу Шапуро добраться до окопов противника и проверить – заняты ли они немцами?
Мы подползли – немцев в окопах не было. Тогда я Шапуре и говорю: ты – наблюдай, – а я подбрустверный блиндаж осмотрю – там никого. Смотрю и Шапуро тут как тут за мной прибежал: "А ты зачем? "
И вдруг, на блиндаже послышалась немецкая речь. Мы умолкли, раздался голос – "Рус сдавайся!" В это время пламя взорвавшейся гранаты… Когда я открыл глаза, уже лежал на бруствере окопа, и вокруг было много немцев". – Ваня умолк, не зная, какой будет наша реакция.

– Товарищ комбат, остальные подразделения уже прибыли. Батальон в сборе – доложил мне тут замполит батальона старший лейтенант Фроловичев.
Я ему кивнул: – Садись, посиди…

Осмыслив рассказанное Ваней, я поднялся и протянул ему руку. Некоторое время он не решался ответить, ведь он был в зачуханном состоянии, так как много месяцев "не видел воды". Но всё же, протянул руку в ответ. Моё рукопожатие укрепило его надежду на жизнь. Он облегченно вздохнул и начал горячо меня упрашивать:

– Возьмите меня с собой. Сколько будет силы – буду мстить этим "Швешн-коням". Буду мстить за себя, за своих товарищей, за землю нашу поруганную – за всё!
– Нет, Петя, взять тебя с собой мы не можем, ты слишком слаб, – ответил я.

– Возьмите, – упрашивал юноша со слезами на глазах, – Я сильный, мне только немножко надо подкрепиться.

– Нет, оставайся здесь. Оставим тебе продуктов, только ешь понемножку. Подойдут тыловые части, там есть полевой военкомат. Ты подлечишься, окрепнешь, а тогда к нам. Мы будем рады видеть тебя здоровым и крепким бойцом. Ну, бывай! – доброжелательно прощаясь, похлопал я паренька по плечу, – А что тебе конкретно делать, расскажет Михаил Федорович – наш замполит… Ведь, сам понимаешь, всё должно быть оформлено как положено. У тебя должны быть все документы. Понял, друг? – я улыбнулся Пете, – почему-то он мне сразу понравился. Я был уверен, что всё, что он нам рассказал – правда…

IV
Снова – переход за переходом. В маршах и боях прошло полмесяца…
К вечеру, мы остановились на окраине небольшого польского села. Село оказалось пустым. Остановка – суточный отдых. Помывка личного состава полка, по очередности – наш «Третий стрелковый» после "Первого".

Воздух уже наполнялся запахами ранней весны. Кое-где начали появляться проталины. Утром я вышел из дома, вздохнул глоток свежего воздуха и стал прислушиваться к звукам – тишина. И странно – щебечут птички. Боже – война, а жизнь идет. За долгие годы войны я этого не замечал. А здесь – заметил, наверное, и в самом деле война подходит к концу. Как же ты хороша, жизнь!...

Из старого бревенчатого сарая валят клубы белого пара. С хохотом выбегают совсем голые солдаты, валяются в снегу и опять ныряют в завешанный стареньким солдатским одеялом проем двери. Другие бойцы, пристроившись тут же на санях, подстригают друг друга, третьи бреются, а некоторые подшивают свежие подворотнички, раздирая на куски где-то нажитую простынь. Жизнь идет! Давно я не видел такой воодушевляющей картины. "Молодцы! Воины-победители должны иметь бравый вид" – подумал я.

– Товарищ капитан, вас к телефону … – раздался из дома голос телефониста.
– А что, телефон уже есть?... Да! Слушаю вас… Алло!..Да-да, комбат-три, слушаю! Пополнение? Хорошо! Сколько? Почему так мало? Хоть – 140, да и от 240 – не откажусь! Войны без потерь не бывает… Хорошо! Высылаю. К присяге? А где текст?.. Я говорю, где точный текст военной присяги взять? Торжественно? Проведем. Высылаю!.. – я обрадовался такому сообщению и положил трубку, а сам подумал: "Да! Впервые за долгое время, непосредственно в боевых условиях получаем пополнение… – Жора! Замполита, зампостроя, адъютанта старшего, командира хозвзвода и фельдшера – срочно в штаб батальона…

Не успел Жора закрыть за собой дверь, как тут же вновь появился в проеме двери:

- Все собраны!
Зашёл. В знак уважения все поднялись, хотя по возрасту, среди присутствующих, я был самым молодым.

– Садитесь! Ну что, товарищи, пополнение будем принимать?
– Много? – поинтересовался замполит.
– Да, как сказать? Всего сорок человек, но принять их, как нам сказали, надо душевно, торжественно. Ведь они сходу пойдут в бой, но главное – их необходимо привести к военной присяге.

– Откуда же здесь такое пополнение, что к присяге..? – спросил всё тот же замполит.
– Видимо, это бывшие военнопленные или мирные граждане, угнанные на работы в Германию. Придут – разберёмся, а теперь за дело. Матвей Кузьмич, – обратился я к зампострою, – Берите с собой старшину хозяйственного взвода, фельдшера, командира отделения боепитания, и езжайте в штаб полка за пополнением. На сборы – час. Предварительно узнайте у Александра Ивановича, сколько необходимо для них оружия? Получить! А вы, Макар Игнатович, завтрак и, особенно обед, должны быть праздничными. Конечно же, каждому – по сто "фронтовых". У нас есть такая возможность? Сегодня же – будьте готовы для пополнения сделать баню со сменой нижнего белья. Разместить их до принятия присяги отдельно – всё это, в том числе ужин, приготовьте до их прихода.

– Так, теперь с вами, Михаил Федорович, давайте обсудим, как в наших условиях торжественно привести пополнение к военной присяге? А может, вы сами всё обдумайте, ко мне в любое время – согласуем. Да, скажите, а текст Присяги у нас есть?
– Есть! Правда, отпечатан он в нашей армейской газете и его оформление оставляет желать лучшего…
– Тогда запросите у заместителя командира полка по политической части. Заодно спросите, как правильно оформить список принявших присягу.

К приему присяги в батальоне никто безучастным не оставался, готовились – как к большому празднику. Утро предвещало хороший день. Небо чистое. Снег скрепил легкий морозец. На лужах появились белые склянки льда. Туман белым ковром стелился по лощине, прикрывая горизонт там, где вот-вот должно показаться солнышко. Я поднялся рано, но замполит уже обошёл все подразделения и проверил их готовность к торжеству. Теперь он докладывал мне с уверенностью:

– Товарищ капитан, к приёму присяги все готово.

Батальон построен. За два месяца непрерывных, а порой – и очень тяжёлых боев, ряды его почти наполовину поредели, но воины сохранили не только молодцеватый вид, но, прежде всего – боевой дух.

Перед строем батальона в две шеренги стояло пополнение. Я внимательно окинул всех взглядом – прибывшие воины были одеты в новое обмундирование, с автоматами на груди.

Больше всего меня поразило место принятия присяги. Здесь стоял стол, накрытый красным материалом. Текст присяги, написанный крупным шрифтом, список бойцов и авторучка – на столе всё это было приготовлено. "Молодцы! Исполнительные у меня заместители" – подумал я, – "Можно доверять, всё сделают". После длительных маршей, когда и "иголка солдату тяжела", в перерыве между боями – так хорошо всё организовали. Приняв доклад, я всех поприветствовал и обратился к воинам с короткой речью:

– Дорогие воины, боевые мои товарищи, сегодня у нас необычный день, у нас с вами торжественное событие. Мы с вами принимаем в нашу боевую семью новое пополнение, но знайте – они не новички. Они успели пройти через тяжелые испытания. Они вынесли рабский подневольный труд, их морили голодом и холодом. Будем надеяться, что влившись в ряды нашей семьи, они приумножат славные традиции нашего батальона и всей нашей любимой Красной Армии.

Не успел я закончить речь, как раздались аплодисменты и крики "Ура!"

Началась самая волнующая часть торжества. Все, принимая военную присягу, читали текст с глубоким волнением, особенно трепетно произносили слова, где они давали клятву Родине: "Защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом". Иные останавливались, из-за слез, у них двоились буквы и опять продолжали читать: … "Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона и презрение народа…"
Произнося последние слова, некоторые оказывались в каком-то оцепенении, затем, справившись с волнением, четко, строевым шагом возвращались в строй.

Приём присяги шёл организованно и чётко. Воины старались показать, что строевая выучка ими не забыта. Но волнения, душевные переживания, и та ответственность, которая ложилась на них, сковывала их действия. И вот, последний боец стал в строй.
Я снова поздравил новобранцев, влившихся в боевую семью батальона, и в конце выступления пожелал им быстрее восстановить боевое мастерство и поддерживать традиции нашего сплоченного коллектива.
Мои слова потонули в дружных аплодисментах и криках Ура! Казалось, что торжества по случаю приема военной присяги закончились, но вдруг – из середины строя нового пополнения вышел худенький юноша, поднял руку и спросил:
– А мне можно слово сказать?

От неожиданности мы с Михаилом Федоровичем переглянулись.
– Можно! – кивнул замполит.

Юноша строевым шагом подошел к столу, взглянул на строй, как бы давая себе время на обдумывание, затем, смешивая украинские слова с русскими, начал говорить:

– Дорогие товарищи, друзи мои! Есть ли на свити Бог или черт – це я не знаю, но что е ад – это я знаю точно. Тот, кто побував в гитлеровском плену, кто перенес на себе все пытки и ужасы, тот осознал, что ад есть на белом свете! Мы, пленные, для них не были людьми. Мы не имели ни фамилий, ни имени… У них для всех нас была одна кличка – "Русская свинья". С нами обращались хуже, чем со свиньями. Свиней никто не кормил запаренными древесными опилками, а нас они этим кормили. Если в этих опилках попадался кусочек брюквы, мы считали это счастьем для себя. Нас вешали, нас стреляли, нас сжигали на кострах, над нами проводили варварские опыты. Скажите: разве это не кошмар? Разве это не ад? Мы все это пережили, но это не могло нас сломить. Мы верили в то, что нас освободят. И вот … – юноша на мгновенье замолчал, подбирая слова…

– Товарищ капитан! – кто-то шёпотом позвал меня. Я оглянулся – сзади стоял Жора, – Вы посмотрите – ведь это же тот хлопец, которого мы оставили в полуразрушенном доме у берега Вислы.
– Не может быть!
– Да вы хорошенько к нему присмотритесь.

А юноша продолжал говорить, перемешивая русские слова с украинскими. Он говорил то, что было им выношено, выстрадано за время плена:
– Я обещаю вам, мои друзи, что буду мстить этим гадам за все пережитое мною, за товарищев, загинувших в неволи, за те злодияния, которые фашисты совершили на нашей земле. Буду знычтожать фашистов пока ходят мои ноги, пока бачут мои очи, пока держут мои руки, пока бьется мое сердце.
И хочу сразу же сказать: Второго плена не будет! Смерть немецким загарбныкам!

Строй стоял в каком-то оцепенении, а затем "не по уставу" взорвался аплодисментами. Когда всё утихло, юноша сказал:

– У меня есть одна просьба к командированию?
– Мы слушаем тебя, – сказал замполит.
– Назначьте меня станковым пулеметчиком? Думаю, что с пулемета я смогу больше убить немцев.
– Что, товарищ капитан, удовлетворим просьбу.
– Без всякого сомнения! – ответил я, – Считайте, что вы уже зачислены в пулеметную роту.
– Вот спасибочко! А вы меня признали, товарищ капитан? Я же тот самый Пётр Тригубчук, которого вы в разбитом доме у Вислы ночью бачилы, и там мэни харчив давалы…
– Да, помним, – сказал я, – Мы тебе Петя, желали набраться сил и затем пожаловать к нам. Мы рады, что наши желания сбылись. Александр Иванович – обратился я к адъютанту старшему батальона, – При распределении, рядового Тригубчука зачислите в пулеметную роту.

В пулеметной роте Петр Тригубчук попал в самый лучший расчет – расчет сержанта Горбунова.
– Так что Петя, ты попал в дружную боевую семью.
На поздравления он улыбался и коротко отвечал, а затем спросил:

– А чи нэма здесь чого-ныбудь почитать? А то я так давно ничего нэ читав.
Жора-ординарец, услышав просьбу Пети, сказал:
– Подожди! Сейчас… – и через несколько минут он притащил завернутую в газету, видавшую виды, прошедшую через многие руки, книгу. Да, это был, очень популярный у солдат роман Николая Островского "Как закалялась сталь".
– Още, спасибо! – он стал перелистывать драгоценный подарок.

Личный состав еще не успел разойтись, как начались суматоха, шум, смех. Все метнулись куда-то к саням, кричали:
– Терехов, сам Терехов пожаловал, давай его сюда! А ну-ка, что он нам привез?
Рядовой Терехов, которого знали все до одного, как солдаты, так и офицеры, был письмоносцем батальона. Он вскочил на облучок командирских саней, расстегнул сумку и начал вынимать "треугольники", выкрикивая фамилии:
– Мелехов!.. Сидорчук!
– Нет – раненый он.
– Филимонов!
– Есть! Давай сюда!

Другие солдаты дружески хлопали по плечу того, кому пришло письмо, и заставляли его танцевать! Тут пошли в ход котелки с ложками, стали прихлопывать в ладоши. Терехов всё вызывал и вызывал "адресатов". Ребята отходили в сторону, читая свои письма. Стоял поодаль и Петя Тригубчук, и не сдерживая приподнятых чувств за других, сказал:
– Яка радость письмо получить, я так давно их не получал. Оце ж я мамуле тоже напишу писульки: що я жив, та я нашов гарных другив. Хай она мэнэ ждэ...

В это время Вася Филимонов, которого заставляли танцевать при вручении письма, вдруг, как-то сразу, побледнел, по щеке потекла слеза. Его обступили друзья и узнали, что его девушка, Танюша, не дождавшись, вышла замуж за демобилизованного односельчанина, которому на фронте покалечило ногу. К этой группе воинов подошел заместитель командира взвода старший сержант Мелихов и, узнав в чем дело, засмеявшись, сказал:

– Вася, что ты горюешь? Ты, братишка, радоваться должен. Зачем тебе такая жена? Ты с дому – она к другому? Радуйся, что не женился. Твоя невеста еще подрастает. "Не все же свет, что в окне". Посмотри, за окном больше.
– А Вася, Вась – братишка. Командир разумно сказал, не грусти. Если у вас девочек мало, после войны поедем к нам на Кубань, там девчата-красота. Залюбуешься! – шутливо заметил один из солдат.

Прозвучал сигнал: "К обеду!" Обед сегодня праздничный, и не по сто, а по сто пятьдесят – комбат распорядился выдать.

В другом месте солдат лежал на розвальнях лицом вниз и горько рыдал. Рядом, сняв шапки, стояли его друзья. К ним подошел замполит батальона старший лейтенант Фроловичев с вопросом:
– Что случилось?
Оказывается, у солдата умерла мать. Долго болела, так и не дождалась сына с войны…

XII
Батальон продолжал наступление. 12 марта, после короткой артподготовки атака прошла успешно. Роты, обтекая высоту справа и слева по скатам, устремились к опушке леса. Я решил – чтобы лучше мне было видно боевой порядок наступающего батальона, выйти на макушку высоты. Каково же было мое удивление, когда в окопе, опоясывавшем высоту, увидел множество убитых немцев.
Жутковато, но приятно! Среди лежавших в окопе немцев оказались и живые. Жора закричал: "Ауф штейн! Хенде хох!" Немецкие солдаты безропотно встали и подняли руки вверх. Жора продолжал на них кричать. На ходу немцы построились и побежали к нам в тыл.

"Да, на дворе сорок пятый, а не сорок первый или сорок второй годы", – подумал я: "Видимо, они уже осознали, что Германия войну проиграла и сочли плен лучшим для себя выходом. Да и солдаты уже не те…

В лесу завязался огневой бой – роты залегли.
– Товарищ капитан, товарищ капитан, мы вас ищем! – запыхавшись, еле вытаскивая ноги из разбухшего снега, закричал офицер связи полка.

Я оглянулся и увидел двух бегущих офицеров. Еще не доходя до меня, лейтенант начал вытаскивать из планшета карту и что-то поспешно говорить. Товарищ капитан, приказ – остановить наступление!

– То есть, как остановить? Батальон уже наступает и ведет огневой бой…

– Необходимо отойти назад и выйти на рубеже шоссейная дорога – справа, опушка леса – слева. Там вас ждут артиллерия и танки. И уже по общему сигналу с наблюдательного пункта полка перейти в наступление с задачей – овладеть высотой 125.2. В дальнейшем наступать на завод с трубой. Вот! – лейтенант ткнул пальцем, – начальник штаба полка начертил задачу, и поставил свою подпись, указав часы и дату.

– Черт возьми, что за сумасшедший день? Поле боя не шахматная доска! Разве можно днём, в чистом поле под огнем противника, выводить подразделения из боя? Могут быть неоправданные потери личного состава – думать надо! – возмущался я.

«Однако, приказ есть приказ, его надо выполнять. Что кроется за этим приказом – известно только Богу, да начальству. Нужно отойти, а то упаси Господь, накроют своей же артиллерией.» - подумал я и тут же начал отдавать распоряжения:

– Посыльным всех рот – быстро в роты. Всем – стой! Пулеметной роте – огнем прикрыть отход стрелковых рот. Стрелковым ротам – перебежками по одному отойти сюда, в лощину. Здесь получают приказ дальнейших действий. Пулеметным расчетам, после отхода стрелков, так же скрытно отойти в лощину.

Немцы, всё же, заметили отход наших подразделений и чтобы восстановить свое положение, сходу перешли в контратаку. Пулеметы, не смолкая ни на минуту, усиленно вели огонь.
Вот уже стали отходить и пулеметные расчеты. Только один расчет беспрерывно продолжал стрельбу. Через высоту к нам бежал воин с окровавленной рукой. Им оказался – сержант Горбунов.

– А кто остался за пулеметом?

– Рядовой Тригубчук. Немцы перебежками наседают, не дают возможности отойти. Десятка полтора мы уже "положили", но они не унимаются – прут со всех сторон.

И вдруг, мы услышали взрыв. Пулемет умолк. Что это? Сердце сжалось комом.

Батальон прошел с километр по лощине. Нас с замполитом встретил адъютант старший батальона и доложил:
– Получил приказ командира полка: "Батальону, с рубежа лощины с кустарником во взаимодействии с танками, при поддержке САУ-76 и артиллерийского дивизиона капитана Пащенко – перейти в наступление в направлении высоты 125.2, овладев высотой – наступать в направлении отдельной рощи. Наступление начать по сигналу – "Красная ракета" с НП командира полка."

Атака удалась – высота была снова взята, но дальнейшее наступление затормозилось: пехота попала под сильный огонь противника и залегла. Один наш танк был подбит. САУ-76 не выполнив мои указания – действовать из укрытий как орудия огневого сопровождения пехоты, выскочили вместе с танками и были сожжены немцами.

Подбитый танк вращался на месте, ведя огонь по огневым точкам противника, затем умолк. У артиллеристов кончились снаряды. Танки отошли в лощину и своим огнём поставили мощный огневой заслон. Пехота окопалась.
На переднем крае наступила тишина.

Пожалуй, это было самое неудачное наше наступление за весь 1945 год…

XIII
На душе стояла неистовая тоска. Сумасшедший для меня день начался с того момента, когда в дела батальона, не зная обстановку на поле боя, стали вмешиваться начальники сверху. Батальон должен действовать как тонко настроенный механизм. Не разобравшись, вмешиваться в его деятельность недопустимо, а уж тем более в момент боя.

Видимо, хотели сделать как лучше, задействовать приданную технику, а получилось – как всегда. Отход – потери. Не дали времени на организацию взаимодействия между подразделениями, приданными средствами и средствами усиления. Как результат – понесли не только неоправданные потери, но и захлебнулось всё наступление…

От всего этого болела душа, голова раскалывалась на части. Свои переживания, я старался не выставлять напоказ.

В самой тяжёлой обстановке я оставался хладнокровен, тем самым вселял спокойствие и уверенность в действия подчиненных, но на душе у меня было очень тяжело.

– Михаил Федорович, – обратился я к своему заместителю по политчасти, – давай-ка сходим на огневую позицию пулеметного расчета сержанта Горбунова. Надо своими глазами увидеть, что там случилось!
– Да, надо! Обязательно надо. Я и сам об этом думал и хотел вам предложить.

Мы шли молча, в глубоких раздумьях и с большой тревогой. Но то, что мы увидели, ни я, ни Михаил Федорович, не могли себе представить. Вот он стоит – умолкший пулемет, на хоботке которого лицом вверх с распластанными руками лежит Петя Тригубчук.
Кисть правой руки оторвана, на указательном пальце левой руки кольцо с предохранительной чекой гранаты "Ф-1".

Его безжизненные голубые глаза были открыты. Они смотрели в небо. Рядом с ним лежали два убитых немца, чуть поодаль с обеих сторон – ещё шесть. А на просеке рощи неподвижно лежало ещё множество трупов в шинелях мышиного цвета.
По расположению трупов гитлеровцев стало понятно, что немцы, увидев наши отходящие подразделения, ринулись в контратаку и напоролись на шквал яростного пулеметного огня. Так как остальные расчеты успели отойти, немцам удавалось обойти пулемет с флангов.

Видимо, Петя поздно заметил, что немцы зашли с тыла, тогда он выхватил из-за пояса гранату и взорвал её в руке.

Он лежал как алый цветок среди всей этой массы бесславных трупов серо-мышиного цвета. Мы, сняв шапки, склонили головы перед павшим воином, перед его подвигом – подвигом Героя.

Так – воин Красной Армии Петр Тригубчук сдержал священную клятву, которую он дал своей Родине.

Трудно предположить его последние мысли и последние сказанные им слова. Но сказанное им во время принятия присяги:

- "Второго плена не будет" – он наверняка помнил и в это последнее для себя мгновение.

Весть о его героическом поступке молниеносно облетела батальон. Офицеры и солдаты, много повидавшие на этой войне, не могли удержаться от слез. Все, кто мысленно, а кто и вслух, давали клятву – отомстить за его смерть. Мною было написано ходатайство, с подробным описанием его подвига, о представлении Пети к званию Героя, но на верху, как обычно решили ограничиться орденом "Отечественной Войны" второй степени..

Ещё один холмик свежей земли появился среди обширных польских полей на подступах к городу Данцигу. Холмик – могила, ещё одного советского солдата, поливаемая дождями и обдуваемая весенним ветром победного сорок пятого года…