ПОЛЬСКАЯ ПРОБЛЕМА

Сегодня часто поднимается вопрос о наших отношениях с поляками во время как II Мировой Войне так и в Великой Отечественной конкретно. Многие не знают, что в Советском Союзе, в тяжелые для страны дни была сформирована и вооружена так называемая "Армия Андерса" в количестве более 70 000 человек. И как подобно крысам удрали, как им тогда казалось с уже тонущего корабля. Не получили широкой огласки и другие интересные моменты этих взаимоотношений

 Хочу предложить главу из книги Александра Верта "Россия в воине 1941-1945". На мой взгляд, этот английский журналист,довольно нтересно и объективно освящает эти вопросы. Так же рекомендую к прочтению всю книгу.  

Соглашение, подписанное в Лондоне Сикорским и Майским 30 июля 1941 г., предусматривало восстановление дипломатических отношений между двумя правительствами и создание в России польской армии «под командованием, назначенным Польским правительством с согласия Советского правительства». Эта армия должна была действовать под руководством Верховного Командования СССР, но в состав его должен был войти и представитель польской армии.

Далее в соглашении говорилось, что после восстановления дипломатических отношений СССР предоставит «амнистию всем польским гражданам, содержащимся ныне в заключении на советской территории в качестве ли военнопленных или на других достаточных основаниях».

Генерал Сикорский прибыл в Москву в декабре 1941 г., когда немцы находились еще в нескольких километрах от советской столицы, и подтвердил обещание поляков создать на советской территории польскую армию, которая будет сражаться против немцев рядом с Красной Армией. Даже несмотря на крайне опасное военное положение, Сталин не согласился во время переговоров с Сикорским на восстановление польских границ, существовавших до сентября 1939 г., и польские территориальные притязания по-прежнему оставались неизменным предметом споров между русскими и их польскими «союзниками». Но гораздо более серьезной и срочной была в тот момент проблема создания польской армии в Советском Союзе.

Эту армию начал формировать в 1941 г. генерал Андерс, который сам побывал в плену у русских и был в душе настроен против них.

Впоследствии, после разрыва с «лондонскими» поляками, Вышинский выступил с резкими обвинениями по адресу Андерса и польского правительства в Лондоне. Он начал с напоминания о том, что польско-советским соглашением, заключенным в 1941 г., предусматривались следующие условия:

«О Польских воинских частях, формировавшихся в СССР… По договоренности между советским и польским командованием общая численность польской армии была определена в 30 тыс. человек, причем в соответствии с предложением генерала Андерса было признано также целесообразным, по мере того как та или иная дивизия будет готова, немедленно отправлять ее на советско-германский фронт.

Советские военные власти… полностью приравняли снабжение польской армии к снабжению частей Красной Армии, находящихся на формировании… Советским правительством был предоставлен Польскому правительству беспроцентный заем в сумме 65 млн. рублей, который впоследствии, после 1 января 1942 г., был увеличен до 300 млн. рублей. Помимо этих сумм… было выдано больше чем 15 млн. рублей безвозвратных пособий офицерскому составу».

Вышинский заявил, что «на 25 октября 1941 г. польская армия уже насчитывала 41 561 человек, из них 2630 офицеров». В декабре Сикорский предложил расширить контингент польской армии до 96 тыс. человек, или 6 дивизий.

Несмотря на трудные условия, в декабре 1941 г. польская армия развернулась уже в составе намеченных дивизий и насчитывала 73 415 человек.

Но в этот момент, по словам Вышинского, становилось все яснее, что генерал Андерс и его лондонские советчики ведут двурушническую политику: они отнюдь не собирались допустить, чтобы их солдат убивали на русском фронте, и выдвигали один предлог за другим, чтобы не пускать их в бой.

Сроком готовности польской армии было определено 1 октября 1941 г., но это обещание не было выполнено.

«Генерал Андерс… впоследствии заявил, что он считает нежелательным вводить в бой отдельные дивизии, хотя, - сказал Вышинский, - на других фронтах поляки дрались даже бригадами. Генерал Андерс дал обещание, что вся польская армия будет готова принять участие в боевых действиях с немцами к 1 июня 1942 г., но затем Польское правительство и формально отказалось от направления своих частей на советско-германский фронт».

Неудивительно, пожалуй, что польская армия под командованием Андерса не имела никакого желания сражаться на русском фронте.

После 1939 г. «полякам Андерса» в России, безусловно, пришлось несладко, хотя, когда началась германо-советская война, с их стороны было, пожалуй, бестактно и некорректно так часто жаловаться на свои плохие бытовые условия и питание: в конце концов, весь советский народ тоже терпел огромные трудности зимой 1941 г.

Неудивительно и то, что русским не очень-то хотелось содержать на своей территории реакционную польскую армию под командованием офицеров, крайне враждебно относившихся к СССР, тем более что эта армия не оказывала им никакой помощи в борьбе против немцев. Поэтому Сталин согласился с предложением Черчилля отправить поляков Андерса из Советского Союза через Иран. Многие русские только радовались, что избавились от них, но случилось так, что армия Андерса отбыла из СССР как раз накануне Сталинградской битвы. На русских отъезд поляков произвел впечатление бегства крыс с корабля, который, как им казалось, уже тонул.

Но у Сталина, во всяком случае, были свои идеи насчет будущего Польши. Он не собирался согласиться на «рижские границы», определенные в 1921 г. Не хотел он примириться и с тем, чтобы Польшей правили антисоветские элементы. В прошлом поляков и русских разделяла глубоко укоренившаяся вражда, созданная политикой царизма. Даже значительно позднее, через несколько лет после войны Сталин говорил, что потребуется, пожалуй, не меньше двух поколений, чтобы преодолеть врожденные предубеждения обеих сторон друг к другу.

Политика по отношению к Польше планировалась Сталиным заранее, хотя он вряд ли мог предвидеть пущенную в ход Геббельсом версию «катынского дела», которая произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Но фактически эта бомба лишь ускорила процесс, намечавшийся Сталиным. Широкая кампания против территориальных притязаний правительства Сикорского была развернута почти сразу же после Сталинграда, но до скандала по поводу Катыни. По существу, дипломатическая деятельность русских активизировалась именно после победы под Сталинградом (а не раньше), причем в этот период уже завершалась и разработка планов (в то время еще секретных) будущей судьбы Восточной Европы.

Конфликт из-за Польши, который назревал уже давно, разразился в феврале 1943 г.

Зимнее наступление, последовавшее за Сталинградской победой, было еще в самом разгаре, и Красная Армия продолжала продвигаться вперед к западу от Харькова. Украинское правительство прибыло в Харьков (правда, чтобы через несколько дней снова оттуда выехать), и в официальной газете украинского правительства «Радяньска Украина», вышедшей в Харькове 19 февраля, появилась статья известного украинского драматурга Александра Корнейчука, который в 1942 г. написал пьесу «Фронт»; в этой статье, перепечатанной на следующий день «Правдой», была ясно изложена советско-украинская точка зрения. Дело в том, что польская проблема, которая касалась Советского Союза в целом, в тот момент, как и позднее, рассматривалась также как вопрос, конкретно затрагивавший интересы Украинской ССР.

Вскоре после этого Корнейчук был назначен заместителем наркома иностранных дел СССР и ведал делами славянских стран.

Сразу же после восстановления дипломатических отношений между польским эмигрантским правительством и Советским Союзом летом 1941 г. проблема границ стала яблоком раздора в отношениях между ними. Хотя сам Сикорский в душе готов был занять реальную позицию в этом вопросе, он никогда официально не отказывался от притязаний на границы Польши, существовавшие до 1939 г. Он всегда считался со своими «твердолобыми», хотя есть указания на то, что в конечном счете он был готов пойти на компромисс. Впоследствии даже кое-кто утверждал, что, если бы Сикорский остался жив, отношения между Советским правительством и польским правительством в Лондоне не ухудшились бы в такой мере, как это произошло.

Следует отметить, что русские возлагали ответственность за «катынский скандал» не на Сикорского лично, а на некоторых «твердолобых» в его правительстве и близких к нему кругах, особенно на самую одиозную для них фигуру начальника генштаба генерала Соснковского; верно также и то, что после разрыва отношений с польским эмигрантским правительством в апреле 1943 г. советская печать ни разу не выступала с личными нападками на самого Сикорского. Но, оглядываясь теперь на этот период, следует отметить, что Сикорский вряд ли смог бы сыграть гораздо более значительную роль в этом вопросе, чем впоследствии сыграл Миколайчик.

Можно сказать, что основные принципы политики СССР в отношении Польши определились еще в начале 1943 г.

Восточная граница намечалась примерно по «линии Керзона»; расширение территории Польши должно было произойти в западную сторону, хотя об определенной линии границы еще не упоминалось.

Польскому правительству надлежало быть дружественным к СССР правительством.

Предполагалось твердо урегулировать вопрос о границах Польши, и, хотя вначале русские воздерживались от официальных указаний на то, какими будут границы Польши на западе, в марте 1943 г. новая польская газета «Вольна Польска» («Свободная Польша»), которая стала выходить в Москве, поставила этот вопрос открыто. Некто Анджей Марек писал, что Польше должна быть передана значительная часть Силезии и, естественно, устье Вислы, «с широким выходом к морю». Побережье от Данцига до Мемеля, заявил он, должно быть польским, а Восточная Пруссия должна «перестать быть вечным трамплином для немецкой агрессии против поляков, русских и прибалтийских народов. Она должна стать мостом Польши к морю, а не барьером между ней и морем».

Короче говоря, предполагалось, что поляки забудут о своих прежних распрях с русскими и украинцами и не будут больше думать о «санитарных кордонах» и других еретических идеях Пилсудского.

Как уже указывалось выше, полемику открыл Корнейчук 19 февраля.

«Казалось бы [писал он], что в это самое тяжелое время для польского народа все слои польского общества объединены одним национальным чувством, одной священной идеей - выгнать немецких оккупантов… Но оказывается, что сейчас есть большая группа польских эмигрантов в Англии… которые изо всех сил стараются расшатать единый фронт борьбы… против фашизма… польская газета, издающаяся в Лондоне на хорошей английской бумаге… писала, что требование второго фронта надо рассматривать как «дешевую демагогию». А профессор В. Вельгорский заявил: «Для каждого из нас стало святым долгом право борьбы за нерушимость наших восточных границ».

Они [польская шляхта] ничему не научились… Они никогда не признавали украинский народ…»

Затем Корнейчук привел длинный перечень благ, которые получила Западная Украина после ее вступления в Советский Союз, с 1939 по 1941 г.: создание школ и больниц, проведение аграрной реформы, ликвидация неграмотности, безработицы и проституции.

В опубликованном 2 марта сообщении ТАСС говорилось, что эта попытка поляков лишить украинцев и белорусов их национальных прав «противоречит Атлантической хартии… Даже… лорд Керзон, несмотря на его недружелюбное отношение к СССР, понимал, что Польша не может претендовать на украинские и белорусские земли…»

Затем в этом сообщении прозвучал мотив, что польское правительство в Лондоне не представляет польский народ.

Несколько дней спустя вышел первый номер газеты «Вольна Польска». Она объявила, что является органом Союза польских патриотов и ставит цель объединить всех польских патриотов, проживающих в СССР, независимо от их прошлого, их взглядов и убеждений, для совместной борьбы без каких бы то ни было компромиссов против немецких захватчиков. Целью этой борьбы, говорилось в газете, было «отвоевать для Польши каждый дюйм польской земли, но не требовать ни одного дюйма чужой земли».

В статьях, написанных Вандой Василевской, Виктором Грошем и другими, содержались призывы к дружбе с Советским Союзом и обвинения по адресу польского эмигрантского правительства в Лондоне и различных польских квислингов.

Вначале многие задавались вопросом, кто были эти люди из Союза польских патриотов. Только председателя союза, Ванду Василевскую, все хорошо знали. Затем шел полковник Берлинг, один из очень немногих офицеров, отказавшихся последовать за армией Андерса в Иран. Были там и другие поляки - редактор «Вольна Польска» Борейша, Виктор Грош, Ендриховский и Модзелевский - большей частью молодые люди, которых так или иначе привел в Советский Союз развал панской Польши. Кто же представлял собой общественность, к которой апеллировал Союз польских патриотов в СССР?

В марте это представлялось еще очень туманным. На значительной части территории Советского Союза были рассеяны сотни тысяч поляков и польских евреев; это были частично люди, высланные советскими властями в 1939-1940 гг. из Западной Украины и Западной Белоруссии, в том числе и часть бывших военнопленных, которые не хотели или не успели вступить в армию Андерса. Были и такие, кто приехал сюда добровольно, бежав от немцев в 1941 г. Но скольких из них можно было действительно называть «польскими патриотами» в том смысле, который придавала этим словам Москва, сказать было трудно.

Однако ни Союз польских патриотов, ни тем более польская дивизия (потом на советской территории были сформированы еще три дивизии) не оказались фикцией, как в то время думали не только противники всего этого плана, но и многие скептически настроенные друзья. Только в июле 1943 г., когда появилась на свет дивизия имени Костюшко, большинство скептиков вынуждены были признать, что русские так или иначе добились своего. Союз создал идеологическую основу той новой Польши, первым важным проявлением которой стала дивизия имени Костюшко.

Не случайно, конечно, что советская печать поднимала на щит в течение всего апреля всех верных друзей Советского Союза. Их деятельность как бы сравнивалась с «заслуживающим порицания и близоруким» поведением «лондонских» поляков. Так, например, всячески восхвалялась чехословацкая часть, впервые принявшая участие в крупных боях. Много внимания уделялось также движению Сопротивления во Франции, в Бельгии и Норвегии и, в частности, французской эскадрилье «Нормандия», которая уже воевала на русском фронте по инициативе де Голля.

Наибольшую славу снискала себе в эти дни чехословацкая часть, сражавшаяся на русском фронте. Это была отдельная бригада численностью 2-3 тыс. человек под командованием полковника Свободы, который впоследствии стал министром обороны чехословацкого правительства в Праге. В марте она впервые появилась на фронте, а 2 апреля в советской сводке было сообщено о ее боевом крещении. В политическом отношении величайшее значение имели два момента: во-первых, в отличие от армии Андерса чехословацкая бригада сражалась на советском фронте, а во-вторых, она делала это с благословения Верховного главнокомандующего Чехословакии, президента Бенеша, и чехословацкого правительства в Лондоне. Бригада эта находилась, конечно, под советским оперативным командованием.

8 апреля Александр Фадеев написал яркую статью о героизме чехов, а два дня спустя полковник Свобода получил горячие поздравления от имени президента Бенеша, от чехословацкого министра национальной обороны (также находившегося в Лондоне) и от находившихся в тот момент в Москве членов чехословацкого парламента коммунистов Готвальда, Конецкого и других. Капитан Ярош, который командовал одной из рот во время тяжелых боев в районе Харькова и был смертельно ранен, получил посмертно звание Героя Советского Союза. Полковник Свобода получил орден Ленина; еще 82 человека из чехословацкой бригады были награждены орденами и медалями.

Такие отношения с чехами были резким контрастом с той самой настоящей ссорой, которая происходила между Москвой и «лондонскими» поляками и которая уже достигла почти кульминационного пункта.

С самого начала после восстановления польско-советских дипломатических отношений генерал Сикорский, генерал Андерс, посол Кот и другие польские представители постоянно поднимали вопрос о судьбе польских офицеров, оказавшихся в Советском Союзе после разгрома Польши в 1939 г. Советские руководители (по словам поляков) не давали им определенного ответа, заявляя, что когда-нибудь эти пленные найдутся или что некоторые из них, возможно, бежали в Польшу, Румынию либо были захвачены немцами после их вторжения в Советский Союз.

Заявление геббельсовской пропаганды в середине апреля 1943 г. о том, что немцы обнаружили в Катынском лесу под Смоленском ряд массовых могил с трупами нескольких тысяч польских офицеров, весьма способствовало дальнейшему обострению и без того туго натянутых отношений между Москвой и «лондонскими» поляками.

Немцы создали широко разрекламированную следственную комиссию, которая «доказала», что эти польские офицеры были расстреляны русскими в 1940 г.

16 апреля в советской печати появилось следующее официальное сообщение:

«Геббельсовские клеветники в течение последних двух-трех дней распространяют гнусные клеветнические измышления о якобы имевшем место весной 1940 г. в районе Смоленска массовом расстреле советскими органами польских офицеров… Немецко-фашистские сообщения по этому поводу не оставляют никакого сомнения в трагической судьбе бывших польских военных, находившихся в 1941 году в районах западнее Смоленска на строительных работах и попавших, вместе со многими советскими людьми, жителями Смоленской области, в руки немецко-фашистских палачей… после отхода советских войск из района Смоленска… В своей неуклюже состряпанной брехне о многочисленных могилах, якобы обнаруженных немцами около Смоленска, геббельсовские лжецы упоминают деревню Гнездовую, но они жульнически умалчивают о том, что именно близ деревни Гнездовой находятся археологические раскопки исторического «Гнездовского могильника»… Распространяя клеветнические вымыслы о каких-то советских зверствах весной 1940 года… гитлеровцы… стараются… отвести от себя ответственность за совершенные ими зверские преступления…

Патентованным немецко-фашистским убийцам… истребившим в самой Польше многие сотни тысяч польских граждан, никого не удастся обмануть своей подлой ложью и клеветой…»

Все это наводило на мысль, что, хотя поляки были, несомненно, убиты, историю о массовых могилах в Смоленске немцы выдумали. Неясно было также, какое отношение к этому имеет Гнездовский могильник.

Через несколько дней положение немного прояснилось; теперь по крайней мере стало совершенно ясно одно - то, что Геббельс подстроил крупнейший дипломатический скандал.

19 апреля в передовой статье «Правды» с возмущением говорилось:

«Гнусные измышления Геббельса и К°… были подхвачены не только верными гитлеровскими холопами, но, к удивлению, и министерскими кругами генерала Сикорского… Польским министрам понятна и цель гитлеровских фальшивок и провокаций… Даже само коммюнике польского министерства национальной обороны заявляет: «Мы привыкли ко лжи германской пропаганды и понимаем цель ее последних разоблачений…»

И все же, вопреки здравому смыслу, польское министерство не нашло ничего лучшего, как… обратиться в Международный Красный Крест с просьбой «расследовать» то, чего не было. Вернее, то, что было сделано берлинскими заплечных дел мастерами, а затем жульнически приписано советским органам. Польские руководители… поддались на удочку… После этого не приходится удивляться тому, что Гитлер также обратился к Международному Красному Кресту… Гитлеровские лжецы не впервые прибегают к такому способу… Они теперь действуют таким же точно образом, как они уже пробовали действовать во Львове в 1941 году, по поводу так называемых «жертв большевистского террора». Тогда… сотни свидетелей… разоблачили гитлеровскую клевету». (Далее статья ссылалась на сообщение Совинформбюро по этому вопросу от 8 августа 1941 г.)

«Чувствуя величайший гнев всего прогрессивного человечества против расправ с беззащитным мирным населением и, в частности, с евреями, гитлеровцы изо всех сил стараются натравить легковерных и наивных людей на евреев. С этой целью гитлеровцы изобретают каких-то мифических еврейских «комиссаров», якобы участвовавших в убийстве 10 тысяч польских офицеров… В свете этих фактов обращение польского министерства национальной обороны к Международному Красному Кресту не может расцениваться иначе, как прямая и явная помощь гитлеровским провокаторам в деле фабрикации подлых фальшивок».

А затем, через два дня, в опубликованном сообщении ТАСС было указано, что передовая «Правды» «полностью отражает позицию руководящих советских кругов в данном вопросе».

«Заявление правительства г. Сикорского… ухудшает дело, так как оно солидаризируется с… провокационным коммюнике польского министерства национальной обороны… Тот факт, что антисоветская кампанця началась одновременно в немецкой и польской печати и проходит в одном и том же плане, - этот поразительный факт дает возможность предполагать, что упомянутая… кампания проводится по предварительному сговору немецких оккупантов с прогитлеровскими элементами министерских кругов г. Сикорского.

Заявление польского правительства свидетельствует о том, что прогитлеровские элементы имеют большое влияние в польском правительстве и что они делают новые шаги к ухудшению отношений между Польшей и СССР».

Советская позиция была ясна, но для ее обоснования не хватало подробных фактов и цифр. Тайна, окружавшая историю с «пропавшими без вести польскими офицерами», полностью не рассеялась. Полный ответ советские власти могут дать только тогда, когда Красная Армия дойдет до Смоленска. А пока им осталось только одно - сделать политические выводы.

Вечером 27 апреля было объявлено о прекращении Советским правительством дипломатических отношений с польским правительством. Об этом было сказано в ноте Молотова, врученной польскому послу в СССР Ромеру.

В ноте было употреблено слово «прервать», а не «порвать», и те, кто верил, что разрыв этот носит только временный характер, вначале придавали известное значение этой тонкости русской грамматики.

Польский посол и сам вначале полагал, что конфликт еще удастся уладить и что он «вскоре вернется в Москву». Он был явно расстроен тем, что произошло, но всячески старался быть абсолютно «корректным» по отношению к русским на пресс-конференции, устроенной им для английских и американских корреспондентов вечером, после опубликования заявления о временном прекращении отношений. Он сказал, что отказался принять советскую ноту, ибо мотивы ее были «неприемлемыми». Посол заявил, что в статье, помещенной в официальной польской газете в Лондоне «Дзенник польски» от 15 апреля, отвергалось предложение немцев об обращении к Международному Красному Кресту, но когда и в какой форме это обращение было наконец сделано и по чьему указанию, он не знал. В то же время, подчеркнуто выступая скорее в грустном, чем гневном, тоне, он высказал по адресу русских несколько упреков общего характера.

Однако свое выступление посол закончил на оптимистической нотке, сказав, что, по его мнению, конфликт еще будет улажен, но предположение Ромера, что «все еще уладится», не оправдалось. Советское правительство, порвав фактические отношения с польским правительством в Лондоне, теперь уже намерено было занять непреклонную позицию.

А на следующий день, когда «Правда» опять начала метать громы и молнии против «польских империалистов» и «немецких агентов», Ванда Василевская опубликовала в «Известиях» статью, ознаменовавшую собой поворотный пункт в истории польско-советских отношений. После обычных обвинений в том, что польское правительство в Лондоне препятствует активному сопротивлению немцам в Польше и взамен этого торгуется по поводу восточных границ Польши, она заявила, что польское правительство «заставляло молчать, душило в эмиграции все прогрессивные… элементы» и старалось «подорвать в поляках доверие к нашему естественному союзнику - Советскому Союзу».

И все же «каждый поляк понимает, что этот союз - это вопрос жизни и смерти для Польши, тем более теперь, когда на этом фронте решаются судьбы Европы, судьбы Польши».

Затем она перешла к главному вопросу, заявив, что вскоре на советской территории, возможно, будут созданы новые польские части, которые будут бороться плечом к плечу с Красной Армией, как это уже делают чехословацкие войска и французские летчики. Эта польская армия не будет подчиняться польскому правительству в Лондоне.

Вопрос о том, кто заменит лондонское польское правительство как орган власти, остался невыясненным, но пока что, до создания подлинного польского правительства, новая польская армия должна была подчиняться Советскому правительству. Многие скептики ошибочно полагали, что намечалось создать лишь «символические силы» или даже только «сделать жест».

С этих пор советская политика поставила перед собой две задачи: осуждать и разоблачать польское правительство в Лондоне как «непредставительное» и проявлять свое намерение оказывать поддержку тем, кто захочет строить «свободную, сильную и демократическую Польшу». 4 мая Сталин дал следующие ответы на вопросы московского корреспондента американской газеты «Нью-Йорк таймс» и английской газеты «Таймс» Ральфа Паркера:

«Вопрос: Желает ли Правительство СССР видеть сильную и независимую Польшу после поражения гитлеровской Германии?

Ответ: Безусловно, желает.

Вопрос: На каких, с Вашей точки зрения, основах должны базироваться отношения между Польшей и СССР после войны?

Ответ: На основе прочных добрососедских отношений и взаимного уважения, или, если этого пожелает польский народ, - на основе союза по взаимной помощи против немцев, как главных врагов Советского Союза и Польши».

6 мая Вышинский созвал пресс-конференцию, на которой выступил с пространным заявлением.

Он начал с приведенного выше сообщения о формировании армии Андерса, а затем стал возражать против обвинений в том, что эта армия плохо снабжалась продовольствием.

Он указал, что в результате войны на Тихом океане и других причин в России в 1942 г. не хватало продовольствия. Ясно, что невоюющие части не могли снабжаться так же хорошо, как воюющие. Поскольку польское командование не проявило никакого желания направить польские части на фронт, их приходилось рассматривать как невоюющие. Наконец, было принято решение с 1 апреля 1942 г. сократить количество продовольственных пайков до 44 тыс. и разрешить эвакуацию польских частей сверх 44 тыс. человек.

В марте 1942 г. было эвакуировано 31 488 польских военнослужащих и 12 455 членов их семей. Но, отказываясь направить свою армию на советско-германский фронт, сказал Вышинский, польское правительство в то же время добивалось проведения дополнительного набора в эту армию. Однако в ответ на польскую ноту по этому вопросу (от 10 июня 1942 г.) советские власти отказались разрешить дальнейшее формирование польских частей в СССР. Именно тогда был поставлен вопрос о полной эвакуации, и в августе 1942 г. были эвакуированы дополнительно 44 тыс. польских военнослужащих и 20-25 тыс. человек их семей.

Всего, таким образом, еще в 1942 г. из Советского Союза выехали 75 491 польский военнослужащий и 37 756 членов семей.

Вышинский сказал, что все утверждения, будто советские власти препятствовали выезду из СССР польских подданных («численность которых в действительности невелика») или членов семей польских военнослужащих, являются лживыми.

Это было, конечно, правильно. Считалось, что в Советском Союзе находится еще около 300-400 тыс. польских граждан, включая евреев. Но разве им «воспрепятствовали» бы выехать, если бы они выразили желание эвакуироваться в Иран, не ожидая «открытия» Польши, и если бы для этого имелись транспортные средства. Затем очень многие из тех, кого польское правительство считало польскими гражданами, в глазах советских властей уже не были таковыми - во всяком случае, когда речь шла об их вступлении в армию Андерса, хотя в отношении дивизии имени Костюшко и других формировавшихся новых польских дивизий требования были значительно менее строгими.

Вышинский отчасти разъяснил этот вопрос, заявив, что после восстановления польско-советских отношений в 1941 г. Советское правительство согласилось рассматривать лиц польской национальности из числа жителей Западной Украины и Западной Белоруссии как польских подданных, с тем чтобы они могли вступить в армию Андерса.

Однако польское правительство это не удовлетворило, и оно настаивало также на аннулировании советского гражданства у всех других жителей Западной Украины и Западной Белоруссии.

Русские не только не удовлетворили этого требования, но и решили, что поскольку армия Андерса выехала, то отпала необходимость делать изъятия из закона и в отношении поляков, и все бывшие польские подданные в Западной Белоруссии и на Западной Украине снова стали считаться советскими гражданами на основании первоначального советского Указа от 29 ноября 1939 г. Это решение было принято 16 января 1943 г.

Вторая часть заявления Вышинского касалась широкой сети польских организаций по оказанию помощи нуждающимся польским гражданам.

Упомянув о 20 «представительствах» и о широкой сети благотворительных учреждений, созданных польским посольством в Советском Союзе, Вышинский привел многочисленные примеры более чем некорректного поведения со стороны поляков и заявил, что представители польского посольства, в том числе и посол Кот, на деле занимались в СССР разведывательной деятельностью, вместо того чтобы заботиться о благополучии своих сограждан.

Вскоре после этого стало известно, что забота об этих школах, больницах и т.п. была в основном поручена Союзу польских патриотов.

9 мая было официально объявлено, что Совет Народных Комиссаров удовлетворил ходатайство Союза польских патриотов в СССР о формировании на территории СССР польской дивизии имени Тадеуша Костюшко для совместной с Красной Армией борьбы против немецких захватчиков. В сообщении было далее сказано, что «формирование этой дивизии уже начато».

В этот же день в Москве состоялся многолюдный Всеславянский митинг. Митинг послал приветствия Сталину, Черчиллю и Бенешу. Присутствовали представители всех славянских стран, в том числе командир чехословацкой части, отличившейся в боях на русском фронте в конце марта, полковник Свобода и митрополит Николай, там выступила также девушка, бежавшая из концлагеря в Дахау.

Но подлинным «гвоздем» митинга было присутствие на нем Ванды Василевской и полковника Берлинга. Василевская, высокая, смуглая, сильно взволнованная, воскликнула:

«Отсюда, с Восточного фронта, мы будем пробивать себе дорогу в Польшу, в великую, сильную и справедливую Польшу. Братья! Слушайте выстрелы с Восточного фронта!… Позор тем, кто призывает к гибельному бездействию!»

Полковник Берлинг, некрасивый коренастый человек с коротко остриженной головой, который выглядел старше своих лет, сказал:

«Путь на родину ведет через поле битвы, и мы, поляки в Советском Союзе, вступаем на этот путь!»

В последующие два месяца было еще множество дискуссий, посвященных польскому вопросу, резких редакционных статей о лондонских поляках, собраний, созывавшихся Союзом польских патриотов, и т.д. «Вольна Польска» продолжала публиковать разоблачительные статьи о командовании армии Андерса и о самом Андерсе, который, по словам Берлинга, ставшего теперь командиром дивизии имени Костюшко, заявил, что он рад, что польская армия обучается в районе среднего течения Волги, ибо после разгрома Красной Армии поляки смогут уйти в Иран по Каспийскому побережью, а потом «смогут делать все, что угодно». Берлинг так же сказал: «Какую возможность упустил Андерс, когда он мог бросить в битву под Москвой одну польскую дивизию, и не сделал этого!

Но все эти обвинения становились уже старой историей (хотя старой историей не без последствий), а живейший интерес представляло теперь развитие русской политики по отношению к «другой» Польше и в первую очередь формирование новой польской дивизии. 15 июля мне пришлось побывать в дивизии имени Костюшко, и то, что я увидел, в известной мере явилось для меня откровением.

Лагерь польской дивизии находился в прекрасном сосновом лесу, на крутом берегу Оки, примерно в двух третях пути от Москвы до Рязани. В окружающих деревнях, в этом самом сердце России, странно было видеть солдат в польской форме и прямоугольных конфедератках, беседующих с местными жителями. Ни один польский солдат никогда и близко не был к этим местам после 1612 г., со времен Ивана Сусанина! Правда, эти солдаты были в форме защитного цвета, а не в тех ослепительных костюмах, какие поляки носили в 1612 г., если верить художникам-костюмерам Большого театра!

Это был большой лагерь, с прочными деревянными бараками, и в нем повсюду виднелись польские надписи, лозунги и эмблемы. В лесу на каждом шагу - изображения белого польского орла. Мы прибыли туда вечером 14 июля, а 15-го была годовщина Грюнвальдской битвы, когда дивизии имени Костюшко предстояло принести торжественную присягу на большом плацу. Под Грюнвальдом в средние века объединенные силы славян - поляков и русских, - а также литовцев дали бой тевтонским рыцарям и в результате задержали натиск немцев на восток. Для поляков Грюнвальдекая битва имела такое же значение, как для русских Ледовое побоище - разгром Тевтонского ордена войсками Александра Невского на Чудском озере в 1242 г. Она также была великим символом славянского единства.

Вечером 14 июля вокруг стола в армейском бараке за ужином собралось множество гостей: несколько советских генералов, атташе военно-воздушных сил «Сражающейся Франции» майор Мир-лес, чешские офицеры - короче говоря, представители всех наций, сражавшихся на советско-германском фронте. Генерал Жуков - только однофамилец маршала - был главным советским представителем при польской дивизии, и он сыграл очень большую роль в ее обучении, организации и оснащении.

Там я впервые увидел многих поляков, которые впоследствии приобрели широкую известность. Здесь присутствовали майор Грош - впоследствии генерал Грош, ставший одним из главных политических советников польского генерального штаба, капитан Модзелевский, скромный и спокойный на вид человек небольшого роста, который впоследствии стал польским послом в Москве, а затем министром иностранных дел, и капитан Борейша, который в дальнейшем сделался руководителем польской печати.

Присутствовал там и ксендз, отец Купш, который, по слухам, был польский партизан, недавно пробравшийся в Россию.

Председательствовали на заседании 14 июля Ванда Василевская и полковник Берлинг.

Следующий день начался с богослужения под открытым небом. Это было абсолютно не похоже на порядки в Красной Армии. На лужайке в лесу был установлен под открытым небом католический алтарь, и отец Купш совершал богослужение. Алтарь был украшен цветами и сосновыми ветками, а вместо органа играл оркестр из двух скрипок и нескольких духовых инструментов. Сотни солдат, стоя на коленях, молились, а затем многие из них и десятки одетых в форму защитного цвета девушек из команд обслуживания причастились. Вся эта сцена в глубине соснового леса представляла собой незабываемую картину.

Самым значительным событием в тот день был долгий церемониальный марш дивизии имени Костюшко, состоявшийся после того, как войска принесли присягу и дивизии было вручено ее знамя с белым польским орлом на красно-белом фоне и надписью «За родину и честь» с одной стороны и портретом Костюшко с другой. Повсюду я видел множество польских национальных эмблем, и не было даже намека на то, что все это в какой-то мере организовано русскими, не считая того, что выступавшие поляки неизменно подчеркивали свою благодарность Советскому Союзу и Красной Армии. В присяге, которую, стоя на плацу, фразу за фразой хором повторяли польские солдаты, они не только обещали сражаться до последней капли крови за освобождение Польши от немцев, но и клялись в союзнической верности Советскому Союзу, «давшему им в руки оружие для борьбы». Затем начался парад. Он продолжался почти два часа. На трибуне, украшенной польским, советским, английским, американским, чешским и французским флагами, стояли Ванда Василевская, Берлинг и другие польские офицеры, советские офицеры и представители союзников. Большинство солдат было в возрасте 25-35 лет, и все они были в хорошем физическом состоянии; офицеры были одеты в щеголеватую форму защитного цвета и конфедератки с польским орлом, а солдаты, которые проходили мимо трибуны под звуки оркестра, игравшего военные марши, были в темно-зеленых кителях. Формирование дивизии началось в апреле, но к ее интенсивному обучению приступили лишь в начале июня. Дивизия еще не прошла полной боевой подготовки, но представители французов и других союзников заявили, что она добилась огромных успехов. Никто не делал тайны из того, что обучали дивизию почти исключительно советские офицеры. Но наибольшего внимания заслуживало оснащение дивизии. Вооружение ее было на 80% автоматическим или полуавтоматическим; несколько рот имели также реактивные противотанковые ружья; в дивизию входило несколько пулеметных и артиллерийских подразделений, минометных подразделений и, наконец, около 30 танков Т-34. Все оснащение, за исключением нескольких американских грузовиков и джипов, было советским.

С оснащением этой дивизии было особенно интересно ознакомиться, ибо оно полностью соответствовало оснащению регулярной советской стрелковой дивизии. А поскольку у нее было так много противотанкового оружия, мне стали понятны причины полного провала немецкого наступления под Курском в десятидневных боях перед этим. По словам одного польского офицера (которые впоследствии подтвердил и генерал Жуков), огневая мощь этой дивизии в семь раз превышала огневую мощь регулярной дивизии польской армии в 1939 г. Говорили, что в октябре дивизия имени Костюшко будет готова к боевым действиям. Это оказалось правильным, и дивизия отличилась в первых же боях, понеся, правда, тяжелые потери.

Что же представлял собой ее личный состав? Точные цифры получить не удалось, но подавляющее большинство - почти 15 тыс. офицеров и солдат дивизии, - видимо, составляли поляки. Те, кто говорил по-русски в дивизии - а почти весь ее состав говорил по-польски, - говорили с польским акцентом. Значительное число офицеров ранее служило в Красной Армии, и многие из них были награждены орденами и медалями. У одного была медаль за победу под Сталинградом. Но он был самый настоящий поляк, уроженец Львова, мобилизованный в Красную Армию в начале войны. Проблема «национальности» разрешилась теперь любопытным путем: любой житель Западной Украины или Западной Белоруссии, который «считал» себя поляком, мог вступить в дивизию. Очень немногие из офицеров и солдат дивизии служили в армии Андерса, но многие «собирались вступить» в нее перед ее отъездом в Иран. Солдатам говорили, что те из них, чья национальность вызывает сомнения, смогут впоследствии выбирать между польским и советским гражданством. Это относилось и к полякам, и к тем, у кого теперь были уже советские паспорта. Говорили, что в составе дивизии было 6% евреев, 2% украинцев и 3% белорусов. Многие из солдат раньше были польскими военнопленными и приехали сюда из отдаленных мест Советского Союза. Были среди них и высланные в свое время гражданские лица. Днем я увидел целое сборище таких людей - оборванных, обовшивевших и деморализованных; они долгое время жили в ужасных условиях, и, чтобы добраться сюда, им пришлось совершить очень тяжелое и длительное путешествие из Сибири или Средней Азии.

Когда я разговаривал с ними, один офицер заметил: «Многие наши солдаты выглядели так же, когда прибыли сюда, а посмотрите теперь, как элегантно они выглядят». Это было верно, и хотя никто не мог бы отрицать, что полякам на востоке было тяжело, эта дивизия наконец разрешала для них все проблемы, и большинство явно были рады этому. Их служба в дивизии обещала хотя бы, что, если их не убьют, они вступят в Польшу одними из первых, а теперь, после величайшей победы русских под Курском, такая перспектива казалась уже не слишком отдаленной.

Благоприятное впечатление производила группа польских юношей, которая при немцах ремонтировала дороги в районе Калинина, а потом примкнула к советскому партизанскому отряду и наконец перебралась через линию немецкого фронта. Что касается уже обученных солдат, то, хотя они и были довольно разношерстной массой, патриотическая пропаганда явно оказывала на них желаемое воздействие. Они были дисциплинированны, хорошо одеты и накормлены, а мысль, что они будут «первые поляки, которые вступят в Польшу», была для них заманчивой. Многие из них фактически были поляками, которых мобилизовал бы (и забрал с собой в Иран) и Андерс, если бы ему дали время это сделать.

Берлинг и Василевская устроили пресс-конференцию. Берлинг рассказал, что он родился близ Кракова в 1896 г. и в прошлую войну служил в польском легионе Пилсудского. Он работал в штабе армии Андерса, но был не согласен с политической линией Андерса.

Ванда Василевская заявила, что дивизия воочию показала всю абсурдность делавшихся за границей предположений, что это будет лишь символическая воинская часть. Она сказала, что родилась в Кракове в 1905 г., окончила Краковский университет и до разгрома Польши была членом Национального комитета Польской социалистической партии. Прежде она была журналисткой, а с 1934 г. стала писательницей. В Советский Союз она приехала в сентябре 1939 г.

«Союз польских патриотов, - сказала она, - был основан в апреле 1943 г. Союз сразу же обратился за помощью к маршалу Сталину, предложив также, что он, Союз, выделит людей, которые будут выполнять всю необходимую работу среди поляков. Союз польских патриотов ставит перед собой три задачи: 1) содействовать формированию польских вооруженных сил в Советском Союзе, 2) удовлетворять культурные нужды поляков, находящихся в Советском Союзе, и 3) создать сеть польских школ и взять на себя заботу о детях.

Полного списка всех поляков, находящихся в Советском Союзе, нет. Они рассеялись на такой обширной территории, что связаться с каждым из них оказалось невозможным.

Работа польских организаций - школ, больниц и т.п., которыми руководило польское посольство в Куйбышеве, - была абсолютно неудовлетворительной: все руководство ими взял теперь на себя Союз польских патриотов. К 1 сентября школ будет достаточно для всех польских детей в Советском Союзе.

Союз польских патриотов имеет дело только с поляками в СССР; он отнюдь не претендует на роль «заменителя» польского правительства.

Но Союз твердо убежден, что будущее правительство Польши должен создать народ, а не эмигранты. Польша должна быть демократической, а не феодальной страной.

Сикорский (который незадолго до этого погиб при воздушной катастрофе) был хороший, честный человек, но слишком слаб и не мог сопротивляться нажиму реакционеров.

Союз польских патриотов не ведет никакой пропаганды в самой Польше, но уже само существование здесь дивизии имени Костюшко, безусловно, произведет огромное впечатление на польский народ - особенно после того, как она вместе с Красной Армией начнет гнать немцев из Польши».

Ясно, что все это имело очень важное политическое значение, чего не изменил и тот факт, что как Василевская, так и Берлинг, хоть и по разным причинам, довольно скоро сошли со сцены как лидеры этого движения. Их место заняли другие, более сильные люди.

В сентябре 1943 г. Красная Армия отбила у немцев Смоленск, и в январе 1944 г. советские власти опубликовали результаты проведенного ими следствия по «катынскому делу» и пригласили представителей западной прессы в Москве поехать к месту массовых могил.

15 января 1944 г. большая группа западных корреспондентов в сопровождении Кэтлин Гарриман, дочери посла США Аверелла Гарримана, отправилась в свое страшное путешествие, чтобы увидеть сотни трупов в польском обмундировании, вырытых в Катынском лесу советскими органами власти. Утверждалось, что здесь было похоронено около 10 тыс. человек, но фактически было отрыто лишь несколько сот «образцов», которые пропитали даже морозный зимний воздух на всю жизнь запоминающимся зловонием. Специальная следственная комиссия, которая была создана для этой цели и руководила всей церемонией, состояла из представителей судебно-медицинской экспертизы, таких, как академик Бурденко, и ряда видных лиц; среди них были митрополит московский Николай, знаменитый писатель Алексей Толстой, нарком просвещения Потемкин и другие.

О выводах следственной комиссии, созданной немцами в апреле 1943 г., и советской специальной комиссии, созданной в январе 1944 г., уже написаны сотни страниц. Обе позиции были очень полно отражены в целом ряде книг.

Надо сказать, что советские органы мало что сделали для опровержения доводов, выдвигавшихся «лондонскими» поляками против советской версии. В частности, они даже не потрудились рассмотреть косвенные доказательства, которые, казалось, были благоприятными для них.

Во-первых, что бы ни говорили немцы, техника этих массовых убийств была немецкой; гестаповцы применяли в своих массовых убийствах точно такую же технику в бесчисленном множестве других районов.

Во-вторых, зачем было убивать поляков в 1940 г., когда Советский Союз жил в мирных условиях и истреблять польских офицеров не было никакой необходимости.

Далее, возникал вопрос о пулях: поляки были убиты немецкими пулями - факт, который, судя по его дневнику, сильно беспокоил Геббельса. Андерс приводит заявление одного свидетеля, указавшего, что Германия продала Прибалтийским странам большое количество патронов с такими пулями и что русские захватили их там. Но этот довод не безупречен: немцы утверждали, что русские расстреляли поляков в марте 1940 г., а Прибалтийские страны они заняли полностью только три месяца спустя.

Русские также выдвигали тот довод, что Катынский лес был излюбленным местом отдыха жителей Смоленска и что до июля 1941 г., когда туда пришли немцы, он не был окружен проволочными заграждениями. Русские утверждали, что, поскольку до вторжения немцев Катынский лес не был окружен проволочными заграждениями, нелепо было бы предполагать, что населению разрешалось устраивать пикники на свежих массовых могилах!

Наконец, говорили русские, немцы находились в Смоленске с июля 1941 г.; можно ли себе представить, что им стало известно о расстреле поляков только через два года? С другой стороны, разве не могло случиться, что немцы расстреляли поляков в 1941 г., чтобы через два года «подбросить» их русским?

Представленные русскими вещественные доказательства того, что поляки были расстреляны не в 1940-м, а в 1941 г., были, надо сказать, весьма скудными. Они не произвели особого впечатления на корреспондентов, которые их видели: в витринах были выставлены газеты и письма, датированные и 1940 и 1941 гг. (причем их было очень мало), а также другие предметы без дат, например табачные кисеты, медали и одна 50-долларовая банкнота.

Западные корреспонденты, которым было разрешено посетить Катынь при столь необычайных обстоятельствах, были поставлены в крайне затруднительное положение; единственное, что они могли сделать, - это рассказать о том, что им показали. Кроме того, ввиду военного времени нельзя было критиковать советскую версию - важно было не сыграть на руку немцам. Во всяком случае, мисс Гарриман заявила в январе 1944 г., что она убедилась в достоверности версии русских.