Про один объект физической культуры и спорта

Исторический обзор, часть 1

У Ходынского поля богатая история. Упоминается в документах оно как Ходынский луг впервые в 1389 году: Дмитрий Донской завещал его сыну Юрию. В начале XVII века войска Василия Шуйского сражались на нём с армией Лжедмитрия II. В 1775 году Екатерина II устроила на нём грандиозные гуляния по поводу победоносного завершения войны с Турцией и заключения Кючук-Кайнарджийского мира.

Здесь гулял народ, отмечая коронации Александра Второго, а затем и Третьего. В 1834 году восточную часть поля «откусил» себе Московский Ипподром — существующий здесь и по сию пору. На южной части поля в начала ХХ века появилось «аэрополе», в дальнейшем Центральный аэродром имени Фрунзе. Но меня интересует не всё поле, а только кусочек его северной части, примыкающей к Санкт-Петербургскому шоссе (ныне — Ленинградскому проспекту). Однако продолжим наш исторический изыск.

В 1881 году на Ходынском поле в Москве (точнее, в те поры это ещё было ближнее Подмосковье; как сейчас Химки или, к примеру, Мытищи) после долгих отсрочек, происходивших по самым разным резонам, в том числе и геополитического значения, должна была открыться первоначально запланированная ещё на 1875 год XV Всероссийская художественно-промышленная выставка. Однако в марте произошло покушение на Александра II, и выставку отложили ещё на год.

Выставка получилась грандиозной: заняв добрых 30 гектаров Ходынского поля, она больше чем в 10 раз превысила площадь предыдущей Выставки, прошедшей в 1870 году в Петербурге. На её проведение государственная (или государева, что тогда было одно и то же) казна потратила без малого 3 млн. рублей — грандиозная по тем временам сумма. Но и результат был весьма впечатляющим.

Выставка открылась 20 мая, через пять дней после коронации Александра III. Ради предполагавшегося высочайшего визита по проекту главных архитекторов выставки А.С.Каминского и А.Э.Вебера на выставочной площадке выстроили Императорский павильон — небольшое, но очень красивое каменное здание в русском стиле.

Из книги об А. Каминском:

Данное строение принадлежит к числу выдающихся архитектурных произведений, возведённых в русском стиле. Здание отличает свойственная древнерусскому гражданскому зодчеству хоромная композиция, особенность которой заключается в сложном объёме сооружения, составленном из ряда самостоятельных, относительно скромных по размеру объёмов, завершающихся покрытием, подчёркивающим общую живописность его облика...

К ярким особенностям архитектуры Царского павильона принадлежит активное использование цвета, причём применённое совершенно иначе, чем это было принято в архитектуре, тяготеющей к классической традиции. Вместо двухцветной гаммы, где белым цветом выделялись важные в художественном и смысловом значении детали, Каминский вводит многоцветье и добивается этого путём широкого и многообразного включения в композицию здания разноцветных изразцов…

В Царском павильоне хорошо сохранилась отделка интерьеров, выполненных, как и фасады, в русском стиле, и к тому же богато и изобретательно украшенных деревянной резьбой. Деревянная резьба украшает покои императора, императрицы, парадную столовую и другие комнаты, покрывает наличники и обрамления окон и дверей, карнизы, верхнюю часть стен, потолки. Разнообразие и обилие резьбы не поддаётся описанию, но из-за обширности размеров основных помещений и умело найденных пропорций не возникает впечатления их перегруженности. Интерьеры павильона нарядны и красивы, в них царит атмосфера покоя и гармонии.

Именно в нём августейшее семейство и прожило в течение трёх дней, пока только что официально «вступивший в должность» император с женой осматривал Выставку (для массового посещения в эти дни Выставка, понятно, была закрыта).

После этого в Ходынском «выставочном центре» проходили и другие выставки, например, Ремесленная выставка 1885 года. К Французской торгово-промышленной выставке 1891 года Императорский павильон был капитально отремонтирован, а подсуетившиеся экспоненты произвели удачный продакт-плейсмент, безвозмездно предоставив мебель, ковры и всякие прочие украшения.

После неё главный выставочный павильон разобрали и увезли в Нижний Новгород, где он ещё послужил на XVI Всероссийской выставке 1896 года (которая стала крупнейшим мероприятием подобного рода в дореволюционной России: за 125 дней работы на выставке побывало более 1 млн человек!).

Нужно отметить при этом, что перемещение выставочных конструкций из Москвы в Нижний стало одной из косвенных причин трагедии, случившейся на Ходынском поле 120 лет назад, 18 (30) мая 1896 года. После демонтажа павильонов остались ямы и овраги, был как минимум один колодец, который кое-как накрыли досками и присыпали землёй. В целом, судя по всему, московское градоначальство халатно отнеслось к подготовке поля к народным гуляниям в честь главного в стране праздника по тем временам — торжеств по поводу коронации императора Николая II, прошедшей четырьмя днями ранее.

Нет, с одной стороны подготовка была что надо: пара десятков бараков для залива в глотки алчущих 30 тыс. вёдер пива и 10 тыс. вёдер мёда, полторы сотни ларьков для выдачи праздничных подарков — кульков из ситцевых платков Прохоровской мануфактуры, содержащих сувенирную коронационную кружку, полфунта колбасы (около 200 г), гербовый вяземский пряник и всякие орешки-сладости. Кульков таких заготовили 400 тысяч.

Вот только к пяти утра 18 мая народу собралось с Москвы и окрестных губерний (шутка ли! не каждый год императора помазывают!) никак не менее полумиллиона, а по некоторым оценкам и весь миллион. Само же поле подготовлено к такого масштаба сборищу не было. Предоставлю слово очевидцу событий — знаменитому корреспонденту газеты «Русские ведомости» Владимиру Гиляровскому. Написанный им сразу же, по горячим следам репортаж можно прочесть по ссылке, воспоминания же, написанные после осмысления и анализа событий, для меня значительно интереснее.

… Днем я осматривал Ходынку, где готовился народный праздник. Поле застроено. Всюду эстрады для песенников и оркестров, столбы с развешенными призами, начиная от пары сапог и кончая самоваром, ряд бараков с бочками для пива и меда для дарового угощения, карусели, наскоро выстроенный огромный дощатый театр и, наконец, главный соблазн — сотни свеженьких деревянных будочек, разбросанных линиями и углами, откуда предполагалась раздача узелков с колбасой, пряниками, орехами, пирогов с мясом и дичью и коронационных кружек.
Хорошенькие эмалевые, белые с золотом и гербом, разноцветно разрисованные кружки были выставлены во многих магазинах напоказ. И каждый шел на Ходынку не столько на праздник, сколько за тем, чтобы добыть такую кружку. Каменный царский павильон, единственное уцелевшее от бывшей на этом месте промышленной выставки здание, расцвеченное материями и флагами, господствовало над местностью. [Здесь и далее текст выделен блогером. В данном случае обращаю ваше внимание на топографическую привязку событий.] Рядом с ним уже совсем не праздничным желтым пятном зиял глубокий ров — место прежних выставок. Ров шириной сажен в тридцать, с обрывистыми берегами, отвесной стеной, где глиняной, где песчаной, с изрытым неровным дном, откуда долгое время брали песок и глину для нужд столицы. В длину этот ров по направлению к Ваганьковскому кладбищу тянулся сажен на сто. Ямы, ямы и ямы, кое-где поросшие травой, кое-где с уцелевшими голыми буграми. А справа к лагерю, над обрывистым берегом рва, почти рядом с краем ее, сверкали заманчиво на солнце ряды будочек с подарками.

Во рву горели костры, окруженные праздничным народом.
— До утра посидим, а там прямо к будкам, вот они, рядом!
…
Вдруг загудело. Сначала вдали, а потом кругом меня. Сразу как-то... Визг, вопли, стоны. И все, кто мирно лежал и сидел на земле, испуганно вскочили на ноги и рванулись к противоположному краю рва, где над обрывом белели будки, крыши которых я только и видел за мельтешащими головами. Я не бросился за народом, упирался и шел прочь от будок, к стороне скачек, навстречу безумной толпе, хлынувшей за сорвавшимися с мест в стремлении за кружками. Толкотня, давка, вой. Почти невозможно было держаться против толпы. А там впереди, около будок, по ту сторону рва, вой ужаса: к глиняной вертикальной стене обрыва, выше роста человека, прижали тех, кто первый устремился к будкам. Прижали, а толпа сзади всё плотнее и плотнее набивала ров, который образовал сплошную, спрессованную массу воющих людей. Кое-где выталкивали наверх детей, и они ползли по головам и плечам народа на простор. Остальные были неподвижны: колыхались все вместе, отдельных движений нет. Иного вдруг поднимет толпой, плечи видно — значит, ноги его на весу, не чуют земли...
Вот она, смерть неминучая! И какая!

Ни ветерка. Над нами стоял полог зловонных испарений. Дышать нечем. Открываешь рот, пересохшие губы и язык ищут воздуха и влаги. Около нас мертво-тихо. Все молчат, только или стонут или что-то шепчут. Может быть, молитву, может быть, проклятие, а сзади, откуда я пришел, непрерывный шум, вопли, ругань. Там, какая ни на есть, — все-таки жизнь. Может быть, предсмертная борьба, а здесь — тихая, скверная смерть в беспомощности. Я старался повернуться назад, туда, где шум, но не мог, скованный толпой. Наконец повернулся. За мной возвышалось полотно той же самой дороги, и на нем кипела жизнь: снизу лезли на насыпь, стаскивали стоящих на ней, те падали на головы спаянных ниже, кусались, грызлись. Сверху снова падали, снова лезли, чтоб упасть; третий, четвертый слой на голову стоящих.

Рассвело. Синие, потные лица, глаза умирающие, открытые рты ловят воздух, вдали гул, а около нас ни звука. Стоящий возле меня, через одного, высокий благообразный старик уже давно не дышал: он задохнулся молча, умер без звука, и похолодевший труп его колыхался с нами. Рядом со мной кого-то рвало. Он не мог даже опустить головы.
Впереди что-то страшно загомонило, что-то затрещало. Я увидал только крыши будок, и вдруг одна куда-то исчезла, с другой запрыгали белые доски навеса. Страшный рев вдали:
«Дают!.. давай!... дают!..» — и опять повторяется: «Ой, убили, ой, смерть пришла!..»
И ругань, неистовая ругань. Где-то почти рядом со мной глухо чмокнул револьверный выстрел, сейчас же другой, и ни звука, а нас всё давили. Я окончательно терял сознание и изнемогал от жажды.
Вдруг ветерок, слабый утренний ветерок смахнул туман и открыл синее небо. Я сразу ожил, почувствовал свою силу, но что я мог сделать, впаянный в толпу мертвых и полуживых? Сзади себя я услышал ржание лошадей, ругань. Толпа двигалась и сжимала еще больше. А сзади чувствовалась жизнь, по крайней мере ругань и крики. Я напрягал силы, пробирался назад, толпа редела, меня ругали, толкали.
Оказалось, что десяток конных казаков разгонял налезавших сзади, прекращая доступ новым, прибывавшим с этой стороны. Казаки за шиворот растаскивали толпу и, так сказать, разбирали снаружи эту народную стену. Это понял народ и двинулся назад, спасая свою жизнь. Я бросился среди убегавших, которым было уже не до кружки и не до подарка, и, вырвавшись, упал около забора беговой аллеи.
На мое счастье, из скаковой аллеи выезжал извозчик. Я вскочил на пролетку, и мы поехали по шоссе, кипящему народом. Навстречу громыхали пожарные фуры, шли наряды полиции.
В девять часов утра я пил в семье чай и слушал рассказы об ужасах на Ходынке:
— Говорят, человек двести народу передавили!
Я молчал.
Свежий и выспавшийся, я надел фрак со всеми регалиями, как надо было по обязанностям официального корреспондента, и в 10 часов утра пошел в редакцию. Подхожу к Тверской части и вижу брандмейстера, отдающего приказание пожарным, выехавшим на площадь на трех фурах, запряженных парами прекрасных желто-пегих лошадей. Брандмейстер обращается ко мне:
— Поглядите, Владимир Алексеевич, последние пáры посылаю!
И объяснил, что с Ходынки трупы возят.
Я вскочил на фуру без пальто, во фраке, в цилиндре, и помчался. Фуры громыхали по каменной мостовой. Народу полна Тверская.
Я соскочил с фуры: не пускают. Всемогущий корреспондентский билет дает право прохода. Я иду первым делом к наружной линии будок, которые на берегу рва, я их видел издали утром из-под насыпи. Две снесены, у одной сорвана крыша. А кругом — трупы... трупы...
Описывать выражение лиц, описывать подробности не буду. Трупов сотни. Лежат рядами, их берут пожарные и сваливают в фуры.
Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, еще стоя в толпе, и упали уже мертвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
Я сполз вниз по песчаному обрыву и пошел между трупами. В овраге они еще лежали, пока убирали только с краев. Народ в овраг не пускали. Около того места, где я стоял ночью, была толпа казаков, полиции и народа. Я подошел. Оказывается, здесь находился довольно глубокий колодец со времен выставки, забитый досками и засыпанный землей. Ночью от тяжести народа доски провалились, колодец набился доверху рухнувшими туда людьми из сплошной толпы, и когда наполнился телами, на нем уже стояли люди. Стояли и умирали. Всего было вынуто из колодца двадцать семь трупов. Между ними оказался один живой, которого только что перед моим приходом увели в балаган, где уже гремела музыка.
Праздник над трупами начался!
В дальних будках еще раздавались подарки. Программа выполнялась: на эстраде пели хоры песенников и гремели оркестры.
В два часа я уже был в редакции, пришел в корректорскую и сел писать, затворив дверь. Мне никто не мешал. Закончив, сдал метранпажу в набор. Меня окружили наборщики с вопросами и заставили прочитать. Ужас был на всех лицах. Пошли разговоры.
— На беду это! Не будет проку в этом царствовании! — самое яркое, что я слышал от старика наборщика. Никто не ответил на его слова, все испуганно замолчали... и перешли на другой разговор…

Современный анализ всех документов и свидетельств позволяет утверждать, что Ходынская давка унесла жизни без малого 1400 человек, причём основной причиной смерти была, по-современному говоря, компрессионная асфиксия: стиснутые в толпе, прижатые к стенкам рвов, придавленные в колодце люди мучительно задыхались от невозможности дышать; травмы разной степени тяжести получили от 600 до 1500 человек. Основная масса погибших была похоронена в братской могиле совсем рядом, на Ваганьковском кладбище.

Кстати, сильнее всего наказали за трагедию человека, конечно, причастного к обеспечению порядка, но отнюдь не главного её виновника: московского обер-полицмейстера полковника А.А.Власовского, чья к тому времени пятилетняя служба на этом посту была ознаменована радикальным укреплением дисциплины среди нижних чинов полиции, а также модернизацией пожарного парка (противопожарная служба всегда относилась к ведению МВД). Служаку, в послужном списке которого были должности полицмейстера Вильно, помощника варшавского обер-полицмейстера и полицмейстера Риги, судили, признали виновным и в середине лета уволили от должности и со службы вообще («без прошения»). Назначив, правда, пенсию: 3000 рублей в год (а злые языки говорят, что и все 15 000).

Выставочная часть Ходынского поля на картах Москвый 1902 и примерно 1912 года. На правой карте розовым закрашены территории собственно города Москвы, штрихпунктирной красной линией ограничена территория, подконтрольная московской полиции.

Однако вернёмся на Ходынку. В 1914 году здесь прошла Фабрично-заводская и ремесленная выставка, для которой были выстроены новые павильоны. На 1916 год было запланировано проведение беспрецедентной по размаху Всероссийской выставки, но с началом войны этот грандиозный проект был, естественно, свёрнут.

* * *

Параллельно с выставочной деятельностью в стране вообще и в Москве в частности понемногу развивалась и спортивная жизнь. Ещё в 1895 году группа энтузиастов создала Московский клуб лыжников (МКЛ), который стал одим из первых в России и одним из самых известных до революции спортивных клубов вообще. В 1901 году возникло Общество любителей лыжного спорта (ОЛЛС). С 1902 года разыгрывались личные первенства Москвы, в которых принимали участие от 5 до 25 спортсменов. Командное первенство Москвы разыгрывалось с 1910 года. Это была эстафетная гонка вокруг Москвы. Ну, а поскольку Москва в то время была существенно меньше, дистанция составляла 60—70 вёрст.

В том же году состоялся и первое лыжное первенство России: 12 москвичей, один питерец и один нижегородец наматывали 30 вёрст по Ходынскому полю. Москва крепко стояла на лыжах: из 28 участников последнего дореволюционного первенства страны 25 были москвичами. А командное первенство Москвы 1916 года стало крупнейшим дореволюционным лыжным соревнованием: для участия в нём восемь спортобществ выставили аж около 100 лыжников.

В 1910 году лыжный спорт в Москве стала координировать Московская лига лыжебежцев (МЛЛ). Ещё через два года власти зарегистрировали Всероссийский союз лыжников (ВСЛ), однако в отсутствие государственного финансирования заметной роли в развитии спорта он не сыграл.

Вы спросите, к чему я приплёл лыжи к выставкам? А вот к чему.

8 марта по старому стилю, а по новому — 21 марта 1909 года популярная газета «Русское слово» в рубрике «Московскія вѣсти» опубликовала следующую новость:

У лыжниковъ
Общество лыжниковъ получило отъ города для своего клуба въ арендное пользованіе на 8 лѣтъ Царскій павильонъ на Ходынскомъ полѣ. Кромѣ павильона, городъ даетъ лыжникамъ за дешевую арендную плату полдесятины земли съ обязательствомъ предоставлять тамъ безплатное катаніе на лыжахъ учащимся городскихъ школъ.

Собственно, с этого момента и начинается официальная спортивная история этой части Ходынского поля. Обратите внимание, на каком условии Москва снизила лыжникам арендную плату за землю. Сейчас бы это назвали «содействием развитию детско-юношеского спорта». Учитывая, так сказать, «августейший титул» передаваемой в аренду постройки, уверен, что как минимум без согласия градоначальника Москвы генерал-майора, генерал-майора Свиты А.А.Адрианова, а то и без высочайшего соизволения дело не обошлось.

Зимой тут активно бегали на лыжах, а летом — просто бегали и прыгали.

Получив в своё распоряжение землю и павильон, МКЛ начал немедленно обустраивать территорию. Появились игровая площадка, прыжковый сектор, сектор для метания, первая и единственная на всю Москву трёхсотметровая гаревая дорожка (даже на прошедших в 1912 году играх 2-й Российской Олимпиады в Риге бегуны соревновались... на изрытой копытами песчаной дорожке местного ипподрома). В 1911 году тут появилось первое в Москве поле, специально предназначенное для игры в футбол.

Журнал «К спорту» в номере 9 за 1913 год опубликовал несколько фотографий с проходивших здесь соревнований, в том числе и «фотофиниш» стометровки.

Первым финиширует выдающийся российский и московский спортсмен, эмкаэлевец Борис Котов. Большая звезда на груди в реальной жизни была сиреневой и никакой идеологической нагрузки не несла, это всего лишь эмблема клуба МКЛ. Сзади заметны корпуса больницы К.С.Солдатёнкова (ныне — им. Боткина), что позволяет точно привязать происходящее к местности.

Справка: Борис Котов (1892—1917). Начал заниматься лёгкой атлетикой гимназистом, в 1902 году. По неспортивным основаниям его не включили в сборную команду на Стокгольмскую Олимпиаду 1912 года, однако он всё равно отправился туда — репортёром «Русских ведомостей». Свободно владея английским, он при всяком удобном случае выпытывал у иностранных спортсменов и тренеров особенности их спортивной подготовки. Обобщив и проанализировав собранную информацию, он (в 19 лет!) опубликовал ряд информационных и проблемных статей в журнале «Русский спорт». А перед самой революцией выпустил книгу «Олимпийский спорт», которая стала первым в нашей стране методическим пособием по легкоатлетической подготовке. В ней он, сам ещё молодой практикующий спортсмен, в частности, предложил разделять тренировочный процесс на три периода: общий, подготовительный и специальный, причём уделять подготовительному этапу не менее шести месяцев.
В 1913 году Борис поступил на юрфак МГУ, посещал занятия в студии живописи, ваяния и зодчества, где показал большие способности. Нужно заметить, что в то время спортсмен-любитель практически не получал государственной поддержки; спортивная форма, обувь, инвентарь, тренировки, питание — всё за свой счёт. И при этом его результаты постоянно росли. В 1914 году на Второй Российской Олимпиаде в Риге Котов со своим товарищем Александром Шульцем обеспечили своему клубу победу в командном зачёте. А в 1915 году Борис Котов стал чемпионом России по бегу на 100 (10,8 с) и 200 (23,0 с) метров, прыжкам в длину (6,68 м) и тройному прыжку (12,90 м), установив во всех дисциплинах рекорды страны.
В 1917 году Борис Котов, не принимавший участия в революционном движении, был убит шальной пулей во время уличных боёв на Пресне. Однако в спортивном сообществе он успел снискать такое уважение, что в самое тяжёлое для страны время — в 1918—1922 годах — московские легкоатлеты проводили соревнования его памяти. Потом традиция прервалась; а ведь в рамках укрепления связи времён и поколений её вполне можно было бы и восстановить. Иной раз «скрепы» даже не нужно выдумывать; нужно просто вспомнить незаслуженно забытое прошлое.
Кстати, рекорд Котова на стометровке советский спринтер П.Головкин побил на 0,1 с только в 1936 году.

Что интересно, именно отсюда, от дома МКЛ (бывшего Царского павильона) стартовал по маршруту Москва—Химки первый организованный мотопробег тогдашних московских байкеров — членов «Московского клуба мотористов».

С началом Первой мировой войны жизнь здесь почти замерла.

На этом фото ещё строится вторая или третья очередь Солдатёнковской (им. Боткина) больницы, однако вверху справа заметна и башенка над уже выстроенными парадными воротами конюшен Левона Манташёва; всё это позволяет предположить, что съёмка произведена ещё до революции, году так в 1916.

Война, сначала империалистическая, потом Гражданская, разруха, запустение неблагоприятно сказались на зародившемся спортивном центре. Он превратился в кладбище сломанных трамваев. Весной 1923 года стадионный комплекс МКЛ передали в собственность Краснопресненскому райкому комсомола, но у комсомольцев до него не дошли руки (а, может, и средств не хватало). И только в апреле 1926 года, когда за дело взялся профсоюз пищевиков, энергично начались масштабные строительные работы. Строительство самой большой в СССР на тот момент арены было закончено уже в июле!

Всего спортивный комплекс включал три футбольных поля (одно основное и два тренировочных), две легкоатлетические дорожки, специальные площадки для отдельных видов лёгкой атлетики, четыре баскетбольные площадки, четыре волейбольные, пушбольную, площадку для крокета, четыре теннисных корта, три бетонные площадки для игры в городки, оборудованные места под навесом для летних занятий борьбой, боксом, гирями, кегельбан, 200-метровый тир, 500-метровый велодром. Но главным предметом гордости Стадиона имени Томского (на тот момент председателя ВЦСПС) союза пищевиков — СТСП — была центральная арена стадиона: футбольное поле размером 85 на 115 метров, окаймлённое трибунами (на момент открытия, правда, была готова лишь одна). За футбольными матчами могли одновременно наблюдать 13 000 зрителей (позже стадион располагал трибунами на 8000 человек и насыпью, где могли расположиться ещё 15 000).

Стадион почти сразу «попал в историю»: Ильф и Петров вставили в первую редакцию «Двенадцати стульев» фразу «Велосипедисты бесшумно летели со стадиона Томского, с первого большого междугороднего матча». Однако в апреле 1929 года тов. Томский вместе с т.т. Бухариным и Рыковым были признаны «правыми уклонистами»; Томского сняли с должности, и в большой политике он с тех пор не играл (а в 1936 году и вовсе застрелился). Ушло его имя и из названия стадиона Добровольного спортивного общества «Пищевик». А вскоре, в начале 1930-х годов, в рамках политики «всё лучшее — детям» партией и правительством, а, может быть, и лично великим и ужасным тов. Сталиным было принято решение ориентировать комплекс на работу с детьми и юношеством.

Так на карте Москвы появился «Стадион Юных пионеров». Который уже в самый момент своего рождения имел полное право считаться объектом культурно-исторического наследия — и мне будет очень интересно услышать аргументы тех, кто со мной не согласится.

Окончание исторического обзора.

Если мой пост вам понравился, вы можете поблагодарить меня за мой труд любым доступным способом.

Источник