«Антиревизионизм» — РЕВИЗИОНИСТЫ И ИСТОРИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО

Надо отметить еще одну вещь — исторические мифы, как официальные, так и «оппозиционные», направлены не на профессионального историка или политолога, который и так прекрасно знает, «как оно было на самом деле», а на «массового читателя». Это очень хорошо видно по тому, для кого пишут свои книги Резун и Ко: их аудитория состоит из людей, не занимающихся историей профессионально, но испытывающих к ней интерес и при этом уже не удовлетворенных официальными объяснениями.

Большинство ревизионистов очень хорошо представляет себе, что возмущение небольшой группы профессионалов не будет иметь для них серьезные последствия. Во-первых, как я уже говорил, их аудитория – массы. Во-вторых, поскольку целый ряд книг ревизионистов написан так, что на одну строчку их текста потребуются 2–3 строчки опровержения, мало кто возьмется за такую тяжелую и не очень благодарную работу. В-третьих, из не поленившихся аккуратно и вдумчиво раскритиковать их точку зрения еще меньшее количество сумеет пробиться в средства массовой информации и сделать свою критику общедоступной.

На данный момент, в условиях нынешнего состояния науки и ее финансовых возможностей обеспечить равный поднятому ревизионистами уровень информационного шума практически невозможно. Дело тут не только в нищете науки, из-за которой работы ревизионистов выходят в популярных издательствах массовыми тиражами, а научные публикации могут насчитывать 100-200 экз., которые разойдутся в среде профессионалов, которые и без них знают, что Фоменко – шарлатан. Для руководителя среднего популярного издательства, озабоченного, в первую очередь, получением прибыли от продаж и лишенного института цензуры (либо просто не обладающего профессиональной компетентностью в затронутом вопросе) ревизионист, способный клепать два-три бестселлера в год, является кладом. И чем больше дохода издателю приносят его труды, тем меньше его желание прежде посылать эти труды на рецензию до их публикации. Академические же авторы, как правило, работают медленнее, а их тексты лишены достаточного оживляжа или скандальной привлекательности, которые могли бы обеспечить быструю реализацию их опусов. Кроме того, как правило, они публикуются не в массовых, а в специальных научных изданиях, что имеет больший академический вес. Я не раз сталкивался с ситуацией, когда публикация специалиста в массовом издании вызывала в академических кругах скорее неодобрение и расценивалась как поиск длинного рубля или дешевой славы.

Добавим к этому и политику издательства, направленную на такой выбор заголовка и содержания аннотации, который рассчитан на завлечение непритязательного читателя. Как заявил мне один из моих знакомых, занятых в издательском бизнесе, для того, чтобы хорошо продаваться, моя гипотетическая книга о Корейской войне должна иметь заголовок в стиле «Окровавленная свежесть» и аннотацию, написанную в традициях желтой прессы. Понятно, что увидев книгу с таким заголовком, нормальный историк или ученый побрезгует даже взять ее в руки, логично предполагая, что ее содержание соответствует такому оформлению.

Свою роль играет и «читабельность». Даже в беллетристике текст, написанный более живым или разговорным языком, воспринимается читателем лучше, чем мемуары генералов, которые, во-первых, очень часто написаны достаточно суконным языком, а во-вторых, изобилуют такими подробностями, которые сами генералы считают очень важными, однако массовому читателю они кажутся или излишне детализированными подробностями, или описанием той внутренней кухни, которая интересна только профессионалам.

Запаздывающая реакция научных кругов на появление очередного ревизиониста связана и с определенным «академическим снобизмом». Во-первых, ученым кажется, что если некомпетентность автора так очевидна им, то массы тоже должны понимать беспочвенность новоявленной теории. Во-вторых, вступать в дискуссию с таким ревизионистом значит относиться к нему, как к равному, а это – ниже достоинства солидного ученого. В результате «стратегическая инициатива» оказывается упущенной. В итоге критикой Резуна, финалом которой стал выход нескольких книг, громящих его выкладки, тоже во многом занялись не столько профессиональные историки, имеющие прямое отношение к академическим структурам, сколько энтузиасты, у которых протестная реакция возникла уже на ревизионизм.

В нашей стране этот процесс подстегивается еще и определенным негативным отношением к власти, особенно – к власти прошлой. Привыкнув воспринимать официальную пропаганду как вранье, массы относятся к ревизионистам как к лицам, доносящим до них «правду». Срабатывает «казус диссидента»: если плохая власть преследует гражданина Х, называя его шарлатаном и лжеученым, значит, он и есть настоящий ученый, несущий свет истины. И вообще, «сегодня не 37 год, и каждый имеет право на свою точку зрения».

Дело также и в том, что в ситуации, когда государственный миф уже давно не встречает аргументированной критики, официальная наука также начинает воспринимать его положения как аксиомы, которые не нуждаются в дополнительной аргументации. А это значит, что, считая свое положение прочным, официоз не озаботился обеспечением аргументированной «критики критиков».

Кроме того, табуирование определенных тем (например, сотрудничество с немецкими оккупантами во время Великой Отечественной войны) и неформальный запрет на их исследование привели к тому, что наши официальные историки перестали в них ориентироваться и в диспутах с ревизионистами иногда у них просто не оказывалось аргументов или фактов.

Конечно, запретить проще, чем проанализировать и грамотно раскритиковать. Чтобы победить врага, нужно знать его оружие. И несмотря на то, что для российской истории гитлеризм играет и будет играть роль абсолютного зла, это не значит, что мы не должны внимательно изучать его наследие как с точки зрения организации режима, так и с точки зрения приемов пропаганды.

Константин Асмолов, кандидат ист. наук

http://actualhistory.ru/polemi...