Лабиринт

(Свет во тьме светит)

в поисках божественной юдоли

как в бреду блуждаю средь миров

позабыв про мудрецов и докторов

я живу состоянием боли

и глубокой веры в наитие

словно бы из бытия в небЫтие

продирая жизни омертвелости

разрешая неустойчивость трепета

простодушьем наивного лепета

я бреду на зов нетленной прелести -

на любви струящийся свет...

направленьем, которого нет...

Бывают минуты какого-то безотчетного блаженства, какого-то непорочного счастья, когда оказываешься наедине с природой, когда в ней просто осязается какая-то тихая гармония, которая проникает в тебя и пронизывает тебя, когда не чувствуется никакой угрозы, а напротив, все как бы говорит тебе «ты в лоне, ты дома и всё здесь тебя любит». Чистые тона покоя наполняют тебя восторгом. Наверное, и у Лермонтова было так же, и он написал «Выхожу один я на дорогу». Ты думаешь о вечности, скорее даже, ты чувствуешь вечность и не пугаешься ее, а напротив, радуешься ей и приветствуешь ее. Ты думаешь о Боге, и о том, как хорошо он все устроил. Я думаю, это знакомо всем, так или иначе.

А в остальном все, к сожалению, не так или не совсем так... Жизнь, как мы ее знаем – это лабиринт: вход – через рождение, выход – через смерть. И вот блуждает человек по этому лабиринту, думает о том, зачем он здесь, в чем смысл его блужданий, т.е. в чем смысл этой его земной жизни, и не находит ответа. То времени нет подумать о Вечности и Смысле, то сил, ибо самое это суетливое блуждание, эта его суетливая жизнь не оставляет ему ни того, ни другого. Да и вопросы эти сами по себе слишком трудны для размышлений и люди бросают их, отчаявшись найти ответ, и либо вообще перестают об этом думать, либо полагаются на уже существующие готовые ответы, ибо вопрос этот, мягко говоря, не нов, и философы, теологи и другие мыслители на протяжении всей писаной истории предложили немало различных ответов на него. От отчаяния как-то спасает чувство юмора, когда юмор это смех разума над своей ограниченностью, да чувство меры как эхо инстинкта самосохранения, да внутренний сглаживающий, гармонизирующий вкус.

Я часто думаю о братьях наших меньших. Их еще называют бессловесными, но это ошибка. У них есть все, что есть у homo sapiens, только устроено несколько иначе. То есть они тоже homo, и тоже sapiens, и среди них тоже есть и умные, и не очень. Я говорю так потому, что не люблю слов «животные, звери», ибо и мы таковы же. Самое главное различие в их многочисленных видах для меня – это степень развитости их души. Понятно, что душа у них есть, ибо они одушевленные, что означает живые. Но вот, скажем, у сохранившихся до наших дней представителей фауны, таких как крокодил, или акула и некоторых им подобных, их индивидуальные души остались совершенно неразвитыми: у них полностью отсутствует важнейший элемент души – сочувствие, которое есть потенция любви. Почему эволюция в этом отношении обошла их стороной – отдельный вопрос. Но их я не включаю в список братье наших меньших, я, скорее, расцениваю их как эволюционный брак. Хотя, может быть, и они для чего-то нужны. И их я здесь совсем не имею ввиду. Мне интересно прежде всего вот что: все детеныши (в том числе и человеческие до пяти лет) похожи тем, что они чисты и непорочны. Но вот даже те из них, которые плотоядны, взрослея и постигая хитрости охоты для пропитания, не приобретают коварства, т.е. подлости и предательства, весьма распространенных в человеческом обществе, и не менее распространенной жестокости. В джунглях правит простой закон силы. Конечно, Киплинг в своей «Книге джунглей» вправе был вывести из аналогии с человеческим обществом и такого героя, как коварный шакал Табаки, но реальных подтверждений такому поведению, кажется, нет. Мне даже не хочется касаться мира насекомых и прочих мелких и хладнокровных «зверушек». Понятно, что и у них есть многое из того, что есть у нас, но разделяет нас все-таки слишком большая дистанция в строении и развитии, чтобы причислить их к лику братьев. Тем не менее, я стараюсь и с ними жить в мире, чтобы и «мухи не обидеть». И мне кажется, что у нас есть какое-то взаимопонимание: я говорю им, что они могут (это бывает летом, ибо жизнь их коротка) сидеть на стенах моего жилища, но мне при этом не досаждать своими полетами и жужжаньем, и они, в целом, не досаждают.

Теперь о джунглях и их законах. То, что в джунглях царит право сильного, есть алгоритм эволюции тварной плоти. Но и в джунглях среди равной плоти есть более умные и менее умные, есть склонные к эмпатии и менее склонные. Примеров дружбы и любви между представителями разных видов (не только между человеком и его домашними питомцами) «тьмы и тьмы», имеющий глаза да видит. И homo sapiens есть типичный представитель джунглей. Правда, первый среди равных, старший брат. Плохо то, что старший брат наименее добродетелен: если младшие братья вообще безгрешны, то старший брат в типичном случае погряз в грехах. Собственно, главный и единственный грех, из которого вытекают все остальные грехи, производные от него, есть нелюбовное, бессердечное отношение как к себе подобным, так и к младшим. Есть люди, к которым написанное выше практически неприменимо. Но их, я думаю, менее половины. Остальные характеризуются формулой «человек слаб».

Все вышесказанное есть лишь прелюдия к постановке главного вопроса: в чем смысл жизни? В самой общей форме я ответил на него в другом своем тексте1).Здесь я хочу порассуждать о возможных путях к цели.

III

Из Википедии: «смысл жизни, смысл бытия - философская и духовная проблема, имеющая отношение к определению конечной цели существования, предназначения человечества, человека как биологического вида, а также человека как индивидуума, одно из основных мировоззренческих понятий, имеющее огромное значение для становления духовно-нравственного облика личности». С «конечной целью существования» явный перебор (о чем я поговорю ниже), в остальном же я нахожу эту формулировку почти верной, потому и привел ее здесь. Почему «почти» я также объясню ниже. Почему я решил критически поговорить об этом важнейшем, на мой взгляд, вопросе, если существует столько разных и мудрых ответов на него, данных замечательными мыслителями предшествующих времен? Потому, что мне кажется, что все они так или иначе неполны, или, лучше сказать, в них чего-то не хватает даже принимая во внимание тот, я бы сказал, «факт разума», что полный, исчерпывающий ответ на этот вопрос вряд ли вообще возможнен.

Все эти разные и мудрые ответы так или иначе давно изучены и обдуманы последующими поколениями человечества. Речь всегда идет о цели и о путях к ней. Я здесь упомяну, возможно, лишь самые известные из них. Их можно условно разделить на три группы: агностические, атеистические и религиозные, соответственно тому, какого мировоззрения придерживались их авторы.

Великие греки искали смысл жизни то в добродетели как совершенствовании души и жизни на основе этического знания (Сократ); то в поиске счастья, состоящего в мышлении и познании (Аристотель); то в получении удовольствия, понимаемого как избавление от страданий, страха смерти и отдаленного созерцание (Эпикур); то снова в добродетели, но уже как умении довольствоваться малым и избегать зла, что делает человека независимым (киники); то в истинном познании добродетели как жизни в согласии с природой и мировым разумом, невозмутимости и спокойствии по отношению ко всем раздражающим факторам (стоики). Лично мне наиболее близки ответы киников и стоиков, хотя нетрудно видеть, что все эти ответы непротиворечивы по отношению друг к другу и их можно свести в один древнегреческий бриллиант.

Возникшие в те же довольно далекие времена и чуть позже монотеистические или квазимонотеистические религии отвечали на этот сакраментальный вопрос заметно иначе. Поскольку в них не было антропоморфных мифологических Олимпийцев (кроме квазимонотеистов индусов), а был один единственный Бог, Создатель всего, вера в которого была сильна, то он и был и остается тем маяком, на который держит курс всякий верующий человек. При этом Бог представляется во всех религиях высшей, но антропоморфной Сущностью. Общим местом для всех мировых религий является также наличие «божественных» текстов-откровений и обязательность искать только в них или в соответствии с ними смысл своей жизни. Для иудеев таким текстом является Тора, для зороастрийцев Авеста, для индуистов Веды, для христиан Новый Завет, для мусульман Коран. При всем различии религиозно-философских представлений этих систем главным для всех них является этика самосовершенствования человека (в соответствии с предписаниями священных текстов), стремление к избавлению его от грехов и, таким образом, приближению к Богу, спасению души, избавлению от страданий, обретению вечной жизни. Несмотря на очевидную положительность этики всех этих систем всем им присущ один общий недостаток: они тоталитарны, жестко сконструированы и, большей частью, взаимно-непримиримы. В отличие от учений древних греков, общий бриллиант из них не сложить. Этот недостаток приводит к политизации религии, закрепощению сознания верующих и раздраю человечества на религиозной основе. Т.е., несмотря на положительную этику каждой из них, результат их совместного воздействия на людей оказывается резко отрицательным.

Особняком стоит Буддизм, особенно в его северной традиции (Махаяна), где смысл жизни понимается не только как стремление к личному просветлению (т.е. прекращению бытия в обычном понимании этого слова - нирване), но и как праведная жизнь в миру.

В даосизме Лао-цзы смысл жизни состоит в познании всеобщего Закона и Абсолюта (Дао), следовании ему и слиянии с ним. Главные добродетели человека – любовь, умеренность и смирение перед естественным ходом миропорядка. В философии Конфуция, напротив, смысл человеческой жизни есть активное созидание идеального общества, стремление к самосовершенствованию как постижению высшей добродетели, а именно самоуважению и человеколюбию.

Мыслители недавних, а также практически современных нам времен, переосмыслив философию и опыт предшественников, отвечали на этот фундаментальный вопрос, конечно, иначе, чем они.

Так, например, А.Шопенгауэр полагал, что смысла в жизни нет, а человек в его поисках создает различные религии и философии, спасается иллюзиями и придумыванием занятий. В определенном смысле крайне точная мысль!

Нигилизм во всех его формах так или иначе также отрицает смысл жизни, как и экзистенциалисты, которые полагают жизнь абсурдом: «жизнь до того, как мы её проживём, — ничто, но это от вас зависит придать ей смысл» (Ж.-П. Сартр), как и логические позитивисты, которые приходят к утверждению о бессмысленности жизни формально-логическим путем.

Смысл жизни у прагматиков можно выразить примерно как «цели, которые заставляют вас ценить её». В научном системном анализе смысл жизни рассматривается как поиск наиважнейшей цели жизни среди всех возможных целей. Различные течения в социальной психологии утверждают, что смысл жизни может быть либо общим для всех, либо сугубо индивидуальным и даже меняющимся в разные периоды жизни.

Все эти мыслители, агностики и атеисты, искали (или вообще отвергали) смысл жизни как смысл бытия конкретной личности, как смысл ее деятельности или созерцания, т.е. так или иначе искали смысл в обретении счастья и/или покоя на фоне бессмыслия бытия как такового. Неким исключением из этого ряда были стоики, искавшие то же самое, но опиравшиеся в своих поисках еще и на логос, и даосисты. Все эти воззрения имеют некий здравый смысл как практический путеводитель по конкретной человеческой жизни в разных ее обстоятельствах, но ни одно из них не отвечает на вопрос «зачем я здесь». Не отвечают на этот вопрос и религиозные учения, изначально построенные на Логосе, т.е. на Творце, которые видят смысл жизни в стремлении к бытию с Богом в уже неземной, загробной, вечной жизни посредством праведной, хотя и наполненной страданиями земной жизни.

Еще две атеистические и несколько политизированные концепции, о которых я хотел бы здесь упомянуть, видят смысл человеческой жизни в обретении земного счастья, с одной стороны, и в улучшении человеческой породы, т.е. создании Нового человека, более совершенного, не греховного в атеистическом смысле греха, с другой. Здесь видна некая близость с конфуцианством.

Одна из них сформулирована поборником коммунистических идеалов, писателем Н.Островским. В своем романе «Как закалялась сталь» он вложил в уста своего героя моральную максиму: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы самому главному в мире: борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать ее.». Как этический ориентир при блужданиях по лабиринту эта максима, несомненно, правильна, хоть тоже не отвечает на главный вопрос «зачем я здесь?», а освобождение человечества понимается лишь в узком социально-экономическом смысле. Хотя можно сказать, что в контексте того времени этот узкий смысл был временно-достаточным и, несомненно, более близким к цели, нежели вышеупомянутые, ибо опирался не только на личность, но и на общность. Справедливости ради надо сказать, что понимание смысла жизни как целей и действий, принимаемых и разделяемых другими, был не чужд и некоторым социальным психологам, как уже упоминалось выше.

Другой пример формулировки атеистической концепции можно найти у современного писателя Б.Акунина, стоящего, скорее, на антикоммунистических позициях, в его трактате «Аристономия». Акунин подошел к делу гораздо более основательно, нежели Островский, написав именно трактат (вперемежку с романом), и именно на эту тему, поэтому остановлюсь на его аргументации и выводах подробнее, с достаточно обильным цитированием автора, ибо, насколько мне известно, его концепцию еще никто не анализировал. Разбор его воззрений я вынес в приложение ввиду его объема, здесь же я приведу только его выводы. Б.Акунин вывел, как он утверждает, формулу аристонома: ЧЕЛОВЕКА МОЖНО НАЗВАТЬ АРИСТОНОМОМ, ЕСЛИ ОН СТРЕМИТСЯ К РАЗВИТИЮ, ОБЛАДАЕТ САМОУВАЖЕНИЕМ, ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ, ВЫДЕРЖКОЙ И МУЖЕСТВОМ, ПРИ ЭТОМ ОТНОСЯСЬ К ДРУГИМ ЛЮДЯМ С УВАЖЕНИЕМ И ЭМПАТИЕЙ. В целом формула неплоха, хотя и суховата, и несколько напоминает английского джентльмена с его безупречными манерами и галантностью. Вынужден признать, что из заявленной автором измеримости и, тем более, градуировке человеческой души и ее эволюции ничего не вышло: если автор выбрал из многих человеческих качеств лишь некоторые (причем трудно друг от друга отделимые), отбросив остальные, то это говорит лишь о его собственных предпочтениях и ни о чем другом. У меня, скажем, меньший набор качеств для суждений, насколько хорош человек: чувство юмора, чувство меры и вкус, о которых я уже упомянул выше. Я, со своей стороны, утверждаю, что человек, неспособный любить весь окружающий его мир, не есть человек в истинном смысле этого слова, будь он трижды аристоном.

Обе представленные атеистические концепции, сформулированные авторами с диаметрально противоположных политических позиций: коммунистической (Н.Островский) и антикоммунистической (Б.Акунин), - имеют как области пересечения (например, смысл жизни в обретении счастья, хоть и разно понимаемого), так и еще большие непересекающиеся области: коллективизм (всеобщее счастье) и индивидуализм (личное счастье, привет из древности!). Нетрудно видеть, что в той максиме героя Н.Островкого содержится все, что анализировал Б.Акунин: и чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы (целеустремленность и развитие), чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое (весь «аристономический набор» и более того) и устремленность к большой цели, чего вообще нет у аристонома-джентльмена. Максима героя Островского была, конечно, позднее и интерпретирована, и конкретизирована в Советском Союзе, строившего социализм и коммунизм; был и моральный кодекс строителя коммунизма, и создавался Новый человек. Различия в подходах к созданию этого Нового человека: добровольно-принудительно или просто добровольно. Эта социально-политическая тема не является здесь предметом моего рассмотрения, хотя в конце я скажу об этом пару слов. Каждый из подходов имеет и свои достоинства и свои недостатки (я имею ввиду чистую идеологию, без порой отягчающей человеческой методологической практики).

Все рассмотренные выше философские и религиозно-философские воззрения, как нетрудно видеть, антропоцентричны, т.е. в центре мироздания стоит Земной человек, и только он сам в себе озабочен (или не озабочен) поиском смысла своей жизни. Религиозный Логос, кроме того, еще и антропоморфен. Между тем, непредвзятый взгляд на окружающий нас мир показывает, что все обстоит совсем не так. Свой ответ на означенный выше вопрос я дал в других своих текстах:1) и 2). Здесь я хочу вернуться к ним и несколько прокомментировать их тезисы.

Во-первых, и в главных: вопрос надо ставить совершенно иначе, чем все те мыслители, концепции которых я упомянул выше. Правильная постановка вопроса такова: есть ли смысл у Бытия как такового? Если он есть, то автоматически есть смысл у жизни как явления и у каждой живой твари, будь то человек или бактерия. Делать какие-либо утверждения о том, чего не видишь, можно лишь по косвенным признакам, если они имеются. Например, физики сделали утверждение о кварках, не видя их. Но кварки – это Физика. Смысл Бытия – это Метафизика. Что такое Бытие? Каков смысл Бытия? На последний вопрос не стоит даже пытаться ответить: это за пределами человеческого разума. О чем можно помыслить, это есть ли вообще у этого Бытия смысл, а не каков он? Иначе говоря, есть ли смысл в Создателе? На этот вопрос ответить просто: если есть Бытие, значит есть смысл в его Создателе, значит это – Создатель, это его Бытие и, следовательно, в Бытии есть смысл. Как писал Гегель: «все действительное разумно, все разумное действительно». По представлениям Гегеля, Абсолютная Идея (Мировой Разум), является Бытием и проходит в своем саморазвитии три основных этапа: от собственно самой Абсолютной Идеи в собственном лоне чистого духа (пребывание); через переход ее в форму инобытия, т.е. превращение/воплощение в физической, материальной, чувственной Природе (отпадение); и новый переход из области физического, природного в сферу опять идеальную, или разумную, которая является человеческим сознанием, т.е. теперь Абсолютная Идея существует в человеческом духе (возвращение). Если понимать эту концепцию развития Абсолютной Идеи как алгоритм возникновения сознания, то она, как минимум, антропоцентрична; если же понимать ее шире, как ряд превращений развития, то она еще и предельно антропоморфна: потеряв по дороге свою абсолютность, Абсолютная Идея превратилась в сознание человека, что, конечно, полная чепуха. Кроме того, философ вообще не придает какого-либо существенного значения чувственной природе (это у него инобытие, отпадение), что тоже очень странно. Хотя, возможно, это объясняется особенностями его времени.

Косвенные признаки для наших суждений о Создателе суть мы сами и все, что мы видим и чувствуем. Мы устроены таким образом, что у нас есть определенный набор разных чувств, сознание и, самое главное, у нас есть сверхчувство - Любовь (гендерная любовь есть лишь малая часть Любви), у нас есть Совесть как проявление Любви к Целому. И все это врожденное. А еще у нас есть чувство причастности к тайне, к Целому, к Создателю, коего малыми клеточками мы являемся. Естественно думать, что все это образовалось в процессе эволюции Создателя, таков алгоритм его саморазвития. И вряд ли случайный – ибо это алгоритмы, это логика и математика. И все это есть не только у нас, у homo sapiens, все в Целом устроено совершенно аналогично: Тело, Душа и Дух. Создатель так устроен; наше тело – это его Тело, наша душа – это его Душа и наш дух – это его Дух. Конечно, в соответствующей пропорции. Мы как клетки огромного Целого не можем, конечно, знать, для чего нужно это Целое. Но если мы существуем, то мы должны понимать, что мы нужны этому Целому, мы соучастники и сотворцы этого Целого, мы – один из механизмов его саморазвития. И когда и если мы это понимаем, то смысл нашей собственной жизни становится совершенно прозрачным: любить Целое, служить ему и стремиться к единению с ним.

Теперь, когда ответ на главный вопрос у нас есть: в жизни есть смысл, и когда мы понимаем, в чем смысл нашей жизни, - то вопрос «как служить?» есть не вопрос выбора занятий и не совершенства их исполнения, а вопрос этический. Наш опыт свидетельствует о том, что в части развития сознания человек на Земле есть лишь первый среди равных, старший брат по отношению к братьям нашим меньшим, которые устроены, как я сказал выше, совершенно по той же триаде Создателя (и даже «неживые» электроны устроены так же). Из этого вытекают две непреложные этические максимы, или заповеди, которыми должен руководствоваться человек с младых ногтей и до самого ухода из лабиринта (до возвращения его души (жизни) и его духа (сознания) в лона (поля) Души и Духа Создателя, в которых они не исчезают, но пребывают многократно с возвращениями в лабиринт с целью совершенствования (итерации), пока, наконец, не сольются окончательно с лоном. Так, по крайней мере, мне представляется непротиворечивая картина самосовершенствования Создателя. Некоторые утверждают, что жизнь однократна. Это утверждение неверно, ибо оно относится к биороботу, который, действительно, однократен: сама же жизнь есть метафизическая субстанция – душа, и она так же неуничтожима, как и материя.) Заповеди эти суть следующие. Первая- приготовление: не навреди! Эта клятва древнегреческого врача должна быть, в действительности, путеводной звездой homo sapiens. Никому и ничему не делай зла, не будь раковой клеткой в теле Создателя. Вторая – действие: человек есть помощник Создателя, и в меру своих скромных сил должен развивать окружающий его мир и восстанавливать гармонию там, где она, по тем или иным причинам, нарушена.

Теперь посмотрим, как человек следует этим заповедям. В части приготовления типичный человек абсолютно провален: он не думает об этом вообще. Возьмем тезис «первый среди равных»: нет, высший среди низших! Среди себе подобных много полагающих о себе как «белый среди черных». Как было недавно у белых работорговцев, так и осталось в среде так называемых «элит» (я думаю, что в эпоху древней рабовладельческой социально-экономической формации отношение к рабам было иным: «я тебя победил – значит ты мой раб, ты работаешь на меня, вместо меня»; сегодня же «победил» значит «обманул»). К чему приводит отрицание/забвение тезиса «первый среди равных»? К подавлению человеком окружающей жизни. Человек уже уничтожил большую часть видов так называемых диких животных: более 80%. Человек занимается постоянным рэкетом у пчел, отбирая у них все продукты их тяжелого труда. А ведь, как известно, не станет пчел – исчезнет Жизнь на Земле. Человек как плесень накрыл Землю и этот процесс агрессивно развивается. Агрессия заключается не только в том, что не выполняется заповедь приготовления, но и такие, казалось бы, благие действия, как развитие медицины, приводящие к продлению биологической жизни человека и воспроизводству человека неестественным путем, способствуют тотальному преобладанию homo sapiens на Земле. Человек ушел от закона естественного отбора, оставил себе т.н. домашних животных, одних в качестве друзей и помощников (кошка, собака, иногда лошадь, которых он еще считает братьями своими меньшими), других в качестве пищи. Эти последние, а также все т.н. дикие ему не братья, им всем отказано в наличии души и сознания, т.е. в подобии Создателю и человеку, либо же на это закрываются глаза и отводится взгляд. (Чего стоят, например, такие «замечательные» устроения, как зоопарки и цирки с животными, которых т.н. дрессировщики заставляют выполнять несвойственные животным идиотские «умные» команды, а «почтенная публика» после этих номеров считает этих мучимых животных умными. Да, они действительно умные, только их мир мало похож на человеческий. А ведь человек вполне может жить с ними в мире, любви и согласии, если захочет. Все братья наши меньшие с радостью на это откликнутся.) «Прекрасный мир» человека на Земле очень быстро сокращается до самого себя.

Чтобы остановить этот губительный для жизни на Земле процесс, человек должен учиться неукоснительно следовать этим заповедям с младых ногтей. Это вопрос воспитания. И в этом вопросе возможно также применение принуждения (при этом заповеди эти должны применяться рекурсивно).

Верующие в Бога люди молятся. Это совершенно разумно, в гегелевском смысле, ибо молитва идет из души, т.е. душа-жизнь человека общается с Душой-Жизнью Создателя, часть общается с целым. То, что молитва произносится словами, которые суть произведения сознания, неважно, ибо сознание вторично по отношению к жизни: мыслеобразы молитвы, сформулированные сознанием, вышли из «неясных чуствований» души, и молитва запускает их снова в душу. Душа умеет только тихо радоваться и печалиться (болеть), рассудочные «эмоции» типа бурной радости или гнева суть свойства разума.

В заключение я хочу сказть несколько слов об управлении. Человечество с древнейших времен и до наших дней в социальном смысле устроено так, что помимо горизонтальных связей существуют вертикальные, властные связи и структуры. Эти вертикальные связи и структуры все еще объективно-необходимы, хотя по мере развития человека необходимость в них должна отпасть. Но я, собственно, не об этом. Я о том, что «жизнь, как она есть» показывает, что желающий выполнять функции управления т.н. «политический класс» является самой некачественной частью человечества, нарушающей обе заповеди. Управление – это миссия служения по просьбе общества, а не по собственному желанию.

Приложение: анализ акунинского трактата «Аристономия».

Начал Акунин с постановки правильных вопросов: есть ли в жизни человека некий смысл, и если да, то в чем он заключается. Он «безэмоционально и объективно» решил «задачку о том, что такое хорошо и что такое плохо для всякого человека». Ответ Акунина таков: «хорошо – все, помогающее раскрыть самое ценное, что заложено в тебя природой; плохо – все, что этому мешает». Уже здесь сформулирован его подход к раскрытию темы: смысл жизни надо искать в раскрытии личности, поиске и шлифовке заложенных в тебя природой алмазов и устранении/преодолении природных же недоработок. «...Тот, в ком полностью раскрылся присущий ему талант, ведет и ощущает себя совсем иначе. Он полон осознания своей значимости, которая удерживает его от множества низких и мелких поступков, недостойных его дара». Т.е., здесь упор делается на внутреннее психологическое самовозвышение за счет приобретения определенных качеств. Такой же психологический эффект известен и в повседневной жизни: поведение человека может зависеть и от того, как он одет. Далее Акунин пишет: «По моему убеждению, счастливой можно назвать жизнь, если она была полностью реализована, если человек сумел раскрыть свой Дар и поделился им с миром. [Я признаю, что счастье бывает и другого происхождения — дарованное счастливой любовью, этим волшебным заменителем самореализации. Если бы не свет и тепло любви, жизнь большинства людей, до самой смерти не нашедших себя, была бы невыносима. Предполагаю, впрочем, что способность любви — тоже Дар, которым обладают не все и не в равной мере. Однако я не могу углубляться в этот особый аспект, поскольку никак не являюсь в нем экспертом. Мне почему-то кажется, что в природе любви способна лучше разобраться женщина. Во всяком случае, я бы прочитал такой трактат с интересом.]». Показательное и красноречивое признание в неспособности к, собственно, главному. Женщинам предложено высказаться по этому достаточно второстепенному, с точки зрения Акунина, вопросу, а всем вышеупомянутым мыслителям, а также Будде и его последователям просьба не обращаться, ибо сидение под деревом в позе лотоса вряд ли можно назвать самореализацией в акунинском смысле. Далее Акунин рассуждает о прогрессе в истории человечества, который «проявляется в постепенной смене мотиваций его социального и нравственного поведения», от «избежать ударов кнута» при рабовладении, через «улучшить свое материальное положение» в демократических странах 20-го века и до «выбирать себе дело по интересу и призванию» для людей завтрашнего дня. А что с мотивацией и нравственностью наносивших и до сих пор наносящих удары кнутом (или другими средствами подавления)? Мотивация и нравственность этих предствителей человеческого общества осталась за рамками рассмотрений. Вероятно, это малозначимо и неинтересно автору трактата.

Далее Акунин раскрывает свое понимание плохо определенного понятия «нравственность» (выводимого из понятия «нравы», характеризующего чисто поведенческую сторону человека (в русском языке есть слово «норов», которое как раз об этом); понятие это используется, как правило, в негативной коннотации типа цицероновского «o tempora o mores!»): «Нравственность вплоть до недавних времен держалась главным образом на религиозном запугивании, страхе перед неизбежным ответом перед вездесущим Господом; происходящий в нашем столетии кризис веры обнаружил, что опасение Достоевского (если не станет Бога, всё окажется дозволено) несостоятельно — современный человек может вести себя нравственно и без угрозы Преисподней.». И вот, автор делает свое первое резюме: «В этих произошедших и еще предстоящих переменах и состоит истинный прогресс — в самосовершенствовании человечества как суммы личностей, из которых оно состоит.».

Понимания здесь, собственно, никакого нет, есть лишь утверждение о ненужности ни Бога, ни религии, и о самодостаточности человека. «Человек» ведь звучит гордо, это ведь великолепно (как утверждал один из героев М.Горького), не так ли? Впрочем, не всякий, как объясняет автор трактата далее. Хочу заметить, что человек, конечно, может вести себя нравственно и будучи нерелигиозным. И всегда мог. Но лишь тот, у кого совесть есть. Но эту эфемерную категорию Акунин вообще не берет во внимание (хотя это есть имманентное свойство любого живого существа, а не только человека), как и понятие морали как свода правил отношения к другим, созданной для тех, у кого совесть как-то не очень развилась. Непонятно определяемая нравственность, по-видимому, удобнее. Справедливости ради замечу, что этим понятием любят жонглировать как философы, так и целый легион «околофилософов», представляющих интересы так называемых «элит», т.е. различных «жреческих каст».

Подведя, таким образом, промежуточный итог развития человеческого общества, Акунин приступает к своей главной задаче: выведению формулы совершенного, на его взгляд, человека, названного им после выведения формулы «аристономом». Еще раз подчеркнув свою мысль о смысле жизни: «Итак, по моему убеждению, назначение человеческой жизни в том, чтобы прожить ее сполна, достичь полного раскрытия бутона, который носит в себе всякий человек (следуя ботанической метафоре, назову этот результат «Расцветом»)», - автор приступает к поискам «некоего Качества», которое помогает достижению расцвета. Приступает смело и как бы даже научно: «Процесс улучшения человека имеет стартовую точку и свои законы, которые возможно исследовать. Конечно, эволюция души — категория трудно определимая, но лишь до тех пор, пока не появится метод измерения. Еще Галилеем сказано применительно к назначению науки: «Измерить всё, что поддается измерению, а что не поддается — сделать измеряемым». В своей книге я делаю попытку предложить метод, который позволяет анализировать, измерять и даже градуировать самый важный из параметров развития человечества.». Здесь появилась душа и ее трудно определяемая эволюция (т.е. душа, вероятно, определима легко, трудно лишь с ее эволюцией). Автор смело приступает к анализу, измерениям и градуировке души и ее эволюции. Мне невольно вспомнились слова из песенки про зайцев «у поганых болот чьи-то тени встают», т.е. несколько вытесненные образы людей с «нордическим» характером и инструментами для измерения черепов...

Хорошо, последуем за авторской мыслью дальше. В качестве «стартовой точки» Акунин выбрал понятие «достоинства», рассматривая различные вариации его смысла, от христианского: - «у религиозных философов достоинство признается за человеком, постольку и поскольку он несет в своей душе частицу Бога, и уже поэтому с людьми нельзя обращаться как с предметами или скотами — это является преступлением против Господа. Такая аргументация в пользу достоинства являлась в европейской этике единственно возможной вплоть до первых симптомов кризиса тотальной религиозности, который начался с появлением гуманизма и достиг апогея в Век Просвещения, когда авторитет церкви пошатнулся и ее догматы перестали удовлетворять коллективный разум быстро развивающегося общества. С этого времени, то есть с восемнадцатого столетия, взгляды на человеческое достоинство разделяются, чтоб никогда уже больше не сойтись.», - через второй, как говорит автор, цицеронов смысл, закрепленный «главным образом, благодаря этическому учению Канта. Великий кенигсбержец писал: «Уважение, которое я испытываю по отношению к окружающим и которого они вправе требовать от меня (osservantia aliis praestanda), есть признание достоинства (dignitas) другого человека, то есть некоей ценности, не имеющей стоимости и не могущей быть обмененной ни на какой эквивалент, являющийся объектом оценки (aestimii)». Именно Кант утвердил в сознании общества идею о том, что человечество в целом и каждый его представитель в отдельности обладает достоинством уже в силу принадлежности к людскому роду.», - и, наконец, третий, наиболее понравившися автору трактата своим «более сущностным содержанием» смысл: «В этом, третьем значении достоинство есть не универсальная принадлежность человека, достающаяся всем от рождения, а некое индивидуальное качество, которое приходится выстрадать, вырастить в себе — и удается это далеко не всем.». Автор цитирует Герцена, говорящего о достоинстве именно в третьем, особенно понравившемся ему смысле: «Герцена, который в относительно малоизвестной статье «Историческое развитие чести» пишет: «У человека вместе с сознанием развивается потребность нечто свое спасти из вихря случайностей, поставить неприкосновенным и святым, почтить себя уважением его, поставить его выше жизни своей. Пристально вглядываясь в длинный ряд превращений чтимого, мы увидим, что основа ему не что иное как чувство собственного достоинства и стремление сохранить нравственную самобытность своей личности, и то и другое сначала в формах детских, потом отроческих, как во всех человеческих отношениях». И далее: « «Неудовлетворенный общим делом, человек ищет свое дело, обращается внутрь себя, в груди своей начинает открывать нечто твердое и незыблемое, в себе находит мерило своего достоинства и хладнокровно смотрит на племя, на город, на государство: тогда быстро развивается в нем понятие чести и собственного достоинства». Здесь есть самое главное: идея о чувстве собственного достоинства как основе всего «чтимого» и признание важности развивать это чувство.». При внимательном чтении этой герценовской цитаты бросаются в глаза два утверждения. Во-первых, «нравственная самобытность», столь пленившая автора трактата. Мало того, что, как я говорил уже выше, понятие «нравственность» есть понятие плохо определенное, так здесь еще и самобытность добавляется. Иными словами, самобытная неопределенность как высшая ценность. А во-вторых, способ ее достижения: надо лишь хладнокровно смотреть на племя, на город, на государство и тогда необходимое чувство быстро разовьется! Да, есть апологеты подобных ценностей, видящие смысл своей жизни именно в этом. И в древности были. Акунин пишет: «Итак, не статус и не естественное право, а внутреннее состояние, которое может вовсе отсутствовать или присутствовать, может развиваться или же, увы, утрачиваться. Вот тот аспект слишком расплывчатого и многозначного понятия dignitas, который является предметом моего исследования.». Что касается первых двух смыслов, отброшенных Акуниным, то нетрудно видеть, что они сводятся к одному, только с разной аргументацией: у христианских философов homo sapiens обладает достоинством потому, что он несет в себе частицу Бога, а у Канта – потому, что homo sapiens это homo sapiens. И баста! Чего только не скажешь, лишь бы Бога выбросить, точнее сказать, поставить себя на его место.

Наконец, автор трактата разобрался в своих предпочтениях и вышел на финишную прямую вывода подходящей формулы: «Я выделил два «несущих» элемента Качества: улучшение, которого благодаря ему достигает человеческая душа, и внутренний закон, которому неукоснительно следует личность, обладающая достоинством (в третьем смысле этого слова).» Задание оказалось несложным. Сначала, собственно, закон: « «Аристономия» — это закон всего лучшего, что накапливается в душе отдельного человека или в коллективном сознании общества вследствие эволюции.», - а затем его детали, состоящие из двух групп: отношение к себе и отношение к окружающим. По отношению к себе

«...первым и притом основополагающим признаком такого человека является нацеленность на развитие, на самосовершенствование, то есть осознание цели своей жизни, стремление к Расцвету. ...Не так редко можно встретить людей, подчас очень простых и даже малограмотных (столяр, сапожник, садовник), которые держатся с достоинством, знают себе цену уже потому только, что хорошо владеют своим ремеслом и постоянно в нем совершенствуются.». Как видим, сапожнику даже не нужно быть И.Дицгеном: знай себе цену и ты на правильном пути!

«Во-вторых, аристоном всегда обладает развитым самоуважением. Это чувство сильнее животных инстинктов, в том числе инстинкта самосохранения, и основывается на признании того факта, что на свете есть вещи более существенные, чем выживание.». Это правильно, есть такие вещи. Автор, правда, не говорит, какие, хотя при заявленном намерении все измерить и проградуировать можно было бы хотя бы намекнуть.

«Третий элемент — чувство ответственности за свои поступки. Оно базируется не на стыде..., а на самоуважении...»

Четвертым признаком «следует умение владеть собой, способность к самоконтролю.»

Пятое – мужество: «...стойкость перед лицом испытаний. Аристоном отказывается капитулировать перед обстоятельствами или врагами, даже если те гораздо сильнее.».

Автор трактата рассмотрел, но «отсек ... целый ряд других симпатичных или даже прекрасных черт, которыми может обладать человек: развитое эстетическое чувство, сильный интеллект, щедрость, открытость, способность к большой любви, бессребреничество, отважность. Если аристоном, в дополнение к обязательным, наделен и каким-то из этих свойств, это делает его еще привлекательней, однако в минимальный набор (то что в армии называется НЗ) все они не входят. Пяти вышеперечисленных элементов оказывается достаточно.». Отсек он также и альтруизм, посчитав, что это, скорее, атрибут святого.

Важных качеств, определяющей отношение аристонома к другим людям, оказалось всего два:

«Первый — уважение к окружающим. ...никого нельзя унижать и растаптывать. Аристоном твердо знает, что нет людей высокого и низкого сорта; тот, кто ниже тебя в чем-то одном, вполне может оказаться выше в чем-то другом.» Звучит, как предостережение: если у тебя сильнее хук, то не спеши зазнаваться, у другого может быть сильнее аперкот. Да, а что там с малограмотными сапожниками и садовниками?

Второй: «...одного нейтрально-отстраненного уважения, пожалуй, недостаточно. Аристоном не может оставаться равнодушным или бездеятельным, когда рядом кто-то остро нуждается в помощи. Эта способность к активному состраданию у аристономического человека сочетается с великодушием по отношению к побежденному противнику, как бы виноват и как бы гадок тот ни был. Аристоном не бывает жестоким или мстительным. В современной психологии весь этот комплекс качеств получил название «эмпатия». ». Сильное утверждение. А если не остро нуждается, а просто нуждается? А если гадкий не побежден, а напротив, побеждает и побеждает? Какое-то однобокое толкование, как с теми рабами, которые хотели избежать ударов кнутом от рабовладельца.

Так или иначе, принципиальная «формула» аристонома готова. Выделенные автором качества вполне хороши. Непонятно лишь, какими такими упражнениями должен заниматься человек, желающий стать аристономом. Или, как говорил в похожих случаях писатель Ю.Герман: «что это Вы такое кушаете, что Вы такой принципиальный?». Ведь такие прекрасные черты, как щедрость, открытость, способность к большой любви и т.д. не входят в обязательный набор аристономических качеств. Я полагаю, что автор трактата понимает любовь лишь в узком гендерном смысле, поэтому и не заметил противоречивости своих выводов: эмпатия, т.е. сочувствие, сострадание, вообще невозможна без любви. Но не гендерной, а чистой, любви ко всему,что тебя окружает.

Не могу удержаться здесь и от замечания «в сторону», не по теме, о некоторых местах трактата Б.Акунина: у меня возникало странное впечатление при прочтении некоторых мест его трактата, когда автор в первом лице помещал себя в эпоху, в которой он не жил, и давал этой эпохе оценки очевидца. Мне этот прием показался очень странным, я бы сказал – не литературным приемом, а, скорее, лжесвидетельством... Разве это безэмоциональность и объективность, о которых заявлял автор?

1. Моя телеология.

2. Quo vadis, homo?