Русские и тангуты – знакомство, идущее с XIII века

Европейские ученые, включая русских, открыли для себя тангутов только в XIX в. – как раз после важных русских военно-географических экспедиций в Центральной Азии, т.е. Пржевальского, Роборовского, Козлова. Именно открытия Петра Кузьмича Козлова (1863 – 1935), нашедшего т.н. "Мертвый город Хара-Хото", позволили получить огромное количество письменных памятников Тангутского государства (или Си Ся, как его называли китайцы), написанных забытой письменностью этого народа. Честь расшифровки этой письменности также принадлежит отечественным ученым – в первую очередь синологу и японисту Николаю Александровичу Невскому (1892 – 1937).

Однако, как выясняется, русские узнали о тангутах намного раньше, еще в  XIII в. Об исторических связях русских и тангутов –  нижеприведенная заметка.

Русско-тангутские пересечения XIII в. (на синхронном материале монголо-китайской канцелярии и русских летописей)

В Ипатьевской летописи в записи о «татарском первом нахождении» (т.е. рассказе о сражении на Калке и событиях ему предшествующих и последовавших вскоре после него, т.е. в 1223–1224 гг.), в ее резюме, приводится и первое на Руси упоминание о тангутах и их стране:

«Ожидая Богъ покаяния крестьянскаго, и обрати и (т.е. их, монголов – Р.Х.) воспять на землю восточноую и воеваша землю Таногоустьскоу и на ины страны. Тогда же и Чаногизъ кано ихъ Таногоуты убьенъ бысть. Их же прельстивше и последи же льстию погоубиша, иные же страны ратми, наипаче лестью погоубиша» (Ипатьевская летопись стб. 745).

Как известно, протограф ИЛ (в части ее Галицко-волынской летописи) не имел хронологической сетки с датами (она была произвольно проставлена в Ипатьевском ее списке), а потому дата этой записи определяется через terminus post quem, а именно – по известной дате смерти «кано» Чингисхана (25.08.1227 г.). Наиболее вероятно, что автор этих записей в ИЛ был при дворе галицко-волынского князя Даниила Романовича и сопровождал его в поездках в Орду, где и мог получить процитированные сведения о Тангуте, подробностях войны с тангутами Чингисхана и о смерти последнего в Тангуте. Что и дает для них дополнительные временные ориентиры – 1240-е – 1250-е гг. Кроме того, использование этникона «тангут» говорит, что информаторами по указанным темам были монголы или тюрки – ведь самоназвание этого народа было ми или мияг, а тангутами их звали сначала соседи-тюрки, а потом и монголы.

Это сообщение галицко-волынского летописца передает синхронную событиям монгольскую версию смерти Чингисхана в ходе его тангутского похода (1225 – 1227 гг.) и является свидетельством знакомства летописца (или его русского информатора – приближенного к Даниилу Галицкому) с монгольскими источниками высокого ранга. На это указывает не только точность в деталях событий войны с тангутами и обстоятельств смерти Чингисхана в ее ходе, но и интересное замечание, что монголы «прельстивше и последи же льстию погоубиша» тангутов. Дело в том, что данный вывод вполне совпадает с тем рассказом монгольского «Сокровенного сказания» (1240 г.), где приводится завет-завещание Чингисхана (перед его смертью) касательно судьбы остатков тангутского государства и предательского уничтожения его последнего владетеля (см. Козин, С. 191).

Название «Сокровенного сказания», несмотря на его условность, тем не менее указывает на главные его цели – служить для монгольских каанов и других чингизидов книгой наставлений и секретным собранием сведений о событиях и делах, которые не должны быть широко известны (о системе сохранения текстов «Сокровенного сказания», «Алтан дэбтэр» и прочих документов монголов в так называемых «золотых сундуках» и в тайных хранилищах см. Храпачевский 2021). Для сравнения – Рубрук, побывавший и в Сарае у Батыя и в Каракоруме у Мэнгу-каана в 1253–1254 гг., не знает версии «Сокровенного сказания», а передает совершенно фантастическую историю, а точнее легенду о Чингисхане и его «пленении тангутами» (см. Рубрук, С. 130). Т.е. он, будучи довольно неплохо осведомленным по разным вопросам монгольской политики, не был все же допущен к сведениям о тангутской войне Чингисхана – в отличие от людей Даниила Галицкого.

С другой стороны, и тангуты в это же самое время познакомились с Русью. Наиболее полным свидетельством этого является юаньская эпитафия знатного тангута (он принадлежал правящей фамилии государства тангутов Си Ся), который был на службе у монгольских каанов и участвовал в походе на Русь. Его тангутское имя-титул – Шири-гамбу (жил в 1191 – 18.08.1259 г.), а пожалованное китайское имя – Ли Чжэнь-сянь (фамилия Ли была пожалована китайскими императорами династии Тан членам правящей династии Си Ся). Эпитафия эта была написана в 1308 г. юаньским историографом Яо Суем (1238 – 1313) на основании документов середины XIII в., сохраненных в архиве монголо-китайской канцелярии Мэнгу-каана.

 Сведения этой эпитафии стали основой жизнеописания Шири-гамбу в «Юань ши», но там использовались также и дополнительные сведения других юаньских первоисточников. Согласно сообщениям данной эпитафии, Шири-гамбу имел под своим началом зависимых людей (которые скорее всего были тангутами), составлявших его личный отряд воинов (Яо Суй, С. 648-649). Вместе с ними он участвовал в штурме Рязани, а также отличился в других боях с русскими, поэтому за заслуги в этом походе, Батый приказал их подробно записать и специально сохранить в письменном отчете о походе (Там же). Позднее Мэнгу-каан (1208 – 1259) приказал сделать копию послужного списка Шири-гамбу, что и позволило Яо Сую сохранить его содержание в составе текста эпитафии. При всем этом, Шири-гамбу не стремился к военной карьере, так как его жизнеописание в «Юань ши» сообщает, что он, как только получил военное звание тысячника по результатам похода в Европу и на Русь, то сам попросился в отставку и пожелал получить гражданскую должность, став судьей. В указанных источниках подчеркивается конфуцианская ученость Шири-гамбу, а значит можно предположить, что он писал свою «частную историю», а по сути мемуар о своих путешествиях и службе в разных частях империи, как это было принято у чиновников-конфуцианцев высокого ранга. Возможно в них были и его воспоминания о Руси и Европе.

Приведенные русско-тангутские пересечения XIII в. оказались возможными вследствие создания и расширения Монгольской империи. Таким образом, именно монголы и их подъем в XIII в. были основным объединяющим фактором для их появления. И Тангут и Русь одинаково стали объектами монгольского завоевания, только первый раньше, а вторая – десятилетием позже. А вот дальнейшие их судьбы оказались весьма различными: в русских землях были сохранены местные династии правителей, а сами они оказались периферийными вассальным княжествами Монгольской империи (фактически независимыми в своей внутренней политике), в то время как Тангут вошел непосредственно в ядро имперских земель (значительная часть его территории стала уделами для чингизидов), его правящая династия была уничтожена физически, а оставшаяся в живых тангутская элита была абсорбирована в имперский чиновный аппарат на территориях Монголии и Китая (где и оказалась в итоге ассимилированной).

Но этим не исчерпывается монгольский, объединяющий, фактор для русско-тангутских пересечений – есть еще один любопытный его аспект. Речь идет о монгольском обычае имянаречения, когда сыновьям давались имена побежденных врагов. У чингизидов он трансформировался в традицию использования названий завоеванных стран и народов для имен сыновей ханов. Так, уже у Джучи, старшего сына Чингисхана, имя Тангут получил его шестой сын. А имена, означавшие «Русь» – или по-монгольски («Орос») или в тюркской огласовке («Урус») – оказались и еще более популярными: так, например, «Урусами» были правнуки каана Угэдэя и Джучи (см. РД, С. 13-14 и 76, соответственно), а имя «Орос» носил праправнук Тэмугэ-отчигина, младшего брата Чингисхана.

Тангутский воин на одной из фресок пещерного храма в Дуньхуане (XII – XIII вв.)

Текст заметки – из тезисов моего доклада на XXXIV Чтениях памяти члена-корреспондента АН СССР В.Т. Пашуто (2022 г.)