Ещё раз про любовь и солнечного зайчика

Всё изменилось. Советскую цивилизацию унесло ветром, так и не унесённую Татьяну Доронину можно было бы поздравить с девяностолетием, но она ушла в тень и недоступна. Из общества ушла, но тайна осталась. Точнее, тайны её ролей и песен в её исполнении. Что были за времена, когда вышел фильм про любовь? 

Первый секретарь ЦК КПСС (1953—1964), председатель Совета министров СССР (1958—1964) и председатель Бюро ЦК КПСС по РСФСР (1956—1964) уже сдал бразды Брежневу. 

Чрезвычайно напряжённое политическое, дипломатическое и военное Карибское противостояние между США и СССР после пика в октябре 1962 года к началу съёмок уже почти пять лет, как стало страшным воспоминанием. 

За 7 лет до выхода фильма на ядерном полигоне «Сухой Нос» (остров Новая Земля) испытали легендарную «Царь-бомбу». В 1968 году под лозунгом «За солидарность, мир и дружбу» в столице Болгарии Софии проходил IX Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, советский гражданский флот на морях и в небесах плодился, престиж рос, а стюардессы всем нравились.

В 1963 году в авиакатастрофе Ту-104 погиб лётчик, безответно влюблённый в борт-проводницу того экипажа... А людям в конце шестидесятых мерещилось, что «железному занавесу» быть не долго, мир открывается нам, мы открываемся миру...

Не линяет только солнечный зайчик? Дело не в физиках и лириках, а в оттенках эволюции общества времён прорыва в космос на фоне угрозы ядерной мировой войны. Заметим, общество не могло не среагировать на перемены послесталинской поры, уже ощущая вместо оттепели хрущёвскую слякоть.

После войны в Союзе добились стопроцентной грамотности, мастерство общественного строительства стали преподавать в старших классах школ с 60-х по 1991 год на всей территории СССР, социопсихология стала интересовать и физиков, и лириков, и стюардесс.

По Ги Дебору в обществе спектакля советского типа стали проявляться новые и смешиваться старые роли. La Société du spectacle — полит-философский трактат, написанный в 1967 году. Это с левых позиций анализ и критика общества, как в его западной (капиталистической) вариации, определявшейся как «общество распылённого зрелища», так и советской системы («общество централизованного зрелища»).

В отношениях героя и героини случился кризис, раз оба ещё не нашли себя и друг друга вне салона самолёта и секретной лаборатории. К финалу наметился из кризиса выход. Наметился, но не случился. Эпизод с поющей Дорониной — намёк.

Быть марионеткой мало желающих и в большом «театре жизни», и в дружеских группках — только в клетках говорят попугаи, а в лесу они язык забывают. И в фильме почти не видим желающих стать дрессированными. Может, Топтыгин? Может...

Эту киноисторию, снятую по мотивам пьесы Радзинского «104 стpаницы пpо любовь», полюбили за страсти героев, чего и ждали в мелодраме. И за общественный анализ в эпоху перемен, для многих в Союзе не очень комфортных, даже сокрушительных, чего зрители не ждали, вроде бы.

И ещё полюбили за то, что в души зрителей и в сам социум с экрана заглянули высокохудожественным методом. А что увидели в душах, про то ещё и спели, но не в лоб, а деликатно — намёками. Премьера была в Москве в мае 1968 года, лидерство в прокате не вызывало сомнений, в первый же год насчитали сорок миллионов зрителей.

Ханжи скрипели зубами и морщились, авангард хвалил фильм, заражая революционностью основную аудиторию, вообще-то, и так вполне удовлетворённую редкой для советского кино постельной сценой, видами на красотку и красавца.

Желающие всплакнуть в финале имели повод... И было бы всё проще, если бы не песня на слова Рождественского. Она была для фильма на уже готовую мелодию написана в стиле известной поэтессы и её популярной лирики тех лет.

Я твердила о морях и кораллах.

Я поесть мечтала суп черепаший.

Я шагнула на корабль, а кораблик

Оказался из газеты вчерашней.

То одна зима идет, то другая.

И метели за окном завывают.

Только в клетках говорят попугаи,

А в лесу они язык забывают.

А весною я в несчастья не верю,

И капелей не боюсь моросящих.

А весной линяют разные звери.

Не линяет только солнечный зайчик.

У порога встали горы громадно.

Я к подножию щекой припадаю.

И не выросла ещё та ромашка,

На которой я себе погадаю.

Романтическим натурам надоедало смотреть на мир глазами Шнейдерова, а потом и Сенкевича. Однако последний появился на экранах только лет через пять после премьеры фильма с доронинской песней, а телекиножурнал будил в публике мечты об открытом мире без виз и справки из парткома с 1960 года — в 1988 году уже в цветных телевизорах переименованный клуб наблюдателей за путешествиями стали называть научно-популярной программой.

Теперь понимаете, почему поэт написал от имени героини, что «твердила о морях и кораллах»? И зрители в залах кинотеатров догадались, что значит для стюардессы внутренних линий вместо палубы оказаться на кораблике, свёрнутом из бумажного носителя агитационно-пропагандистских баек. Как отбирают экипажи на международные рейсы, советский зритель знал и не питал иллюзий.

Между прочим, о Сенкевиче заговорили в год успешного шествия фильма по экранам кинозалов, когда Тур Хейердал объявил состав новой экспедиции, пригласив в команду в качестве врача, потому что темой исследований советского участника было поведение человека в экстремальных условиях — работал в институте медико-биологических проблем, а в 1966—1967 гг. зимовал в Антарктиде и стал известен миру. Миф о том, что решал Тур, а не спецотдел ЦК и КГБ, вероятно, долго смешил публику.

С попугаями и их человеческой речью ещё проще: публичные речи сограждан — попугайство. В Союзе даже дети, понимая, смеялись над шуткой, что у нас «каждый отдельно против, но все вместе — ЗА!», ибо принципы показухи и протезной лояльности осмысливались с детсадовского возраста.

Куплет про весну, когда линяют все, кроме солнечного зайца — метафоры, игра слов и намёк на жаргонный смысл слова «слиняли». Такой мэтр, как Роберт Рождественский, смог в четыре строки вложить и истории невыездных, и «невозвращенцев», и печаль «шестидесятников», заметивших превращение послесталинской оттепели в хрущёвскую моросящую кесю-месю, а потом и влипание страны в застой на раннем этапе.

Разумеется, светлые не отчаивались — не линяли. Хотя расслоение на лохов и блатных при «телефонном праве», теснившем обычное, оторопь в обществе после расстрелов валютчиков — это ещё не признаки кризиса, но первые симптомы граждане заметили, а в столицах это сословно-кастовое дробление народа было ещё виднее. Законы? Не для всех.

Своим — всё, прочим — закон. Говорят, так когда-то говаривали мексиканские политиканы, потом Муссолини, получивший от родителей своё имя в честь 26-го мексиканского президента.

Стоит учесть, что Радзинский сочинял диалоги для пьесы, актёры показывали спектакль, а создатели фильма приступали к съёмкам, ощущая, что происходит в стране. И кое-что осмеливались транслировать публике. И несогласие с беззаконием паковалось в аллюзии, аллегории, эзопов язык помогал сказать и не поплатится.

Пример: уголовное дело «Рокотова — Файбишенко — Яковлева» — судебный процесс в СССР в 1961 году по обвинению в валютных операциях. Уже после изданного в спешном порядке указа «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил валютных операций» был третий пересмотр дела.

В июле 1961 года Рокотов и Файбишенко, а чуть позднее и Яковлев были приговорены к расстрелу по закону, принятому после совершения деяния. Все кассационные жалобы были отклонены, и приговор был приведён в исполнение. Эти трое стали одними из немногих расстрелянных по приговору суда за фарцовку и незаконные валютные операции.

Сейчас считается, что расстрел вызывал протесты даже у следователей по делу, так как был вопиющим нарушением фундаментальных принципов права в виде применения обратной силы закона.

Хрущёвско-брежневский государственный капитализм реформами Либермана сгрыз социализм, а кто не хотел жить на одну зарплату и не рвался на шконку, нередко мечтал «слинять».

Оптимизм ощущали только светлые люди, не парившиеся из-за агитпропа и иллюзорного неуклонного роста благосостояния советских трудящихся — надоевших клише в речах на съездах КПСС и партконференциях. Это и были люди с непобедимым душевным позитивом — «солнечные зайчики».

За пять-шесть лет до появления песни с забастовки двухсот рабочих сталелитейного цеха электровозостроительного завода начинался «Новочеркасский расстрел». Людей возмущало, что прежний объем работы стали оплачивать ниже, и они потребовали увеличения зарплаты в условиях повышения цен на товары первой необходимости.

На суде, состоявшемся в Новочеркасске в августе 1962 года, семерым из «зачинщиков» забастовки были вынесены смертные приговоры, и они были расстреляны, 103 человека получили сроки от 2 до 15 лет лишения свободы.

То одна зима идет, то другая, за окошками метель завывает... Душа просит оттепели: «А весною я в несчастья не верю, и капелей не боюсь моросящих».

Если переставить куплеты, финал такой: «Горы-громады. К подножию щекой припадаю». Что может сделать один человек, если не припадать? А если это поэт? А если это всесоюзно любимый деятель культуры и даже предмет подражаний и обожаний? И тут уж не про обычную любовь пары стоит подумать.

Всё, что делала Доронина после песни в знаменитом фильме, становится звеньями в цепи, историей духовного становления, невидимой брани в культурной сфере. Всё есть в мемуарах, воспоминаниях, даже в официальном досье.

Только надо учесть, что строка со словами «но не выросла ещё та ромашка, на которой я себе погадаю» пелась тридцатипятилетней красавицей до того, как она стала режиссёром, лидером театральной труппы и президентом театра, получив уникальную должность или даже культурный пост, созданный лично для неё.

Может, померещилось? И её героиня хотела гадать, обрывая лепестки со словами «любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлет, любит искренне, издевается, ждет встречи, насмехается»?

Ну, это уж каждый пусть для себя сам решит. А Дорониной уже 90 лет. Клубника в сметане, будто Chanel накапали в щи? Прежде, чем нынешний театр стал ни о чём, за него боролись ради нас. Как и за кино ради нас.

И не хочется думать, что пошлость и мещанская суета таки окончательно и бесповоротно победили сопротивление настоящих деятелей культурного фронта. И кто что мог сделать один?

Нам точно есть что вспомнить и оценить, если не забудем, что не всё оказывается тем, чем казалось на первый взгляд. Как в «Трёх тополях на Плющихе», например, или в «Старшей сестре», или в «Мачехе».

Источник