Обретение себя

I                                                                                                                                            - Только ничего тут не трогай, кроме того, что непосредственно на столе, - тихо пробасил утробным голосом один из моих провожатых. Силуэт его долговязой, расплывчатой фигуры в длинном балахоне ощущался где-то позади и сбоку. Как это часто бывает, ни лица, ни одежды было не различить, даже если напрячь волю, о присутствии которой все оказавшиеся здесь мгновенно забывают.

Мы долго шли к этому месту, пробираясь через города, среди людей, вечно сновавших по одиночке. Даже молодежь, стремящаяся переотражать свои настроения друг в друге, тут тусила порознь. Нас никто не задерживал, не подходил с расспросами, все обходили и ни один не посмотрел прямо в глаза - было видно, что опечаленные и изможденные, они страдали от чего-то непонятного более чем сильно, при этом, казалось, отвергая саму мысль о том, чтобы просто пожаловаться друг другу. Проходя по еще светлой стороне того, что осталось от улиц, можно было различить одержимость во взглядах, они все явно куда-то спешили. Уже через пару кварталов стало понятно, что здешние разобщены настолько, что никому ни до кого дела не было и, живя бок о бок, они прятались в горьком и неизбывном одиночестве. Сам город тоже производил жутковатое впечатление. Поначалу было ощущение, что ты попала в стертый до основания Севастополь - кругом одни руины, которые, как мне неоднократно казалось, я уже где-то видела.

Покинув пределы городка, раскинувшегося на равнине, я наконец разглядела то, куда мы тщились попасть вот уже несколько раз подряд – грандиозное сооружение, непохожие друг на друга детали архитектуры которого и все, из чего оно состояло, буквально парили в каком-то вакууме не соприкасаясь. Поржавевшие железные конструкции широченного моста, один край которого еще сохранял крепежи для подъемных цепей, перекинулись через канал, или то, что должно было быть на его месте. Пока мы шли под первыми каменными арками и по мосту, этот колос окончательно потерялся в темно-сиреневом вечере, а там где по всем правилам фортификации должна была быть вода, уже не было видно совсем ничего. Я шла и думала о том, что еще может хранить эта древняя постройка в своей подземной части, мысль о возможности спуска в которую заставила сердце сжаться от ужаса. Лучше об этом пока не думать.

Обрамленная по всему верхнему краю мраморной балюстрадой круглая зала, куда мы попали, побродив по беЗчиленным и немного изменившимся с последнего раза коридорам, была просто исполинской. Странного вида широкие колонны, излучавшие нечто, напоминавшее свет, не доходили до верха, становясь тоньше у ограждения второго яруса. В центре её пол был приподнят на пару ступенек и служил основанием большого и тоже круглого стола, исчерченного странной, но очень красивой резьбой. Стол, к которому мы направлялись, был завален предметами, книгами и картами, среди хаоса которых я смогла заметить две очень похожие шкатулки из камня, едва прикрытые бархатным платком неразличимого в сумраке цвета, и поспешила открыть ближайшую. В самом низу я нащупала старые и явно потертые в безчисленных молитвах четки, выточенные из какой-то светлой древесины. 

До второй шкатулки дотянуться я так и не успела. Надо сказать, что поторопившись открыть первую, я проигнорировала замечание моего спутника ни к чему не прикасаться, отодвинув роскошный резной стул, который преграждал мне путь. И, как это часто бывает во снах, передо мной вдруг возник невысокого роста чудак с палкой в диком шутовском костюме, от вида которого мои руки устало опустились, а по коже побежал ледяной озноб от осознания того, что я опять не сделаю чего-то очень важного. Коротышка начал тщетно выцарапывать длинной извилистой палкой на твёрдом, неподатливом полу, выложенном каменными плитами, невидимые фигуры. Когда он понял, что что-то или кто-то ему мешает, он мгновенно подскочил ко мне и уставился своими глазами, полными лютой ненависти, на мою руку, в которой я зажала четки. Я снова поймала себя на мысли, что я уже где-то видела такой взгляд, и меня выкинуло в никуда.

II                                                                                                                                          Горячая, липкая темнота неспешно вытекала из опустевшего сознания, оставляя миллиарды мелких острых шпилек покалывать окаменевшее тело изнутри. Где было небо, а где земля, было вообще не понять, и только усыпанный камнями и пыльный кусок чего-то, плотно прижатый к носу, наводил на мысль, что я лежу лицом вниз. Распластанная в неудобном положении и не имея сил двинуться с места, я слушала, что творилось вокруг, но мало что понимала. Казалось, что я попала в озверевший от злобы вихрь, в самый его центр, в котором что-то быстро проносилось в одну и в другую сторону, что-то фыкало совсем рядом о грунт и камни, раскидывая другие колючки, царапавшие шею и часть лица. Скоро вихрь исчез сам собой, и я почувствовала, как меня медленно и бережно разворачивают.

Я попыталась открыть глаза. Свет, проливавшийся плотным потоком из всего безкрайнего небосвода, ударил по глазам наотмашь, и я опять их закрыла, почувствовав, как слезы утекают по припудренному пылью лицу куда-то за уши. Что-то холодное и давно забытое полилось в рот, но пить было невообразимо больнее, чем снова открыть слезившиеся глаза. Пару раз я закашлялась и кто-то меня приподнял. «Встать сможешь?» - откуда-то издали раздался чей-то знакомый голос. Сказать я не могла ничего и только едва заметно помотала головой. «Ладно, пока передохни. И с очередным тебя!». Некто огромный и очень высокий, как мне показалось из моего сугубо горизонтального положения, захрустел прочь ботинками, от которых вдруг резко потянуло запахом давно немытых ног и медицины. «Что ж, пусть так, это хоть что-то», - промелькнуло в голове. «Господи, я уже думаю!» - мысли робко, как крошечные вспышки от бенгальских огней, стали снова заполнять вакуум, воцарившийся было в сознании, и я попыталась вспомнить предыдущие события, попутно ожидая, когда мое тело опять станет единым механизмом с идеально совпадающими шестеренками.

III                                                                                                                                        Идти приходилось быстро, и он все время изучал местность пристальным взглядом своих синих глаз. Краем зрения он заметил, как по её лицу покатились слезы, собираясь в ручеек на подбородке, разметав при падении пыль на раскрошившемся асфальте, заваленном почти везде слоями вздернутого на воздух беЗплодного грунта вперемешку с щебнем, обломками зданий, клочьями ржавого железа, бывшего когда-то в прошлой жизни шикарными авто. В голове, пульсирующей от критической обезвоженности, слишком громко зашумел рой каверзных мыслей и едких фраз, который был быстро и беЗпощадно истреблен. Потом разберемся. Нужно найти хоть какое-то укрытие. Разрушено было полгорода. Часто было не понять, где должна была проходить улица, потому что куски от сошедшихся в падении домов образовывали настоящие непролазные хребты, своей запыленной серостью так сильно напоминавшие в полумраке сброшенные в кучи скелеты гигантов. Стало абсолютно пусто и очень тихо, двигаться дальше было нельзя. И это в данный момент времени было, пожалуй, единственным плюсом, особенно для девчонки, которой он грозно сказал далеко не отходить и ни к чему не прикасаться. Зачем вообще она тут? Здешние виды не для слабонервных. Правильно, что моряки не берут их на борт, одна обуза да хлюпанье носом. 

Лишенные почти всех сил, люди могли только сидеть молча у покосившейся стены, наблюдая пронзительную темноту ночного неба, которое наклонилось над ними, с интересом разглядывая странных, укутанных в дикие лохмотья людей своими огромными помигивающими звездами.

Он напрягся, пытаясь притянуть улизнувшие на самый край памяти воспоминания детства, которые все чаще отказывались вылезать из своих убежищ, и, наконец, вспомнил, как он ребенком испугался этой синей глубины, когда отважился взглянуть беЗконечности в глаза. Тогда, просто из озорства и безграничного любопытства, он вышел поздно вечером на крыльцо дома, сейчас окутанного в его памяти чем-то вроде дымки, за которой с трудом просматривались эпизоды, которые были наполнены чувствами. То был самый настоящий страх на грани ужаса. Прикованный взглядом широко раскрытых глаз к искрившейся густой синью бездне, он только и смог, что вцепится в перила лестницы, чтобы туда не упасть, и медленно, и упрямо прошептал: «А я тебя не боюсь, у меня тут в кармашке есть волшебный скафандр и сейчас его достану». Затем, кажется, появилась его мама и позвала купаться, затем ... Затем он заснул.

Проснулся он от того, что что-то резко болело в боку, как будто его проткнули. Оказалось, что во сне он сдвинулся с места и пролежал так пару часов на торчащем из земли кривом арматурном пруте, похожем на диковинную змею. Местный тоже потихоньку, как-то вкрадчиво и боязливо зашевелился. Быстро скользнув взглядом вокруг, он определил, что их стало меньше. На девчонку. Её вообще не было, испарилась, как это часто тут бывает. Следов крови не было на месте, где она укладывалась спать, а был далекий, еле различимый и теряющийся в порывах ветра звук, похожий на скрип вперемешку с сипением. На слух было можно определить, что бросок не будет долгим, и если рассчитать действия верно, то, может, все окончится благополучно. Для всех. Что ж, умывание и зарядку придется по давней привычке пропустить, как и перекус, потому что теперь на то, чтобы добраться до назначенного места им предстояло чуть больше, чем они планировали. Придется идти настолько быстро и мягко, насколько это было возможно в таких условиях, чтобы чужой слух не смог зацепиться за несвойственные этой местности звуки.

Из-под повязки, которой были обмотаны глаза, было почти ничего не видно, а в распухшем рту больно саднил здоровенный кляп, разомкнув челюсти так, что на миг показалось, что они вышли из своих пазов. Некто коренастый и сильный, и при этом очень вонючий, нес меня, перекинув как мешок со скарбом через плечо. Почувствовав мои трепыхания, он тут же скинул меня на камни с такой же небрежностью, как если бы я действительно была поклажей с пожитками, легко доставшейся проходимцу. Вложив всю боль в голос, я попыталась издать сколь-нибудь громкий звук, но на выходе получался только приглушенный хрип. От удара о землю повязка, видимо, в спешке завязанная слабее, чем надо, съехала на бок и я увидела перед собой заросшее чудовище со сверкающими ненавистью глазами, одетое в какую-то невообразимую, выгоревшую и замазанную по низу светлой грязью черную хламиду. Оно процедило что-то угрожающее сквозь зубы так быстро, что я не успела разобрать слова, но сам посыл был предельно очевиден, потому что на моей шее тут же сомкнулись жесткие, как камень, пальцы. На душе было до странности спокойно, как будто я шла по заросшему зеленой травой и васильками лугу к своему заветному дереву, не было и легкой тени извечного страха, когда мой взгляд высек искры очередного пароксизма ненависти. Я смотрела в почти черные глаза, все больше казавшиеся бездной от растрескавшихся сосудов белков, окруживших кровавой арабской вязью этот непроглядный провал человечности, и начала терять сознание.

IV                                                                                                                                        На самом краю пылала звезда каким-то невыразимым сапфирово-белым сиянием, и её серебристые искорки тянули меня сквозь безличное ничто к безкрайней равнине, уже такой узнаваемой и не изменившейся со времени последней попытки. Далеко позади, каменная громада с её исполинскими залами и разнородными башнями, создававшими отсюда ощущение полного архитектурного диссонанса, все так же торчала нарывом, закутав себя в полу-мглу. На сей раз мы двигались вопреки физике этого пространства, будто паря по воздуху, влекомые теплым светом восходившего светила, в лучах которого древний и безобразный исполин, постепенно сжимаясь в антрацитовую точку, и вовсе исчез за горизонтом.

Едва я коснулась травы, мерцавшей молодой нежностью, как тут же мне захотелось улечься и лежать так беЗкончено долго, уставившись в почти прозрачный кружевной полог ветвей, заволокший бирюзу небосвода. От той дивной и первозданной соразмерности красоты и ее изящества хотелось реветь навзрыд, а сердце щемило от переполнявшей радости. Мои спутники, фигур которых я не разглядела поначалу, обрели свою суть и стали почти физически ощутимы. Долговязый оказался сухопарым молодым человеком, чье лицо и лазурные глаза я сразу узнала, придя в сознание в далекой пустыне. Его ранее безформенный хитон теперь ниспадал совершенно простой льняной рубашкой до самой земли. «Ну вот, мы и пришли. Тебе туда», - сказал он, указав направление, где слышался шум резво бегущего потока воды. Весело посмотрев на мое недоумение, он продолжил: «Идти тебе придется одной, но не бойся, ты не заблудишься, потому что всё, что ты видишь вокруг – это оно и есть».

Когда я вышла из леса на шум воды, то поневоле остановилась как вкопанная, потому что таких деревьев я в своей жизни никогда не видывала - оно не было похоже ни на большущий вековой дуб, ни на баобаб с его внушительно высоким стволом. Дерево было просто необъятным и упиралось своей кроной в небосвод, держа его всеми своими распростертыми во все стороны ветвями, как младенец держит на ладошке мяч. Широченные переплетения сухожилий ствола, казалось, уходили куда-то далеко вглубь земли, прямиком к её сердцевине, и как будто закачивали без остановки энергию через свои огромнейшие крепкие корни, вовсе не предназначенные для того, чтобы за неё держаться, а как раз наоборот: чтобы смогла удержаться она. Все было настолько непривычно, что голова отказывалась думать, зависнув как компьютер, поймавший глюк, и чем дольше я так стояла, тем быстрее сокращалось расстояние. Через минуту я потеряла из виду макушку дерева, скрывшуюся в искрящейся синью высоте, а в следующую секунду оказалась так близко, что смогла разглядеть ту животрепещущую структуру, что стала его сердцем, излучающим потоки света в стороны, и вверх, и вниз. Как завороженная, я всё смотрела и уже не могла понять, кто к кому приближается – то ли я к дереву, то ли оно ко мне. В какой-то момент четки, которые по-прежнему были зажаты у меня в руке, начали прорастать, потянулись куда-то ввысь к дереву, и, сросшись с ним безраздельно, стали еще одной огромной веткой, на которой я была, или всё же буду, лишь крошечной почкой, точно помнившей, что ей суждено стать его листом.   

 © ТМК, 2021