Азъ, буки, веди...

Идиот в глазах бога и идиот в глазах людей - это не одно и то же. Оскар Уайльд.

Я - идиот. Вообще-то меня зовут Вова... А идиотом обзывает мачеха, когда отца нет дома... Его часто нет дома. Он всё время работает. Чтобы заработать много денег. И чтоб мы жили не хуже других.

Идиотом я был не всегда. Раньше у меня была мама. Но она умерла. Её убил какой-то маньяк три года назад. Папа долго пил. А потом появилась эта… Люська. И теперь мы снова живём втроём.

- Руки мой быстро и обедать!

- …

- Ты меня слышал? Особое приглашение требуется?

- …

- Чего ты там мычишь? Идиот, прости Господи…

Вот, слышали? Опять…

Я Люську никак не называю. Никак. Просто «ты». Это - за «идиота» и вообще…

- Жуй тщательней, опять кусками глотаешь?

- …

- Чего молчишь-то? Скажи хоть - «вкусно, спасибо»… Нет, молчит! Разговаривать ещё не разучился?

- Нет.

- О, надо же! Соизволил вымолвить словечко. Ну, давай, продолжай разговор!

- А когда я к бабушке поеду?

- К бабушке... На следующей неделе. Так что готовься давай!

Ур-р-ра! К бабушке! Чего мне готовиться, я всегда готов!

Деньги, заработанные папой, тратились на Люськины цацки и на постоянные турпоездки.

«Я тебе покажу мир!» - заявила Люська отцу, когда переехала к нам жить. Папа радостно кивал, а я удивлялся - чему радоваться-то? Люськины слова звучали точь-в-точь, как угроза вечно пьяной мамаши Серёжки Сафронова: «я вам покажу, где раки зимуют!»

На время горестных запоев отца, а теперь - турпоездок, меня сплавляли к бабушке в деревню. И неважно, были ли это каникулы или самый разгар учёбы. Люська работала в поликлинике, и липовыми справками я был обеспечен всегда.

Бабушка моя, Ольга Филипповна, мамина мама, была доброй. Немножко странной, но доброй. Боже, как от неё пахло! Хлебом, молоком, земляникой и жареной картошкой. Жарить картошку так, как жарила её моя бабушка, не умеет никто в мире! Я в этом уверен.

Когда из жаркого зева русской печи извлекалась огромная чёрная сковорода с ароматным картофелем, покрытым румяной корочкой, начинался пир. На весь мир. Горячая картошка, мягкий хлебушек и охлаждённое молоко от бабушкиной Зорьки, что может быть вкуснее?

А землянику с молоком вы когда-нибудь пробовали?

- Чего расселся? Поел - кыш из-за стола! На тебе рубль, в магазин за сахаром сходи… Да не задерживайся нигде, чтоб я не беспокоилась, слышишь? Район-то новый…

«Беспокоилась»...

Я с удивлением взглянул на Люську. Она беспокоится? Обо мне? Да не может такого быть.

А район и вправду для меня нов. Мы переехали сюда неделю назад - отцу наконец-то дали квартиру в белесой многоэтажке.

- Если бы не я, - объявила тогда Люська, - сидел бы в своей однокомнатной до скончания жизни.

Не знаю точно, так ли это.

Но о том, что Люська умудрилась закатить какой-то грандиозный скандал в профкоме завода, где трудился отец, я слышал. Весь двор шептался об этом. Целый месяц. А потом мы переехали. Несколько дней я ездил через весь город в свою старую школу. На гремучем трамвае. Пока не наступили каникулы.

После каникул придётся привыкать к новым одноклассникам...

***

- Эй, мечта дурдома, подь сюда!

Я остановился. Под раскидистыми ветвями боярышника на деревянных ящиках восседали четверо парней-старшеклассников и азартно резались в карты. В траве, у них под ногами, валялись две бутылки из-под портвейна.

- Иди-иди, фигали засох?

- Чё надо? – спросил я, осторожно приближаясь к гоп-компании.

- Че-его-о? - теперь уже физиономии всех четверых с любопытством повернулись ко мне. - Борзота... Ты как разговариваешь со старшими, чморик? А ну-ка, попрыгай!

- Зачем?

- Прыгай давай, не понял, что ли? Ногой помочь?

- Всё? - я пару раз подпрыгнул.

- Ты откель такой нарисовался на нашей улице? Чегой-то я тебя не помню… - один из парней бросил сигарету и встал, потягиваясь.

- Это теперь и моя улица… Я в том доме живу.

- Ого… Сосед, значит… - парень криво усмехнулся. - Судя по авоське, в магазин собрался?

- Ага.

- А мелочь почему не звенела, когда прыгал?

- У меня не мелочь, рубль… Вот! - я выудил из кармашка шортиков скомканную бумажку.

- Хы... Рубля нам много, а вот полтинник в самый раз… Ты в магазин за чем?

- За сахаром.

- Покупаешь полкило, на обратном пути ссыпаешь нам сдачу… Понял?

- А как же…

- Не, ты, чморик, собираешься с нами дружить?

- …

- Ну вот, ёпть. Давай мухой, одна нога здесь, другая там… Тебя звать-то как, мамкина радость?

- Меня Вова зовут… Я не мамкина. У меня нет мамы…

- Да? А эта... ммм, толстожопая, она тебе кто?

- Мачеха.

- Охренеть. Мачеха... Как в сказке, бля… Я - Валерка, это - тёзка твой, Вовка Глумов, по-нашему - Глум, а это - братья Колобовы. Колобки… Усёк? Всё, Вован, лети… Колосники горят.

***

- Завтра к бабушке поедешь, - отец выглядел уставшим. - Готов?

- Конечно… А вы куда?

- В Болгарию. Ну всё, спи давай… - отец встал, подошёл к двери и протянул руку к выключателю. - Слушай… А ты почему Люсю мамой не зовёшь? Ей обидно. Она заботится о тебе, готовит, стирает…

- Папа, ты чего такое говоришь? - я аж привстал на кровати. - Она же мне не мама…

- Ладно… А сдачу от магазина куда дел? Ты куришь?

- Нет… А сдачу потерял. Папа, а ты маму помнишь?

- …Помню… Спи…

А я уже начал маму забывать. Я помнил её причёску, её руки, тепло её тела и запах. А вот лицо…

Я тихонько выбрался из кровати и на цыпочках прокрался в гостиную, где в коробке из-под обуви хранились все наши семейные фотографии.

Коробка лежала на полу. Перед ней с фотографией в руках прямо на полу сидел отец. Спиной ко мне.

Услышав шорох, отец резко обернулся. Готов поклясться, что в его глазах блеснули слёзы.

- Ты чего здесь? А ну, быстро в кровать, а то ремень возьму!

Ремня я боялся не очень - не сопляк уже какой-нибудь… Но послушно развернулся и шмыгнул в свою комнату.

«Бабушка-а-а, привет! Завтра увидимся уже…» - радостно подумал я, засыпая.

II.

Автобус в бабушкину деревню приезжал поздно. Ночью. Но мне было не страшно - дорогу к её дому я бы нашёл и с закрытыми глазами.

Я весело шагал по тёмным деревенским улицам, прислушиваясь к бреху собак и освещая себе путь маленьким фонариком, мудро захваченным с собой из дома. Почему в деревнях так темно? Темноту, казалось, можно было рассечь лучом фонарика. Как густой кисель ложкой.

Сзади послышался рокот мотоцикла. По сонным домам и заборам заметались отблески фар.

Я сошёл с узкой тропинки и обернулся, ожидая, пока мотоцикл проедет мимо. Не проехал. Остановился прямо передо мной, гневно фыркая и ослепляя ярким светом.

- Ты кто? - дерзкий мальчишеский голос из темноты.

- Я - человек, а ты? - рискнул я сдерзить в ответ, прикрывая рукой глаза от нестерпимо яркого света.

- А это что у тебя, спиннинг?

- Ммм… - я промолчал, крепче сжимая в руке новенький спиннинг, торжественно врученный мне отцом сегодня утром. Не видно, что ли?

- Дай посмотреть… - из темноты неожиданно вынырнул мальчишка чуть постарше меня.

Судя по тому, что мотоцикл всё ещё фыркал, старательно меня освещая, за рулём был кто-то другой.

- Посмотри… - я протянул спиннинг пацану. - Эй, ты куда?

- Туда... - раздалось из темноты. - Поехали!

- Куда поехали? Эй! А спиннинг? - ослеплённый, я бросился на выручку подарка. - Стойте!

- Приехал к кому? - другой голос. Мальчишеский, но более взрослый. Ломающийся.

- К бабушке… К Ольге Филипповне… Спиннинг отдайте, гады!

- Кто гады? Наваляем ведь… - опять первый голос. - Поехали, Петруха…

- Отдай ему спиннинг…

- Ты чего? Поехали!

- Отдай, сказал! - звук невидимой в темноте затрещины прозвучал для меня приятней самой приятной музыки.

Я схватил протянутый мне из темноты спиннинг и облегчённо вздохнул - фара наконец-то отвернулась от меня, оставив в глазах медленно исчезающие круги. Движок мотоцикла взвыл и ночные хозяева деревни, умело развернувшись в узком переулке и обдав меня вонючим дымом, стали удаляться.

- Вовша? Ты пошто так долго? - проворчал дед, отпирая калитку. - Я ужо навстречу собрался идтить.

- Да так… Воздухом дышал… - соврал я, с разбегу бросаясь на шею бабушке, стоявшей на крыльце.

***

Деревенское утро… Первыми, разумеется, просыпаются петухи. За ними собаки и коровы, провожаемые в стадо. Щелчки бича, хоровое мычание и истерично-обыденное "ку-у-да, зараза?" - так здорово...

Я сладко потянулся в кровати и открыл глаза. Крашеный деревянный потолок с ввёрнутым крюком для люльки… В люльке, подвешенной к этому крюку, когда-то качалась мама…

За перегородкой, у печи звякнул ухват. Бабушка! Когда она спит?

- Баболя, ты картошку пожаришь сегодня? - поинтересовался я, гремя металлическим соском рукомойника. «Баболя» - это нечто усреднённое между «бабулей» и «бабой Олей».

- Пожарю, пожарю…

- Ольга Филипповна! - в дверях возникла непонятного возраста женщина в ватнике и платке. – Помоги! Второй день не встаёт Пеструха…

- А зверетинар что? - так бабушка называла местного ветеринара.

- Руками разводит да матерится, ты ж его знаешь… Христом-Богом молю, помоги…

- Да не реви, заполошная… Айда…

Бабушка лечила животных. Коров. Нечасто и не всех. Но лечила.

Однажды мне даже посчастливилось наблюдать этот процесс. Он состоял из поглаживаний и нашёптываний. И всё. Как правило, коровы исцелялись от своих странных болезней. Но, опять же, не все. Время от времени бабушка, устало поднявшись с колен от очередной больной, строго говорила несчастной хозяйке: «Не жилица она, Клавдея. Опосля третьего дня отойдёт...» Бабушка никогда не ошибалась. Поэтому обращались к ней в самых крайних случаях. Кому охота услышать такое про свою коровку?

Вернувшись домой после исцеления страждущих животных, бабушка долго не могла ничего делать. Она усаживалась на стул посреди горницы и отсутствующим взглядом смотрела на закопчённые иконы, висящие в углу под потолком. Иногда мне казалось, что она спит с открытыми глазами.

Кстати, Вовой меня назвали в честь старшего бабушкиного сына, маминого брата, погибшего молодым. На берегу замёрзшего пруда осталась лишь открытая школьная сумка, в которой Володя и носил те самые злополучные коньки…

***

- Вовша! Я - покосы смотреть, ты со мной? - спросил дед, одевая кепку.

- Конечно!

Мы неторопливо катили по деревне на дедовом мотоцикле «Иж-49» с ручкой переключения скоростей на топливном баке. Говорят, что модель этого самого мотоцикла слизана с трофейных немецких «BMW», состоящих на вооружении вермахта.

Старинные дома проплывали мимо, обдавая запахами. Здесь, похоже, пекут пироги... А здесь жгут что-то в огороде... А здесь, видимо, растаскивают навоз...

- Здорово, Кузьмич! – приветливо машут руками деду соседи. – Внучок приехал?

- Здорово! Он, старшой… Вовша!

- Здорово, Кузьмич! Никак – Володька с тобой?

- Здорово! Он самый…

- Вырос как… Жаних!

- Привет, Кузьмич! – весело скалятся у водоразборной колонки две стройные молоденькие барышни с коромыслами на плечах. – Куда собрался? Молодца-то оставь нам, старый хрыч!

- Эх, вертихвостки! Вот я сойду щас да коромыслом повдоль спины…

- Сойду… Езжай-езжай давай! Эй, красавчик, пойдём с нами! На сеновал али ишо куда…

- Шалавы… - ворчит дед, пряча улыбку.

- Кузьмич! Ты куда это? – неопрятного вида мужик с ружьём в руках у ещё более неопрятного домишки.

- На Кудыкину гору…

- Дед, а чего он с ружьём по улице ходит? – кричу я деду в ухо.

- Да это Васька-бобыль… Ненормальный он, вроде как… Напокупат в городе патронов, потом выгоняет своего кобеля в огород… Видал, каков огород у него? – полуобернувшись, отвечает мне дед на ходу.

- Не-ет!

- Лебеда одна… Вышее тебя! Так вот, он собаку в огород выпускат, садится на крыльцо и стреляет… Где лебеда пошевелится, туды и палит, изверг…

- ...Зачем стреляет? – я поражён до глубины души и не верю своим ушам.

- Да самогонка всё… Гонит, пьёт да стреляет… Вот три его дела в энтой жизни… Так, нам вправо… В лавку заедем по пути. За хлебом.

Лавка - это деревенский магазин, а деревенский магазин – далеко не просто магазин.

Это место свиданий, это заповедник сплетен и слухов, это полигон для ребячьих игр. Очередь терпеливо ждёт, когда из пекарни привезут хлеб. Занял очередь и можешь не торчать в выкрашенном в скучный синий цвет торговом зале. Окликнут, когда очередь подойдёт... В общем, занял – и ищи себе компанию по интересам.

Вы бы знали, какой вкусный хлеб в бабушкиной деревне! О таких тонкостях его приготовления, как ручной замес и берёзовые угли, даже говорить не буду. Это понятно и так…

- Привет! – знакомый голос.

Я оглянулся. Передо мной, насмешливо склонив голову к плечу, стоял мальчишка. Тот самый, ночной. Покушавшийся на мой спиннинг.

- Привет… - ответил я без всякого энтузиазма.

- А ты не трус… - мальчишка лихо сплюнул под ноги. – Меня Ильёй звать…

- Володя... - я пожал протянутую руку.

- На рыбалку ходил уже?

- Нет пока…

- Завтра пошли? Я тебе Щурячьи ямы покажу. Там есть щуки… - Илья покрутил головой. - Вот с этот столб…

- С этот? Ну, ты и врать…

- Мажем? – снова протянутая рука.

- Чего?

- Ну... Спорим, что есть?

- Спорим…

- Завтра утром, в шесть. Я зайду. Не проспи!

***

- Как ты там? – голос отца в телефонной трубке был тих, но как-то неестественно бодр.

- Я нормально! Как вы? – кричу в ответ. Ну и связь…

- Тоже неплохо. Люся тебе привет передаёт.

- М-м-м… Угу.

- А ты ей передать не хочешь?

- Передай…

- Что? Не слышу! Погоди, она сама что-то хочет сказать…

Этого ещё только не хватало.

- Ну, здравствуй! Ты бабушке деньги отдал?

Ох, ё-моё… Забыл! Сатиновый конвертик с деньгами пришит к моим джинсам изнутри. Чтоб не потерял. И не украли.

- Передам сейчас…

- Вот здорово! Ты уже два дня там! Нет, Владимир, ты всё-таки идиот!... Чего?... Если это правда… И не выхватывай у меня трубку!

- Вова! – голос отца. – Ты там руки мыть не забывай. И в пруду часами не торчи!

- Ладно! Ну всё, пап, мне пора, ждут меня! Пока!

- Пока…

III.

Вы знаете, какие в деревнях грозы?

Полное ощущение, что от следующего раската грома дом раскатится по брёвнышкам. Может быть, отсюда и само слово "раскат"?

Мы втроём - я, Илюха и Светка Огибенина, наша соседка, сидим в уютных сенках Светкиного дома, неторопливо листая журналы «Нива» и «Русскiй паломникъ», обнаруженные нами в Огибенинской кладовке. Журналов много. Целая стопка. Мы читаем вслух самые смешные на наш взгляд фразы из этих старинных журналов и хихикаем.

- «Роскошный каталогъ семян семеннаго депо Ю.К.Роте въ Одессе. Магазинъ по Преображенской улице. Угол Дерибасовской, в доме Менделевича».

- «Врачъ желаетъ купить хуторъ или усадьбу въ деревне. Условiя: южная полоса Россiи; почта не далее 5 вёрстъ, врач не ближе 15. За указанiе такого места при покупке 200 рублей».

За окнами бушует отчаянная летняя гроза. Всё сверкает, гремит, гнётся от шальных порывов дикого ветра и вообще выглядит довольно жутковато... А нам хорошо. Мы сидим втроём на старинной кровати и хихикаем.

- «Капсюли дезодоратъ. Для уничтоженiя зловонiя въ комнатахъ, детскихъ, спальняхъ и т.п.»

- «Если вы играете на рояле или поёте и желаете получить безплатно декабрьскiй номеръ , то подпишитесь ещё до Новаго года на «Нувеллистъ» - нотный журналъ для фортепiано и пенiя.»

- «Ювелиръ К.И.Бокъ, бывшiй бюлеръ. Изготовляетъ ордена, знаки учреждений всех ведомствъ и жетоны.»

- «Урбана – безвредная краска для волос и бороды! Безъ ляписа!»

Что такое «бюлеръ» или «ляписъ» мы, конечно, не знали. Но нам всё равно было весело. Мы сидели, соприкасаясь руками и бёдрами, ощущая тепло друг друга. Никаких дурных мыслей в голове, разумеется, не было. Просто - приятно и волнительно!

Бабах!

Нет, это слабо сказано.

БАААААААААБААААААААААХХХХ! - вот так.

Нам показалось, что дом подпрыгнул. А может, так оно и было. Запахло чем-то невкусным и угрожающим. Мы переглянулись, уронили журналы на пол и бросились в дом.

Но на пороге горницы мы ошарашенно остановились. Дядя Коля, Николай Огибенин, Светкин отец, сидел на диване, тупо глядя куда-то вдаль, а в руках его горела развёрнутая газета.

Дело в том (как мне объяснил потом папа), что провод для заземления телевизионной антенны обладал огромным сопротивлением… Не поняли?

Смотрите...

Антенный толстый кабель заходит в дом с крыши. От антенны. И приходит к телевизору. А поскольку грозы в деревне не редкость, в каждом доме есть заземление антенного кабеля. Это такое же гнездо, как в телевизоре, только на стене. И провод от этого гнезда уходит в землю. А по проводу туда же уходит ток, случайно зацепившийся за антенну. Так вот, у дяди Коли это провод был тоню-ю-ю-сенький...

Когда началась гроза, дядя Коля выключил телевизор, выдернул антенный кабель и вставил его в гнездо на стене. Всё по правилам. Потом он взял газету и уселся на диван (как раз напротив телевизора) почитать.

И в этот момент в антенну жахнула молния!

Молния – это… Ну, я точно не знаю, но думаю - это тыщи вольт. А может – миллионы. Или ещё больше... И вот эти самые тыщи-миллионы не смогли протиснуться в землю по тонюсенькому дядиколиному проводу, принялись глупо толкаться и застряли, расплавив заземление вообще. И из гнезда на стене обиженно жахнула вторая молния. Прямо в электросчётчик, который у Огибениных находился над диваном.

От счётчика осталось только основание, прикреплённое к стене. А газета загорелась оттого, что, наверное, внутренняя молния её слегка задела. Краешком.

Светка опомнилась первой. Она вырвала из рук дяди Коли газету и бросила её на пол. Под подошвами Светкиных тапок противно хрустели какие-то колёсики и пружинки из разлетевшегося по всему дому счётчика.

Николай Огибенин начал что-либо соображать и разговаривать где-то часа через два. А слух к нему вернулся только через неделю.

***

- Баболя, а ты грозы боишься? Я после дядиколиного случая начал её бояться, а ты?

- Боюсь, Володя.

- А я видел, что ты что-то шепчешь, когда гроза. Ты с кем разговариваешь, с грозой?

- С Боженькой…

- О чём?

- Молю, штоб он вам зла не причинил…

Я пристыженно умолк. Надо же, считал - люди молятся только о себе, оказывается – нет.

- Баболя, и как? Ну, в смысле… Ну, он тебя слушается, Боженька?

- Да. Раз покуда ничего не стряслось…

- А он всё может?

- Да. Всё.

- А маму он может вернуть?

Бабушка внимательно взглянула на меня льдисто-голубыми глазами, а потом перевела взгляд на иконы.

- Нет, Володя, - тихо, но твёрдо молвила она, - маму он не возвернёт.

- Почему? Он же всё может!

- Не затем он её призвал до себя, штоб опосля прогонять. Обустраивается тамока твоя мама. Нуждается Боженька в ней, не иначе.

- Баболя, - ахнул я от столь вопиющей несправедливости, к тому же почему-то поддерживаемой бабушкой, - но ведь мне-то она тоже нужна! А обо мне он подумал? А о тебе? Ведь это дочка твоя!

- А она подле, не волнуйся, - бабушка вновь пристально посмотрела на меня.

- Как это - подле? - я оглянулся, а потом улыбнулся бабушке. - А, понял, шутишь…

- Энто не шутки, Володя. - бабушка встала и прошла рядом, обдав меня хлебно-карамельными запахами. - Я её зрю.

***

- Вовша, тут тако дело…

Я оторвался от вкусного куста крыжовника и вприпрыжку подбежал к крыльцу.

- Что, дед?

Тот внимательно разглядывал свои картофельные плантации. Я взглянул туда же. Ого! Целых два рядка молодой картошки были выкопаны. Выкопаны нагло и неаккуратно. Всюду беспорядочно валялась ботва и виднелись следы сапог.

- Это кто сделал, дед?

- Не знаю покуда.

- Украли? Дед, как можно в деревне друг у друга картошку воровать? Ведь все же сами садят!

- Не все, видать… Вот что, Вовша… Ступай-ка на улицу, к воротам, тамока играй. Кады увидишь - Васька-бобыль идёт, тута же мне крикнешь. Помнишь, его видели?

- Помню… Дед, ты думаешь – это он?

- Ступай… На улицу…

- Дед! Дед! Он идёт! Пьяный опять!

- Дык он тверёзым и не быват. Спасибо, Вовша.

Я выбежал к воротам и стал с интересом наблюдать за медленно приближающимся Васькой.

Вышел и дед.

Ого! Что это?

В руках у деда была самая настоящая винтовка!!! Трёхлинейная!!! Я Вам точно говорю, я в этом разбираюсь!

Дед, словно не замечая меня, застывшего от благоговения, уселся на лавочку у ворот и принялся преувеличенно деловито чистить винтовку.

- Здорово, Кузьмич, - промычал Васька и громко икнул, - на охоту собрался?

- Да... Зверушек шугануть надобно… Двуногих, - дед поднял винтовку и посмотрел сквозь ствол на солнце, - которы картоплю повадились жрать у меня с огорода…

- Кузьмич, ты это… - Васька опять икнул. Мне же показалось, что он моментально протрезвел. Во всяком случае - взгляд его стал гораздо менее мутным. - Ты это…

Бобыль, не закончив фразу, побрёл дальше. Дед посмотрел ему вслед и поднялся с лавки.

- Айда, Вовша. Никуда более не подевается наша картопля…

- Дед, а дед… А винтовка у тебя откуда? Ух ты, как новая… Дай подержать, а?

Я обалдел от восторга, ощутив в руках тяжесть настоящего боевого оружия. Вот это да!

- Дед, она заряжена?

- Нет, конечно. Рази я б тебе заряженную-то дал?

- А откуда она у тебя?

- Так… Запасы… - дед усмехнулся. - Тут этакое вершилось у нас… Опосля расскажу. Глянь-ка лучше, кто это там, в проулке?

Я обомлел. По направлению к нашему дому шла Люська!

- Ольга Филипповна, я тут консервов привезла разных…

- Баболя! Я на рыбалку! - заглянув в дом, крикнул я.

- Кто ж средь бела дня рыбачит? - бабушка улыбнулась. - Иди-иди…

- А ты кем хочешь стать, когда вырастешь? – спросила меня Светка Огибенина, умело насаживая наживку на крючок.

Мы, болтая в воде ногами, сидели с ней на влажном деревянном плотике, где местные бабы периодически полощут бельё, загорали и таскали ершей. Ерши были глупые и жадные. Они не боялись даже шума от наших болтающихся в воде ног. Мы поймали их уже около сотни. Большой проволочный садок был почти полон. Снизу под садком, если его поднять, висела длинная сопля слизи. Говорят – в этой слизи и есть тот самый шикарный ершовый вкус.

- Не знаю… Лётчиком…

- А я актрисой… Мы, кстати, уезжаем скоро. В Ленинград… Насовсем.

Я как-то обиженно посмотрел на Светку. Расставаться было жаль. Мы подружились… Она решительно встряхнула своими огненно-рыжими волосами и прищурила хитрые зелёные глаза:

- Ты мне писать будешь?

***

Когда на закате я заявился домой, Люська всё ещё была там. И чего сидит? Отдала бы свои консервы да уматывала…

- Володя, проводи Людмилу… - бабушка сказала это таким тоном, что я даже вякнуть не посмел.

Всю дорогу до автобусной остановки я молчал, сбивая подобранным прутиком головки ромашек. Люська болтала без умолку, рассказывая про Болгарию.

Автобус уже стоял на остановке. Мы остановились у открытой двери.

- Ну всё… - сказала Люська, как-то виновато улыбнувшись. - Поеду я…

- Пока… - я уже почти развернулся, чтобы отправиться домой.

Люська остановила меня, мягко ухватив за руку.

- Скажи, Владимир… За что ты меня ненавидишь?

- Я не…

- Не ври мне, пожалуйста…

- …А чего тебе надо? Откуда ты взялась? Оставь нас вдвоём с папой! Слышишь? Нам вдвоём лучше… - я умолк. Как давно я хотел сказать ей это! Но запал, с которым я начал говорить, вмиг куда-то улетучился.

Люська долго смотрела на меня. Её подбородок начал едва заметно дрожать.

- Идиот… - плаксиво вымолвила Люська и кинулась в автобус.

IV.

- …А родители моих родителей проживали в Малороссии. Зажиточно жили. Ан беспорядки всяки начались. Да, волнения… Спалили имение-то, разорили… - дед пошевелил кочергой дрова в камине. - Откуда ни возьмись - гонцы от Демидовых. А двигайте, дескать, к нам, на Урал... Золотишко мыть. На золоте почивать будете, с золота кушать…

- И поехали?

- Поехали, отчего ж не поехать, коли посулы таковы… И вправду зажили неплохо. Дед мой в конце концов в горны мастера выбился, а батя, тот на прииске робил золотом… Начальником драги!

- Чего-чего начальником?

- Драги… Энто машина така, золотомоечная. Огромадная… Видал, поди-ко - у нас по реке и по пруду островки частые? Её следы, драги… - дед замолчал. В его глазах прыгали отблески пламени, похожие на солнечные лучики, отражённые золотом.

- А потом?

- А опосля власть заявилась. Недобрая. Сурьёзная. Советская. В кожаных тужурках и с маузерами в деревянных, слышь-ко, кобурах… Мне годиков семь было, может – чуток меньше. Приставили они маузер к моей голове и молвят отцу: «Отдавай золотишко, которое у буржуев наворовал-припрятал… А не отдашь - порешим мальца!» Меня, то есть…

- Отдал?

- Да откель у него? Хитрить да воровать себе дороже было. Правильный он, отец-то… Увели тут же. И более я его не видывал…

- А винтовка откуда, дед?

- А ну, спать, полуночники! - в дом вошла бабушка. - Кто-то, помнится, на рыбалку по зорьке сбирался…

- Де-ед, расскажи…

- Завтрева расскажу. Слыхал, што бабушка приказала? Спать…

***

Наконец-то я попал на эти самые Щурячьи ямы. Щук «как тот столб» здесь, конечно, не оказалось. Но поразительные экземпляры всё же попадались.

Одну я чуть не поймал. Руками. Она, почти двухметровая, с уже позеленевшей от возраста спиной, грелась на мелководье. У берега. Я, думая, что это бревно, зашёл в воду и уже наклонился было с целью вытащить и приспособить дубину для каких-нибудь наших походных нужд, как «бревно», лениво шевельнув хвостом, ушло в глубину. Моё изумление надо было видеть…

- …Вот поймать бы такую! - настраивая спиннинг, восторженно поведал я об увиденном Илье и его старшему брату Петрухе.

- Зачем? - захохотал Петруха. - Пусть живёт. Её всё равно есть невозможно. Как резина…

- А ты пробовал?

- Конечно… А не веришь - у бабушки своей спроси. Она всё знает... Колдунья она!

- Да кака я колдунья? - рассмеялась бабушка. – Рази ж я похожа на колдунью?

- Не знаю…

- Глупости энто всё… - бабушка помолчала, словно вспоминая что-то, - Ты, Володя, лучше скажи-ка, каки отношения у тебя с Людмилой?

- С какой Людмилой? А, с Люськой, что ли?... Никакие…

- Да кака ж она тебе Люська? – строго взглянула на меня бабушка поверх очков. – Людмила и не иначе. А правильно - Людмила Ивановна!

Я хмыкнул.

- И не усмехайся, ничё смешного! Отца бы пожалел, долго ему ишшо разрываться промеж вами? Любит она его, любит, понимашь? - бабушка грустно вздохнула, быстро сняла очки и зачем-то стала их старательно протирать фартуком. - Мужику без бабы никак… Мужик без бабы - оболтус…

- А я - мужик?

- А то… - бабушка улыбнулась уголком рта. - И вовсе не оболтус. У тя же есть баба… Баба Оля… Я…

- … А ещё там привидения водятся… - Илюха даже голос понизил и оглянулся.

- Ха-ха-ха! - раздельно и выразительно произнесла Светка. - Илья, ты же старше нас с Вовкой, а в сказки веришь…

- Я вам точно говорю!

Мы шли к заброшенному дому на самом краю деревни, стоявшему особняком. Зачем? Не могу сказать точно. Илья предложил исследовать его, а мы со Светкой не отказались.

Тёплый ветерок шевелил нам волосы на затылках, всё выше и выше подбрасывая маленького голосистого жаворонка в небе. Начавшие золотеть колосья приветливо покачивались нам навстречу. Река, петляющая среди гор, рассыпалась на сверкающие серебряные блики.

Ого! Даже в разгар солнечного летнего дня эта бревенчатая двухэтажная махина пугала одним только своим видом. Может - Илюха не врал про привидения? К тому же метрах в пятидесяти за домом начиналось старое деревенское кладбище... Какие мрачные ели росли здесь... Они походили на грозных часовых умерших душ. С плеча одного часового на плечо другого время от времени молча перелетали угрюмые чёрные вороны.

Продравшись через буйно-колючую малину и забравшись внутрь, мы замерли в изумлении. Внутреннее устройство дома напоминало горячечное произведение сумасшедшего архитектора – какие-то несуразные полуразрушенные лестницы, комнатки - комнатки - комнатки, с окнами и без…

В каждом углу красовались кучи хлама и тряпок. Среди тряпок тут и там виднелась военная форма без знаков различия.

- Илья, а что раньше в этом доме было? - спросил я, озираясь.

- Не знаю... Сколь помню - он всегда такой... Ух ты! - Илья уже тащил из недр одной из куч небольшой зелёный ящик. Щёлкнув, откинулась крышка. В ящике лежали гранаты.

- Ничего себе… - пробормотала Светка, осторожно беря в руки одну из них за деревянную ручку. - Это настоящие или учебные?

Светка с любопытством осмотрела гранату и вдруг выдернула чеку.

Грубо оттолкнув Светку в угол, я выхватил у неё гранату и выбросил её в окно. Дом тряхнуло.

Последнее, что я увидел - широко раскрытые в изумлении Светкины изумрудные глаза и падающую сверху на меня чёрную полусгнившую балку.

***

Белый потолок… Белые стены… Я осторожно повернул голову. Положив руки на тумбочку, а голову – на руки, рядом с моей кроватью, сидя спала… Люська!

- Пришёл в себя? Ну и славненько… - шёпот с другой стороны. Поморщившись, я снова повернул голову.

Пожилая медсестра, стоявшая рядом, осторожно поправила одеяло.

- Ты её не буди, - зашептала медсестра, - умаялась, сердешная… Три дня от тебя ни на шаг не отходила… Пускай спит… А я пойду. Доктору доложу.

Медсестра на цыпочках вышла из палаты. Я опять посмотрел на Люську. Её белокурые волосы покрыли тумбочку лёгкой паутиной, а на щеке остался след от наручных часов.

Осторожно освободив из-под одеяла руку, я поднёс её к люськиным волосам и… погладил…

Люська вздрогнула и проснулась. Она с удивлением воззрилась на меня. Какие у неё, оказывается, синие глаза…

- Вовка! Очнулся, Вовка? Нет, ты всё-таки иди... Нельзя же так нас мучать… Отец чуть с ума не сошёл… Ты прости, пожалуйста, что я уснула здесь…

- Здравствуй… - прошептал я.

- Вовка! Как же… - Люська быстрым движением утёрла слезинку, бегущую по щеке. – Тебе девочка звонила какая-то. Вроде - из Ленинграда или мы чего не поняли. Кстати, мы с отцом осенью туда собираемся… Поедешь с нами? Ой… Ты лежи… Поправляйся. Я побежала отцу звонить…

Я молча смотрел ей вслед...

Помните, в начале я сказал, что я - идиот?

Разве не так?

P.S.

Бабушку Боженька забрал к себе в 1996 году. В июне.

Мы с двоюродным братом Серёжкой приехали в деревню на следующий день.

Бабушкин гроб стоял посредине чисто убранной горницы. Вокруг мрачнели родственники, наши с Серёжкой дядья, их жёны и разом как-то сдавший дед. Во дворе сидели и тихонько судачили бабушкины подружки, такие же бабушки.

- Что, Егорьевна, завтра провожать-то будем?

- Не, Климовна. Слыхала, что Мишка сказал, старший-то Филипповны? Вера, младшая дочь, из Москвы не успеват приехать до завтрева. Надобно дождаться, мол.

- Ай-ай-ай…

- Сергевна, ты пирогов не стряпала ишшо?

- Не, на зорьке и займусь, раз тако дело...

- А у меня компот готов. Окрошку кто крошит, девки?

- Дык Егорьевна…

- Помню. Сроблю, сроблю…

Так было заведено. В случае смерти одной из подруг остальные помогали, чем могли. По крайней мере, от кулинарных забот безутешных родственников они освобождали полностью.

Ночевали мы в соседней с бабушкой комнате. Страшно не было. Нисколько. Было обидно за бабушку и безумно жаль её, хотя мы прекрасно понимали – той жизни, которую прожила она, с лихвой хватило бы на троих.

***

Утром я проснулся не от пения птиц, а от какого-то странного шума. Завывал ветер в трубе.

Я тихонечко подошёл к окну и выглянул на улицу. Попытался выглянуть. Не получилось – оконное стекло было сплошь изрисовано ледяными морозными узорами.

- Что за шуточки? – пробормотал я, расцарапывая дырочку во льду.

Картина, открывшаяся моему взору, слегка склонила меня к мысли, что я даже не идиот, а конченый придурок. На улице шёл снег! И не просто шёл, валил! Валил огромными липкими хлопьями. Угрожающе накренившиеся столбы с трудом удерживали провода, больше похожие на канаты, по которым мы лазали в школьном спортзале. И ветер… Ветер словно сорвался с цепи.

- Ничего себе… - пробормотал я, переводя взгляд на тоненькую ветровку и летние туфли со сплошной вентиляцией, в которых я приехал вчера. – Серёга, вставай! С новым годом!

Это была та самая знаменитая буря 1996 года, следов которой до сих пор полно в наших лесах. Но мы-то об этом не знали!

Я ухватил трубку телефона с мыслью позвонить домой и предупредить, что задержусь. Бесполезно. Трубка даже не хрюкнула в ответ. Провода давным-давно были оборваны.

О том, как мы с Сергеем, облачившись в телогрейки, шапки-ушанки и болотные сапоги, таскали от соседей компоты-пироги-окрошки, утопая по пояс в снегу, о том, как мы потом добирались до ближайшего города, рассказывать можно было бы долго… Речь не об этом.

***

Хоронили бабушку на следующий день. На санях! В июне!

С трудом добрались до кладбища, отворачиваясь от липкого снега, свирепо бьющего в лицо и с трудом удерживая беснующуюся лошадь. Быстро очистили от снега могилку, уже полностью занесённую.

- Серчает Он-то… - шептались за спиной старушки-подружки. – Не по-христиански вышло… Вера-то так и не прилетела из Москвы… Нелётная погода, мол… Зазря день лишний ждали…

- А ну, перестаньте! – прикрикнул на них дядя Миша.

Гроб медленно опустился в могилку. И в эту секунду все, кто был на кладбище, удивлённо подняли к небу глаза – свинцовые тучи стремительно разлетались в стороны, словно где-то там, наверху, включили огромный вентилятор. Впервые за последние дни показалось солнце. Жаркое солнце, как-никак – июнь… Сугробы, закачавшись, принялись оседать прямо на глазах. На деревьях робко зачирикали ошалевшие от пережитого птицы.

- Ого… - пробормотал мой наивный братец Серёжка, скидывая дедову телогрейку. – Никогда бы не поверил, что такое бывает… Как так, Вовик?

- Не знаю… - пожал я плечами.

- Глянулась Ему Филипповна, вот и весь сказ, Вовша… Айда, помянем, как полагается… - обняла нас с братом старенькая Нина Егорьевна, лучшая бабушкина подруга. – Э-эх, кады ж Он меня-то приберёт?

*****

У каждого человека есть Ангел-хранитель. Должен быть. И не один...

Я уверен, что мои Ангелы – моя любимая бабушка Ольга Филипповна. И мама...

По крайней мере – я очень надеюсь на это…

* Идиот - греческое слово, первоначально не содержащее даже намека на психическую болезнь.

В Древней Греции оно обозначало "частное лицо", "отдельный, обособленный человек". Не секрет, что древние греки относились к общественной жизни очень ответственно и называли себя "политэс". Тех же, кто от участия в политике уклонялся (например, не ходил на голосования), называли "идиотэс" (то есть, занятыми только своими личными узкими интересами).

Естественно, "идиотов" сознательные граждане не уважали, и вскоре это слово обросло новыми пренебрежительными оттенками - "ограниченный, неразвитый, невежественный человек".

И уже у римлян латинское idiota значит - "неуч, невежда", откуда два шага до значения "тупица".

(из Интернета).

* плакат Ю.Чудова, 1951 год.