Можно ли смеяться над чужим горем

Можно ли смеяться над чужим горем ? Конечно же нет. Смеются над чужим горем только психопаты или садисты. Это ответит любой человек и будет неправ. Мы ведь часто смеёмся над горем ребёнка, понимая что причина его горя пустяковая. Конечно же большинство из нас попытается этот смех скрыть , чтобы не поранить чувства малыша. 

Но факта это не отменяет - мы смеёмся и чувствуем, что наш смех абсолютно естественен.

Наша жизнь изобилует эмоциями и чувствами - грусть, тоска, горе, страх, симпатия, отвращение, раздражение, умиротворение, агрессия и т.д. и т.п.

Считается, что эмоции и чувства есть естественное выражение нашей человеческой жизни. Если человек безэмоционален и бесчувственен, то скорее всего такой человек вызывает у нас подозрение - он или что-то скрывает или у него какая-то психопатология.

Вся наша культура проникнута эмоциями и чувствами воспетыми как выражение именно нашей человечности. Можно даже говорить о неком культе страдания. Чем более страдают герои в книге или фильме, тем более мы сопереживаем и чувствуем с ним общность.

Однако посмотрев на культуры других народов мы увидим, что выражение своих эмоций не везде поощряется. Есть восточные народы, где люди с детства учатся не выражать своих эмоций. 

Даже у нас, взрослые люди, учатся не выражать свои эмоции на публике. Поскольку считается, что человек не умеющий управлять своими эмоциями, психикой не может считаться взрослым - человеком которому необходимо взаимодействовать с другими людьми и нести ответственность за результат своих действий

Я уже писал о конфликтности нашей культуры и общественного сознания ("Шиза косит наши ряды"). 

Здесь мы видим как раз красочный пример такой конфликтности - с одной стороны выражать свои эмоции и чувства это хорошо и это признак открытости и богатого внутреннего мира, а с другой стороны выражение чувств и эмоций является признаком не умения человеком управлять своей психикой, а значит грозит той или иной степенью его социальной неадекватности.

Мы приучаем детей с детства не плакать, не выражать своих чувств, скрывать их,  а затем требуем от них открытости и искренности.

Возвращаясь к смеху над чужим горем. Мы снисходительно смеёмся над детскими горестями, понимая пустяковость причины их вызвавшей. А ведь знай мы, например, о том что люди после смерти попадают в другой мир, где им будет хорошо, смогли бы воспринимать их смерть так трагично ? Смогли бы не рассмеяться хоть внутренне, над горем людей оплакивающих смерть, точно так же как мы смеёмся иногда над пустячностью детского горя ? 

Я понимаю, что это может показаться циничным, но я хочу разобраться в вопросе наших чувств и тут нужно отбросить ложную щепетильность. Патологоанатом не смог бы работать, если бы считал, что не нужно в человеческих внутренностях копаться. А работа его очень нужная и полезная.

Так всё же, являются ли эмоции и чувства чем-то, что нам необходимо во взрослой жизни или нет ? Нужны ли нам агрессия, раздражение, скука, отчаянье ? А как насчёт веселья, радости, восхищения ? 

Может поверхностные эмоции, вызванные разницей между ожидаемым исходом событий и реальностью нам не нужны, а глубокие чувства вызванные взаимодействием нашей души с миром нужны ? 

Зачем наши книги, песни, стихи, фильмы, постановки возвышают культ страдания ? Разве мы хотим научить наших детей , что страдать хорошо ? 

Почему, тогда так мало произведений воспевают отсутствие страданий ? Почему нет книг где люди не страдают, а живут жизнью достижений, радости, реализации своих желаний и планов, уважением друг  друга, любовью и дружбой ? 

Вот что об этом написал наш соотечественник Михаил Зощенко почти сто лет назад

Мне нравятся весёлые люди. Нравятся сияющие глаза, звонкий смех, громкий говор. Крики.
Мне нравятся румяные девушки с коньками в руках. Или такие, знаете, в майках, в спортивных туфельках, прыгающие вверх и вниз.
Я не люблю эту самую поэзию, где грусть и печаль, и разные вздохи, и разные тому подобные меланхолические восклицания вроде: эх, ну, чу, боже мой, ох, фу-ты и так далее.
Мне даже, знаете, смешно делается, когда хвалят чего-нибудь грустное или, например, говорят при виде какой-нибудь особы:
— Ах, у неё, знаете, такие прекрасные грустные глаза. И такое печальное поэтическое личико.
Я при этом думаю:
«За что ж тут хвалить? Напротив, надо сочувствовать и надо вести названную особу на медицинский пункт, чтоб выяснить, какие болезни подтачивают её нежный организм, и почему у неё сделались печальные глаза».
Нет, у людей бывает очень странный взгляд на вещи. Восхищаться грустными вещами. Восторгаться грустными фактами. Прямо даже не понять, как это бывает.
Вот прежние интеллигенты и вообще, знаете, старая Россия как раз особенно имела такой восторг ко всему печальному. И находили чего-то в этом возвышенное.
Как у Пушкина сказано. Не помню только, как там строчки расположены. Нынешняя поэзия меня в этом смысле окончательно сбила с панталыку. Одним словом, сказано:

                    От ямщика до первого поэта
                    Мы все поём уныло...
                    Печалию согрета
                    Гармония и наших дев и муз.

Очень жаль. И гордиться, так сказать, этим не приходится. Нынче мы желаем развенчать эту грусть. Мы желаем, так сказать, скинуть её с возвышенного пьедестала.
А как-то, знаете, однажды зашёл ко мне в гости мой приятель. Ну, мы с ним на ты. Вообще со школьной скамьи. Делимся новостями. И друг у друга в долг занимаем.
Вот он приходит ко мне и говорит, что он влюбился в одну особу до потери сознания и вскоре на ней женится.
И тут же начинает расхваливать предмет своей любви.
— Такая,— говорит,— она у меня красавица, такие у неё грустные глазки, что я и в жизни никогда таких не видывал. И эти,— говорит,— глазки такой, как бы сказать, колорит дают, что из хорошенькой она делается премированная красавица. Личико у неё нельзя сказать, что интересное, и носик немножко подгулял, и бровки какие-то странные — очень косматые, но зато её грустные глаза с избытком прикрывают все недостатки и делают её из дурнушки ничего себе. Я, знаешь,— говорит,— её и полюбил-то за эти самые глаза.
— Ну и дурак,— говорю я ему.— Вот и выходит, что ты форменный дурак. Прошляпился со своей женитьбой. Раз у неё грустные глаза, значит, у неё в организме чего-нибудь не в порядке — либо она истеричка, либо почками страдает, либо вообще чахоточная. Ты,— говорю,— возьми да порасспроси её хорошенько. Или поведи к врачу, посоветуйся.
Ох, тут он очень возмутился, начал швыряться вещами, кричать и срамить меня за излишнюю склонность к грубому материализму.
— Я,— говорит,— жалею, что к тебе зашёл. У меня такое было поэтическое настроение, а ты своими ручищами загрязнил моё чувство.
Стал он прощаться и уходить.
Я пытался ему рассказать, как однажды встретил в Кисловодске одного носильщика с такими грустными глазами, что можно обалдеть. И при расспросе оказалось, что у него было ущемление грыжи. И теперь он должен бросить свою профессию.
Однако приятель не стал до конца слушать и, обидевшись ещё сильней за нетактичные параллели и сравнения, холодно подал мне руку и при этом бормотал разные оскорбительные слова — дескать, ты чёрта лысого понимаешь в поэзии. Сам прошляпил красоту в жизни.
Вот проходит что-то около полгода. Я позабываю эту историю. Но вдруг однажды встречаю своего приятеля на улице.
Он идёт с расстроенным лицом и хочет не заметить меня.
Я подхожу к нему и спрашиваю, что случилось.
— Да так,— говорит,— разные неприятности. Ты мне накаркал — у жены, знаешь ли, лёгочный процесс открылся. Не знаю, теперь на юг мне её везти или в санаторию положить.
Я говорю:
— Ну, ничего, поправится. Но, конечно,— говорю,— если поправится, то не будет иметь такие грустные глаза.
Он усмехнулся, махнул рукой — дескать, отвяжись — и пошёл от меня.
И вот этой весной я встречаю его снова.
Он идёт, подняв воротничок своего пальто. Вижу — морда у него расстроенная. Глаза блестят, но смотрят грустно и даже уныло.
— Вот,— говорит,— теперь сам, чёрт возьми, захворал туберкулёзом. После гриппа. Конечно, может быть, и от жены заразился. Но вряд ли. Скорей всего от усталости захворал.
— А жена? — говорю.
Он говорит:
— Она поправилась. Только я с ней развёлся. Мне нравятся поэтические особы, а она после поправки весь свой стиль потеряла. Ходит, поёт, изменять начала на каждом шагу...
— А глаза? — говорю.
— А глаза,— говорит,— какие-то у неё буркалы стали, а не глаза. Никакой поэзии не осталось.
Тут я попрощался со своим приятелем и пошёл по своим делам. И по дороге сочувственно поглядывал на тех прохожих, у кого грустные глаза.
 
                                                                                                         
                                                                                                               ГРУСТНЫЕ ГЛАЗА