Расстрелян в 1937 году за «шпионаж»

Ласковое

Тусклый свет забрезжит очень скоро,

Но пока - здесь ласковый уют.

Темные, малиновые шторы

Полумрак спокойно берегут.

Я устал от ежедневной гонки,

Но сегодня бросил все дела,

Оттого, что - пальцы ваши тонки,

Оттого, что - кожа так бела.

Наши встречи редки и пугливы,

Точно тени около костра.

Мне приятно-странно: как могли вы

Стать так быстро нежной, как сестра.

Пусть спокойный, медленный рассудок

На порывы наложил печать:

Кажется - как запах незабудок

Голос ваш умею я вдыхать.

Я уйду. Я знаю: вы устало

Улыбнетесь ласково мне вслед.

Злая страсть с насмешкой спросит:

- Мало? -

Благодарно сердце скажет: - Нет.

А назавтра - в суетливом гаме

Вдруг охватит теплая тоска,

Оттого, что вашими духами

Будет нежно пахнуть от платка.

Главный редактор журнала «Крокодил» Аркадий Бухов обвинён в шпионской деятельности. Расстрелен. Правда, в 1956 году реабилитирован. Ни Бухову, ни нам от этого не легче.

Русский советский писатель, редактор, сатирик, фельетонист в 1920–1927 гг. был совладельцем, фактическим редактором и основным автором ковенской газеты «Эхо». На протяжении всех этих семи лет едва ли не в каждом номере газеты, по словам исследователя литовской периодики, читатель находил по несколько крупных публикаций, подписанных именем Арк. Бухова, псевдонимами Л. Аркадский (и Л. Ф. Аркадский), А. Панин, а также криптонимами или вовсе без подписи: А., А. Б., Арк. Б., Б., Л. Арк–ий, Л. А–ский, А. П–н, А. П–ъ, П–н. Одной из причин использования Буховым псевдонимов была его незаурядная производительность: по свидетельству одного из сотрудников «Нового Сатирикона», он способен был писать по ночам «рассказ за рассказом, фельетон за фельетоном» и за ночь писал иногда 8–10 рассказов и фельетонов.

"Лентяй всегда – прекрасный читатель. Схватив книгу, он вытянет от нее все, что хотели дать автор и издательство за полтора рубля, в то время как подвижной, работящий человек пользует даже трехрублевую книгу максимально на пятнадцать копеек: узнает имя героя, знакомится с состоянием его папы и, узнав из последней страницы, где герой похоронен, бежит по личным делам на другой конец города…

Лентяй смакует книгу. Он знает, что, когда он кончит ее, ему придется заняться какой-нибудь работой, а так как это неприятно ему по существу, он перечитывает книгу до того момента, пока не убедится, что автору не удалось скрыть от него ни одной строчки". А. Бухов

Аркадий Бухов сочинял очень смешные истории. Современному читателю писатель известен по сборнику «Жуки на булавках», в который включены «ранние рассказы 1912 - 1918 гг. и рассказы 1928 - 1936 гг., а также рассказы из журналов и газет”. Промежуток в десять лет не случаен — эти десять лет Аркадий Бухов работал в эмиграции, поэтому советское издание стыдливо делает вид, что их просто не было. Стандартная, в общем то практика тех лет.

Секрет неувядающей актуальности юмора Бухова в том, что рассказы его — о совершенно обычных людях и житейских ситуациях, которые за последние сто лет, по большому счету, не очень-то и поменялись. Нет, это не унитазный уровень «юмора» некоторых популярных шоу, смешно и так похоже на нас, и где то немного философично.

"Искусство портить бумагу"

Когда-то в большом древнем городе таким людям жилось очень легко и беззаботно. О них говорили кратко и с большим уважением:

- Это наш городской красавец.

- А что он у вас делает? - спрашивал любопытный иностранец.

- Тем и живет. Больше ничем не занимается.

И всем было понятно, что человек, одаренный красотой, должен целый день шляться по общественным местам и услаждать взоры туземцев от девяти утра до двенадцати ночи.

За это его кормили, поили, снабжали деньгами и одобрительно похлопывали по левому плечу.

Когда прошло выгодное древнее время, с местных красавцев стали брать такие же, как и со всех, городские налоги, заставляли их работать на пристанях, выкидывали из квартир, а красоте их придавали оправдывающее значение только пожилые и обеспеченные вдовы.

Тогда их место заняли поэты. О них сначала говорили робко и почтительно:

- У него в душе огонь.

Поэт являлся узаконенным двигателем внутреннего сгорания, бездельничал, подбирал слова с одинаковыми окончаниями и без заранее преднамеренного значения и вызывал общие симпатии, как цыпленок в сухарях на обеденном столе.

Каждый век делается суше и суше, как институтка, вышедшая замуж за ростовщика. Поэты падали в цене с исключительным успехом.

Если в XVII веке при входе поэта в зало, где пожирался торжественный обед, к нему навстречу выходил сам хозяин, то в XVIII веке уже при появлении поэта не подымался никто, кроме сурового мажордома с готовым предложением на устах прийти завтра. Уже тогда во дворцах вельмож поэты были заменены густопсовыми гончими, содержание которых обходилось значительно меньше и давало больше развлечений. К поэтам стали относиться почти с неудовольствием.

В наше время ото почти пренебрежительная кличка.

Если деловой человек; нанимает конторщика и последний, вместо очередной работы, сидит за столом и хлопает губами, путает цифры и опаздывает на четыре часа в сутки, - прежде, чем назвать его идиотом, деловой человек непременно вежливо предупредит:

- Что это у вас за поэтический вид... Волосы в разные стороны... Книги запущены... И жалованье за два месяца вперед. Я вас не для лирических стихов пригласил, а прошнурованную и пронумерованную книгу вести.

И, наконец, стихи не только перестали читать, что сделано своевременно, - их почти перестали даже печатать.

* * *

Тогда поэты стали прибегать к такому способу воскрешать доброе старое время: сейчас выкопаны все старые формы стиха.

Взгляните на любой номер литературного журнала и вы увидите: газеллу, сонет, триолет, стансы, романсы...

Газеллы пишутся сейчас приблизительно так:

Газелла

Только вечер упадет - я приду.

Солнце яркое взойдет - я приду.

Ты помедлишь и уйдешь - я приду.

Ты меня не позовешь - я приду.

Пусть умру, тебя любя, - я приду.

Пусть приду к тебе, умря, - я приду.

Ты уснешь, тогда во сне - я приду.

Ты обрадуешься мне - я приду.

Современным поэтам кажется, что стих газеллы точно соблюден, если к концу приставить одинаковое слово.

Критикам, особенно пишущим в конце газеты, перед биржевым отделом, это кажется очень стильным и вызывает с их стороны массу восторженных одобрений.

Сонет понят современниками как что-то очень тягучее, короткое и скучное, вроде кусочка вареного мяса, попавшего в дупло зуба. Поэтому сонеты, которыми пестрят журналы, пишутся именно по этой системе.

Сонет

Прекрасен запах девственных лесов.

Лесов - да, девственных, прекрасен очень запах.

Там в лапах темноты горят глаза у сов, 

Да, темнота - лежит в совиных лапах.

Кто в лапах у совы? Лесная темнота.

Лесная темнота у хищной этой птицы.

А чьи блестят глаза? Сии глаза крота, Глаза глухой змеи, лягушки и волчицы.

Прекрасен запах девственных лесов, 

И вынюхать его не в состоянье птицы, 

Хотя блестят глаза у хищных черных сов, 

Но нюхают его волчицы.

Современный сонет по своему унынию страшно смахивает на прошение о разводе, поданное в консисторию провинциальным учителем чистописания.

Не более веселы и стихотворные переводы - тоже один из способов старого поэтического развлечения.

Один из крупных наших поэтов помещает во всех газетах и журналах переводы со всех национальностей, населяющих Россию.

Каждая национальность, даже не имеющая своей литературы, не избежала этой печальной участи. Оказывается, что все поэты пишут одинаково.

Из армянских настроений

Под небом Армении Цветут цветы, 

Но тем не менее Там - я и ты...

Не разнообразнее и молдаванская поэзия в переводе нашего маститого поэта:

Под небом Молдавии Растут цветы.

Сказать все же вправе я: Там - я и ты.

Недалеко отошла от этого и башкирская поэзия:

Под небом Башкирии Цветут цветы.

Счастлив в этом мире я, Счастлива и ты.

Охотно пишутся в настоящее время и старые романсы. Пишущие думают, что от них веет хорошей стариной, и поэтому любовно вставляют туда слова старого обихода для запаха.

Романс

Нависала с неба балюстрада 

Над крылами нежных клавесин.

Выходила тихая мансарда.

Доедать последний апельсин.

После этих первых же вступительных строк любой из современных критиков отзовется тепло и ласково об авторе их:

- Современность давит своим ужасом. И вот душа поэта рвется к пыли дедовских усадьб...

Почему, в конце концов, критику не похвалить, когда его тоже никто не прочтет?

* * *

Нет, теперь писать стихи очень легко. Но читать их очень трудно.

1917