Таков священный закон тайги.

Осенью 1945 года, после разгрома Квантунской армии, некоторые части советских войск возвращались на свои исходные позиции. Среди них был и наш артиллерийский дивизион.

После длительного перехода по знойным горным дорогам мы остановились у небольшого маньчжурского селения. Близился вечер. Не теряя времени, мы стали устраиваться на ночлег, и вскоре под пышными кронами тополей раскинулся наш полотняный лагерь. Задымили походные кухни. Заняли свои места караулы.

Мы с командиром шли вдоль опушки негустого леса.

На примятой траве, неподалеку от лагеря, сидели рядом притихшие ребятишки и с интересом наблюдали, как наши артиллеристы снимали с орудийных стволов брезентовые чехлы. Мальчишки уже успели раздобыть красные солдатские звездочки и прикрепить их к своим шапчонкам. А у иных были даже военные пилотки.

Командир дивизиона, приветливо улыбаясь, что-то сказал ребятам по-русски, и они, хотя и не поняли его, радостно заулыбались в ответ. Постояв немного и с нежностью оглядев их, командир тихо сказал:

- Пойдемте, капитан, в селение, поговорим с народом, узнаем, не нуждаются ли здесь в нашей помощи.

* * *

Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/rtDDMKoyANg

* * *

Солнце уже садилось за горный хребет, когда мы вошли в селение. Здесь была одна длинная улица с глинобитными фанзами. Посреди нее стояли два колодца: один - с высоким срубом, окрашенным охрой, и с тяжелой железной крышкой, который, очевидно, предназначался для японцев и местных богачей; второй - некрашеный и без крышки - для прочих жителей.

Мы остановились против завалившейся набок избушки, не похожей на остальные фанзы, с земляной крышей, поросшей бурьяном. Единственное низенькое окошко без рамы было затянуто куском пожелтевшей рисовой бумаги. Дверь избушки была полуотворена, и ветер раскачивал прибитые снаружи длинные лоскутья алой материи с ровными столбиками каких-то знаков, похожих на иероглифы, написанные золотистой краской. Нас заинтересовали эти надписи, и мы постучали в окошко. Ответа не последовало.

В это время из соседнего двора вышел пожилой крестьянин в короткой стеганой куртке и широких штанах из синей дабы, туго схваченных у лодыжек обмотками. На ногах его болтались соломенные туфли.

Покуривая круглую медную трубочку с длинным камышовым черенком, он поклонился нам, и его черные некрупные глаза под одутловатыми веками счастливо заблестели.

- Что, капитан, - произнес он по-русски, обращаясь к командиру дивизиона, - японцев мало-мало побили, теперь обратно в свою Россию, да?

- Почему же мало-мало? - шутливо спросил майор. - Мы так побили японских самураев, что они уже никогда больше не придут сюда. Теперь у вас будет хорошо.

- Хорошо! - воскликнул крестьянин и высоко поднял руку со сжатым кулаком. - Спасибо! Ух, шибко убегали японцы! Как ваши люди пошли, ух, шибко самураи убегали. - И он изобразил, как удирали из его селения оккупанты: вобрал голову в плечи, съёжился и так энергично затопал ногами, что с них свалились соломенные туфли.

Мы рассмеялись.

- Чья это избушка и что написано на этих лоскутках? - спросил майор.

- Тут один старый удэхэ-таза живи, ва-панцуй Сяо Батали. Наверно, помирай скоро. - И коротко рассказал об удэгейском таёжнике из Имана. Много лет тому назад он женился на женщине из этого селения, построил ей избушку, а сам приходил сюда только на зиму.

- Ва-панцуй? - переспросил я, впервые услышав это слово.

- Который женьшень ищет в тайге. - Он поднял с земли хворостину, зажал её обеими руками и принялся быстро разгребать впереди себя траву.

- Искатель женьшеня?

- Да, ва-панцуй! - быстро закивал крестьянин, очень довольный, что так удачно растолковал нам.

А на лоскутках, пояснил он, начертаны иероглифы благополучия и богатства. Старый искатель женьшеня Сяо Батали надеялся, что его жилище непременно посетят эти два блага, потому что он свято верил в бога лесов и гор Онку.

Войдя в избушку, мы с первого взгляда поняли, что эту тесную каморку, больше походившую на подпол, чем на жилое помещение, ни разу не посещали ни благополучие, ни тем более богатство.

Сяо Батали лежал на низком кане, до подбородка укрытый дырявым рядном, и смотрел в потолок. Старик даже не пошевелился, когда мы вошли. Лишь после того как сосед заговорил с ним, Сяо Батали что-то тихо пробормотал в ответ.

- Что он говорит? - спросили мы нашего нового знакомого.

- Он говорит: «Если умирающему дать несколько капель женьшеня, то он проживет еще долго».

- А разве у него нет женьшеня?

- Нет, капитан, - ответил сосед, и лицо его выразило печаль. - Японцы всё чисто забрали. Бамбукой мало-мало били они Сяо Батали.

Мы уже знали, что в устах крестьянина «мало-мало» значит «очень много», и нам стало жаль старого искателя.

«Вот, - подумал я, - удивительная судьба у старика: долгие годы собирал он чудодейственный корень жизни, и теперь, когда женьшень так нужен ему, не иметь даже нескольких капель...»

- Передайте Сяо Батали, что мы пришлем доктора; тот даст ему лекарство, - сказал командир дивизиона.

Удэгеец, понимавший по-русски, отрицательно покачал головой и попросил соседа сказать нам: «Много есть на свете лекарств, которые исцеляют от недугов, но вернуть старику силы способен только женьшень».

Мы поняли, что разубедить Сяо Батали трудно, однако повторили, что непременно пришлем нашего военного врача.

В фанзе на несколько минут воцарилась тишина.

Её нарушил ва-панцуй:

- Три блага даровало таёжнику небо: соболя, женьшень и траву ула-цха, чтобы устилать ею обувь для тепла и мягкости. Но что делать, когда японские солдаты давно лишили меня этих благ!..

Тогда сосед, наклонившись к кану, над самым ухом Сяо Батали громко произнес:

- А разве ты, Сяо, не знаешь, какое великое благо даровали нам они, русские люди? Они разбили самураев и прогнали их из нашего селения!

Старик внимательно выслушал соседа, затем кряхтя приподнялся и принялся рассматривать нас. Смотрел он долго, упираясь локтями в жесткий кан, и лицо его, изрытое глубокими морщинами, вдруг просияло:

- Если правда, что ты говоришь, сосед, то это сильней женьшеня. Я попробую встать!

Но встать ему было трудно.

Повернувшись на бок, он долго шарил руками под циновкой, устилавшей кан, и наконец извлек оттуда лоскуток алой материи, точно такой, какие висели у входа в фанзу. Он протянул его командиру. Сосед объяснил, что на этом лоскутке начертаны иероглифы счастья, которое, по суеверному мнению ва-панцуя, должно было когда-нибудь прийти сюда. И вот оно пришло, долгожданное счастье...

- Людям, которые приносят в дом счастье, дарят вещи из чистого золота, - более твердо, чем прежде, сказал соседу Сяо Батали.

- У нас золота нет, - возразил крестьянин.

- У меня есть! - сказал удэгеец решительно. - Если судьба позволит мне подняться, я подарю им то, что втрое дороже золота... Я подарю им большую семью женьшеня: семь живых корней и один корень спящий. За четырнадцать лет корни хорошо подросли, и тот, восьмой, должно быть, уже пробудился...

Все это было похоже на сказку. Мы уже знали, что старик очень суеверен, и не придали значения его словам. Но нам было радостно, что своим посещением мы вернули ему бодрость и вселили надежду на скорое выздоровление.

Тепло простившись с Сяо Батали, мы вышли на улицу.

Солнце уже перевалило через горный хребет и лес в долине был окутан густыми сумеречными тенями. Слабо горевший в лесу костер нашего бивака порою выхватывал из тьмы сизые квадраты туго натянутых палаток, отдельные группы людей, сидевших на траве.

Мы подошли к походной кухне. Повар Кузьмич, пожилой сержант-гвардеец, спрыгнул с повозки, подтянулся, поправил свой белый колпак на голове.

- Ужинать будете?

- После, - ответил командир, - а сейчас, Кузьмич, налейте в котелок борща погуще, прихватите пачку галет, сахару и отнесите вон в ту крайнюю фанзу больному старику.

Мы зашли в палатку к военврачу.

- По-моему, капитан, вы интересуетесь женьшенем? - спросил доктора командир дивизиона.

- Интересуюсь! - не сразу, впрочем, поняв, почему его об этом спрашивают, ответил врач. - За время нашего похода в Маньчжурию мне удалось собрать много интересных сведений о тибетской медицине.

- А искателя женьшеня вам не приходилось встречать?

- К сожалению, не приходилось, - признался доктор.

- Тогда слушайте...

И командир дивизиона рассказал ему о нашей встрече с Сяо Батали. Доктор сразу заторопился, схватил санитарную сумку и отправился в селение.

Он вернулся в лагерь поздно, в одиннадцатом часу, и сообщил, что старик болен неопасно, но он сильно истощен.

- Я сделал ему внутривенное вливание глюкозы. Пока постоим здесь, постараюсь поднять старика.

- Узнали что-нибудь интересное про женьшень? - спросил я.

- Пока ещё очень мало. С ним трудно сговориться.

Командир усмехнулся.

- Да, старичок ужасно суеверный.

- Ничего удивительного, сам корень жизни окружен здесь разными легендами.

- Ну, а вы, доктор, верите в чудодейственную силу женьшеня? — спросил командир.

- В восточной медицине женьшень славится как лучшее средство чуть ли не от всех болезней. Однако достать его трудно. И стоит он очень дорого. Поэтому, видимо, мы так мало знаем о чудодейственном корне жизни. Но ведь невозможно допустить, чтобы в Китае, Корее, Японии, Тибете, Индо-Китае и Монголии, где издавна лечат многие болезни женьшенем, люди грубо ошибались. Повторяю, мы просто-напросто слишком мало знаем о лечебных качествах женьшеня...

Командир дивизиона отодвинул папку с бумагами, зажег новую свечу и подсел ближе к доктору. Разговор о женьшене живо заинтересовал его.

- Скажем, в Японии... Японские врачи сравнительно недавно перешли на «латинскую кухню», стали пользоваться последними достижениями европейской медицины, однако они не отказались от женьшеня. Нет сомнения, что женьшень очень сильное лекарственное растение. Некоторые русские ученые уже давно доказали лечебное действие корня. Нужны новые, дополнительные исследования...

- Старик уверяет, - перебил доктора командир дивизиона, - что если умирающему дать несколько капель женьшеневой настойки, он проживет ещё долго. Есть здесь истина, доктор?

- Трудно сказать, так ли это. Тут народ относится к женьшеню с суеверным уважением. Кстати, один местный аптекарь говорил мне, что женьшень очень полезен в походах: укрепляет силы, устраняет усталость, даже утоляет голод.

- Нет, брат, моим артиллеристам без котелка борща да без каши перехода не сделать, - засмеялся командир. - Ну, а что же вам рассказывал старичок ва-панцуй? Упоминал ли он о какой-то семье из семи живых корней и одного корня спящего?

Доктор уставился на командира удивленными глазами.

- Нет!

- Ну, так вы ничего и не узнали, дорогой доктор. Ничего.

- Я спросил его, где растет самый ценный, самый лучший женьшень.

- И что же старик ответил?

- «Наша тайга, капитан, много панцуй есть: Улахэ, Ваку, Супутинка...»

- Постойте, постойте... Да это же названия рек в Советском Приморье! - воскликнул командир. - Сейчас поглядим! - Он достал из планшетки карту, разложил ее на фанерном ящике.

Я поднес поближе свечу.

- Вот... Улахэ... Стало быть, самый лучший женьшень растет у нас. Почему же мы так мало знаем о нем? А в Маньчжурии есть панцуй?

- Старик говорил, что уже давно нет. Даже в прежнее время искатели приходили в нашу тайгу за корнем жизни.

- Вот это здорово, товарищ капитан медицинской службы. В Маньчжурии мы с вами узнали о русском женьшене. Удивительно!

Вошел дежурный и положил перед командиром дивизиона радиограмму. Майор быстро сложил карту, сунул ее в планшетку и встал.

Мы с доктором вышли из палатки.

* * *

Шли дни.

Занятый служебными делами, я постепенно стал забывать о старом искателе. Но вскоре в мою палатку переехал капитан медицинской службы. Каждый вечер он уходил со своим чемоданчиком в селение и возвращался, как правило, в полночь. Придя домой, доктор наскоро ужинал и садился писать.

Однажды он сказал мне:

- Старичок ва-панцуй уже совсем хорош. Завтра я выпускаю его на улицу.

Доктор улыбнулся и с гордостью потряс в воздухе довольно объемистой тетрадкой:

- Женьшень! Вот здесь заложено начало моей будущей диссертации.

- По-моему, наиболее важная проблема сегодня - это кровососы, которых вы напустили полную палатку. Боже мой, когда же человечество будет избавлено от комаров и мошкары?

Доктор не обиделся, он согласился, что и комары, особенно малярийные, тоже важная тема для диссертации, однако отныне его мечта женьшень.

- То-то вы все бегаете по вечерам к ва-панцую. Наверно, успели уже выкачать из него не одну страницу о корне жизни. Признайтесь, доктор.

- Признаюсь, что это действительно так, — оживленно ответил доктор, снимая карандашом нагар с оплывшей свечи.

Рано утром к нашему лагерю подошел старик лет шестидесяти пяти, ниже среднего роста, сухопарый, с очень тёмным, изрытым глубокими морщинами лицом и клиновидной седенькой бородкой. На его неподвижном, почти каменном лице жили одни глаза - глубокие, быстрые, с чуть опущенным, как бы все время ищущим взглядом.

На старике был помятый пиджак и черные штаны, заправленные в старые олочи. На голове его красовалась выгоревшая на солнце фетровая шляпа с узкими полями. Он опирался на толстую суковатую палку, которую во время ходьбы ставил не рядом с собой, а немного впереди себя, как это обычно делают старые, ослабевшие люди.

Старик курил маленькую трубку, рассчитанную, как у многих местных крестьян, всего на несколько затяжек. Не вынимая трубки изо рта, он все время наполнял её табаком.

Это был удэге Сяо Батали.

- Где большой капитан есть? - спросил он у наших солдат. - Много говорить надо.

В это время из палатки вышел командир дивизиона.

- А-а, товарищ Батали, - произнес он громко. - Молодец, совсем здоров. Очень рад.

- Спасибо, - ответил старик. - Теперь его помирай нету.

- Зачем умирать! Теперь только и надо жить.

Оглядевшись по сторонам, будто не желая, чтобы слушали посторонние, удэгеец сказал:

- Сяо Батали говори надо с тобой. Четырнадцать лет Сяо не говори. Японцы контами делай, - все равно Сяо молчи. Теперь, капитан, говори надо.

Командир дивизиона заметил волнение старика.

- Пойдем, дорогой, ко мне в палатку, будем пить чай и разговаривать.

Спустя несколько минут командир дивизиона, капитан медицинской службы, Сяо Батали и я сидели в палатке.

Старик снял шляпу, положил рядом с собой палку и, взяв кружку с горячим, крепким чаем, долго отдувал пар. Сделав несколько глотков, он поставил кружку на ящик, закрыл глаза, собрал глубокие морщины на лбу, задумался.

Было такое впечатление, что он собирается рассказать нам нечто очень значительное, хранимое долгие годы в тайне, и это было нелегко ему сделать. Помолчав с минуту, старик тяжело вздохнул и сказал:

- Слушай, капитан...

Вот история, рассказанная нам искателем женьшеня Сяо Батали. Такой сложилась она в моей памяти.

...Лето стояло тогда дождливое и очень неудачное для поисков женьшеня. Но ва-панцуй, как только выдался первый светлый день, решил отправиться в тайгу. Выйдя из своего лесного шалаша, он развесил на тополях лоскутки алого кумача, надписи на которых сделал ему недавно один бродячий писарь.

Удэгеец до самозабвения любил Уссурийскую тайгу, где родился и вырос, и каждый раз, когда шел по ней, находил все новые и новые краски. В его душе никогда не затихало восхищение её богатством, её могуществом, её красотою, какие бы трудности ни приходилось преодолевать ему во время долгого пути.

Он был глубоко убежден, что только чистый, ничем не запятнанный человек, с добрыми намерениями и любовью к природе мог найти и выкопать «чудо мира», каким в его понимании был женьшень.

Стоит только худому человеку с грязными мыслями увидеть издали корень жизни, как начнут качаться горы, стонать тайга - и женьшень убежит. А из каменных ущелий выйдет царь зверей - тигр - и разорвет худого человека.

Сяо Батали с юношеских лет понимал немногословный, но не всякому дающийся «хао-шу-хуа» - язык тайги: зарубки на деревьях и метки на кустах. Каждая черточка, каждая точка «хао-шу-хуа» имеют своё значение.

Условные знаки, сделанные искателями, оставались надолго: их не смывали дожди, не заметали вьюги.

Он шел, надламывая кусты, втыкая мох в развилины веток. Делал топориком зарубки на деревьях - то треугольные, то квадратные, то круглые - и знал, что если другой искатель вступит на этот путь, то непременно вернется и будет прокладывать себе новую дорогу.

Путь искателя лежал к горному хребту, к северным склонам сопок. В позапрошлом году он нашел там небольшой, молодой корень и оставил его дозревать. Сяо тщательно огородил корень колышками. Измерил локтем расстояние от ближайшего отмеченного зарубкой кедра до женьшеня - вышло семь локтей, - затем настолько же протянул линию дальше за корнем и на том месте положил бревно. Как раз на половине линии от бревна до кедра и рос заветный женьшень.

И вот Сяо решил наведаться к корню, посмотреть, жив ли он, а заодно окурить дымом затес на памятном кедре. «Выжиг» будет говорить, что ва-панцуй приходил сюда вторично, и если случайно в это место забредет другой искатель, то не тронет чужого корня.

Дружит женьшень не с каждым лесом. Он любит кедровый, в крайнем случае - смешанный лес, где больше всего хвойных и лиственных пород. В пихтовниках почти никогда не найти женьшеня. А если и забредёт корень жизни в ельник, то лишь в то место, где изредка попадается кедр.

Заметив вдали кряжистое дерево с темным глубоким дуплом в стволе, Сяо подумал, не кумиренка ли здесь какого-нибудь ва-панцуя. Если кумиренка, то следует немедленно свернуть в сторону, пробить себе другую тропинку. Он посмотрел вокруг и, не найдя на деревьях никаких отметин, успокоился. Здесь еще не ступала нога человека. На всякий случай он положил в дупло кусок пампушки, а остальное решил съесть.

В эту же минуту взгляд его выхватил из густого сплетения трав и кустарников ярко-зеленые листочки женьшеня. Искатель вздрогнул, глаза у него расширились, на лбу выступил пот.

- Панцуй! - произнес он, и челюсти, жевавшие жесткую пресную пампушку, остановились, будто вдруг окаменели.

Не поверив глазам, искатель принялся настойчиво разгребать заросли, медленно, осторожно продвигаясь вперед. Да, это был панцуй!

Сяо Батали бросил посох, опустился на колени, склонил голову и дрожащим голосом произнес:

- Не уходи от меня, панцуй! Я пришел сюда с открытым сердцем, с добрыми мыслями. Дай мне прикоснуться к тебе чистыми руками, не запятнанными ничем худым. Пусть свидетельствует небо, что жил я честно, ни разу не совершив греха. Моя любовь к ближнему не знает предела!

Уверенный, что панцуй внял его словам, Сяо открыл глаза и осмотрел корень. Это был старый, пятилистный женьшень. Листья были у него пятипальчатые, похожие на раскрытую ладонь человека. Стебель достигал почти до пояса искателя, и Сяо Батали сразу же определил великую ценность находки.

Не торопясь, он расчистил место вокруг корня - вырвал траву, снял у основания стебля довольно плотный слой полусгнившей хвои. Потом поднялся и долго осматривал сопки, деревья, росшие на крутых склонах, расположение теней от деревьев, заметил, сколько солнечного света проникает сквозь тенистые кроны... Самый искусный топограф не изучил бы так местность, как это на глаз сделал Батали. Отныне район, где найден женьшень, надолго, если не на всю жизнь, запечатлеется в памяти искателя.

Батали решил определить возраст корня, хотя и так знал, что пятилистный корень не может быть молодым. Даже двадцатилетний женьшень часто дает три, редко четыре листика; значит, пятилистный корень - панцуй-упие - по крайней мере вдвое старше трехлистного.

Но Сяо любил точность и никогда не определял возраст женьшеня по листьям, ибо не каждый год листья прибавляются равномерно, а чаще всего появляются только доли, слагающие лист.

Есть два других, более верных способа узнавать возраст женьшеня: по кольцам на теле корня и по рубчикам на его шейке, остающимся ежегодно после опадения стебля. Но, чтобы увидать кольца, нужно выкопать из земли весь корень. Ждать долго. А чтобы оголить шейку и сосчитать рубчики, достаточно слегка подкопать ее. И он приступил к делу...

Осторожно разрыхлив почву вокруг стебля, подкопав немного шейку, искатель склонился к самой земле и стал считать рубцы. Насчитал тридцать три рубчика. Не поверил, стал считать снова. «Потом, когда выкопаю, пожалуй, еще проверю по кольцам», - решил он про себя.

Сяо начал выкапывать корень. Присев на корточки, снял с пояса костяную палочку - «панцуй цянь-цзы» - и, не торопясь, в пяти локтях от стебля стал разрыхлять почву. Он знал, что у этого корня очень далеко протянулись нитеобразные мочки, и, чтобы не повредить их, следует начать выкопку как можно дальше. Сяо был весь поглощен работой. Трудно найти женьшень, но трудно и извлечь его из земли, не повредив. Малейшая неосторожность может обесценить корень. У Сяо Батали этого никогда не случалось. Корни его всегда были здоровыми, плотными, в меру бородатыми и ценились скупщиками высоко.

Костяная палочка ходила в руках ва-панцуя то медленно, как часовой маятник, то быстро, как челнок в швейной машине. Он держал «панцуй цянь-цзы» легко и уверенно, как скрипач держит смычок.

Работая таким образом, искатель спустя час приблизился к самому стеблю. Оголив его у основания, Сяо очистил от земли головку, потом шейку корня, которая была подземным продолжением стебля. Откопав наполовину тело корня, он стал внимательно рассматривать его. Большое количество коричневых колец на теле подтверждало солидный возраст женьшеня. Сяо Батали вынул корень из земли, слегка встряхнул и несколько минут держал на весу, не отводя от него восхищенных глаз.

Это был мужской корень с двумя отростками вверху - руками и с двумя разветвлениями внизу - ногами, поразительно похожий на человека.

Сяо Батали достал из кармана клубочек, оторвал от него шёлковую нитку, туго натянул её на рогатину и стал счищать с корня прилипшую землю. Делал он это очень осторожно, едва прикасаясь шёлковой тетивой к нежному телу женьшеня.

Покончив с очисткой и положив корень на траву, Батали стал думать, как лучше упаковать его. Обычно он делал конверты для упаковки женьшеня из кедровой коры, но для пятилистного корня хотелось приготовить конверт помягче, лучше всего из бересты.

Срезав с высокоствольной березы небольшой лист коры, искатель сложил его в виде конверта, устлал мохом и только что выкопанной землей. Подобрав длинные мочки, Сяо спрятал женьшень в конверт, перевязал конверт бечевкой.

Наземные части - стебель и листья - искатель сжег на костре, чтобы они не остались под дождем и не завяли. Женьшень, по суеверному убеждению удэгейцев, растение бессмертное, и оставлять без присмотра даже отдельные его части нельзя. Когда стебель и листья сгорели, Сяо раскидал костер и затоптал каждую искорку, ибо на месте лесного пожара никогда не вырастет новый женьшень.

Сяо Батали очень устал от напряженной работы. Вытерев рукавом потное лицо, он сел на траву и закурил. В душе его творилось непонятное. То его охватывала радость, то вдруг становилось грустно. Сяо долго не мог разобраться в собственных чувствах.

Это был первый упие, найденный им за последние десять лет.

В прошлом году он нашел два тантаза - трехлистных корня. В позапрошлом - тот молодой корешок, который он оставил в тайге для дозревания. Сяо подумал о том, как встретят его в Имане или в Хуту скупщики, - и лицо искателя выразило решимость. Нет, теперь он не даст себя обмануть. Он запросит за упие настоящую цену и всю выручку принесёт жене.

Юношей Сяо Батали вместе со своими сородичами из маленького удэгейского стойбища Сосоли начал промышлять женьшень. Он провел в тайге более двадцати лет, стал пожилым человеком, но до сих пор не нажил себе никакого богатства. Когда он поздней осенью возвращался из тайги в селение, где осталась его жена, он приносил ей так мало денег, что им едва хватало, чтобы прожить зиму.

А если сосчитать, сколько золота и серебра получили скупщики за все корни, которые за эти годы выкопал Сяо в устьях таежных рек, то этого богатства хватило бы на то, чтобы выстроить небольшой дворец. Но зачем Сяо Батали дворец? Он лучше раздал бы деньги бедным людям в своем селении, которые, так же как его жена, от зари до зари хлопотали на крошечных полях.

Нет, упие он просто так не продаст, - твердо решил Сяо и уже собрался было в обратный путь, но близость вечера остановила его.

Ночная тайга обманчива, она всегда вызывает чувство страха.

Сяо показалось, что сгустившиеся сумерки навсегда закроют перед ним все тропинки и ему уже не выбраться из тайги. Он судорожно схватил топорик и наугад принялся надрубать стволы ближайших деревьев, что следовало бы сделать перед тем, как приступить к выкопке панцуя.

Уже одно то, что Сяо Батали забыл об этом, показалось ему плохим предзнаменованием.

Едва он вернулся на прежнее место, как перед его взором возник ва-панцуй Ли Фу - старый товарищ Сяо. Прошлой осенью, когда Ли Фу возвращался из тайги с дорогим пятилистным корнем женьшеня, его подстерег на дороге и подстрелил хищник-хунхуз.

Сяо не поверил видению. Он протер глаза и осмотрелся: везде стоял Ли Фу. Высокий, худой, в новых улах, он смеялся, раскрыв большой беззубый рот.

Страх, великий страх испытал Сяо Батали. Он упал на траву и зарыдал...

Когда он немного успокоился, то заметил, что сумерки ещё более сгустились. Он прилег на короткую барсучью шкурку, но спалось ему плохо: было сыро, холодно, одежда на нем изорвалась, только берестяная шляпа сохранила свой прежний вид.

Его все время беспокоил конверт с женьшенем. Сяо сперва положил его рядом с собою, справа, затем переложил на левую сторону - и все как-то было нехорошо.

Уже засыпая, он обхватил конверт руками, крепко прижал его к груди.

К исходу следующего дня Сяо Батали находился уже в двух часах ходьбы от своего шалаша. Здесь, куда бы он ни ступил, виднелись на деревьях его отметки. Сяо решил провести в шалаше день - два, отдохнуть, а затем уж отправиться в Иман или - через Уссури - в Хуту. Он даже подумывал, не добраться ли ему до Гирина, где жил знакомый аптекарь, которому Сяо в свое время продал несколько корней женьшеня.

Вскоре он увидел свои лоскутки ка деревьях, и настроение его поднялось. Сяо Батали повернулся к ярко пылавшему закату солнца и шепотом произнес:

- Господин великий дух гор...

В эту минуту тайга огласилась негромким выстрелом, оборвавшим лесную молитву искателя. Кто-то быстро подбежал к упавшему Сяо Батали, обшарил его и, забрав берестяной конверт, мгновенно скрылся в лесных зарослях.

Сяо очнулся в темноте, не понимая, что с ним произошло.

В ушах стоял звон, левое плечо страшно ныло, словно кто-то навалил на него огромную тяжесть. Хотелось пить, и он припал сухими губами к листьям папоротника, обильно смоченным ночной росой.

Сяо не помнит, как нашёл его на рассвете русский охотник, как положил поперек седла и увез в Иман. Когда искатель пришел в себя, то долго не верил, что находится в комнате, лежит на мягкой постели и что красивая русская женщина поит его с ложечки брусничной настойкой.

Охотника, который спас Сяо Батали, звали Никита Иванович.

Удэгеец пролежал в доме Никиты Ивановича больше месяца. Пуля бандита пробила искателю плечо, повредила ключицу. Однако он стал быстро поправляться. Знакомый ва-панцуй принес ему корень женьшеня. Сяо настоял корень на водке и регулярно три раза в день пил целебный настой. Выпив рюмочку перед едой, он каждый раз добавлял в бутылку ровно такую же порцию водки.

Сяо чувствовал, как возвращаются к нему силы. Рана затянулась. Чтобы не дать руке онеметь, удэге каждое утро носил воду из колодца, колол дрова, смастерил даже новый курятник.

Клавдия Константиновна, жена Никиты Ивановича, пробовала протестовать, но Сяо только улыбался и находил для себя все новые и новые дела.

- Ты, мадама, сиди, Сяо сам работай могу, - говорил он.

Искатель решил, что, как только наступят заморозки, он отправится в Гирин, займет у знакомого аптекаря Лао Ю-тяо денег и купит подарки Клавдии Константиновне. Он уже прикидывал в уме, какого цвета шелк - голубой или зеленый - больше всего пойдет к её белому с легким румянцем лицу, какие приколки - сапфировые или агатовые - лучше украсят пышную её прическу.

Когда однажды Никита Иванович в шутку заметил, что Сяо не иначе как влюбился в Клаву - только и ходит за ней, не дает ей ничего поднять и принести, - ва-панцуй, не умевший лгать, простодушно признался в своих добрых чувствах к «мадаме».

Выздоровев, Сяо Батали простился с русскими друзьями, ушел в Маньчжурию, но уже через месяц снова вернулся в Иман. Он принес столько разных подарков, что Никита Иванович и его жена не на шутку рассердились.

Но Сяо Батали слушать ничего не хотел, прикладывал ладонь к сердцу и улыбался.

- Не говори худо, Никита. Батали твои слова понимай нету.

* * *

Шло время. Батали по-прежнему промышлял женьшень. Что ни осень, приносил он в Иман два - три корня. Однако удачи, которые сопутствовали ему, не изгладили из памяти ту страшную ночь в лесу.

Сяо стал более суеверным, более осторожным, чем прежде; он протоптал в тайге новые, секретные тропинки, несколько изменил знаки «хао-шу-хуа», разрушил старый шалаш, в котором прожил почти двадцать лет. Глубоко в зарослях, в небольшом каменистом распадке Сяо поставил новое жилище. Он не развешивал больше на деревьях алых лоскутков с иероглифами лесной молитвы, а в дуплах трех больших тополей соорудил кумиренки с крошечными фигурками добрых богов Онку и Эндури. Прежде чем садиться за еду, он кормил удэгейских богов - клал перед каждым по куску лепешки или пампушки.

Как бы ни промокала на нём одежда во время ходьбы по лесу, он сушил её только после того, как женьшень был уже найден и выкопан. Сяо брал с собой в тайгу червонного петуха, и тот будил его с первой утренней зорькой. А если день был удачным, он резал петуха, зарывал его в горячий пепел костра. Съедал он всего лишь ножку или крылышко, остальное мясо выставлял на видном месте для царя лесных зверей - тигра.

Теперь, когда случалось ва-панцую увидеть ночью плохой сон с дракой, он немедленно покидал это место ночлега и уже больше никогда не возвращался к нему...

И вот однажды, проснувшись среди ночи, искатель быстро затоптал костер, схватил свой мешок, посох и побрел в глубь тёмного леса, над которым слабо светили звезды. Когда на горизонте поднялась заря, Батали дошел до горного перевала. Отдохнув немного, ушел дальше. А в полдень, когда на растительности немного высохла роса, по своим старым зарубкам на деревьях приступил к поиску женьшеня.

Этот день, несмотря на плохой сон ночью, оказался для искателя самым счастливым в его жизни.

В устье реки Ваку, неподалеку от распадка, где когда-то было его родное стойбище, Сяо Батали набрел на большую семью молодых корней женьшеня.

Было это в августе 1927 года.

Убедившись, что поблизости никого нет, Батали принялся внимательно изучать место, где росли корни. Положив у одного из них камень средней величины, он долго разгребал заросли, осмотрел довольно большое расстояние в окружности. Вскоре Сяо обнаружил еще один корень, без наземных ростков, спящий. Искатель осторожно раскопал вокруг него землю и увидел поврежденную шейку.

Сяо Батали выполол вблизи корня посторонние травы, убрал несколько кедровых шишек, видимо упавших с большой высоты на женьшень и повредивших его, затер щепоткой земли больное место на шейке. Теперь, должно быть, корень проснется.

Семья женьшеня состояла из семи здоровых, живых корней в возрасте пяти - шести лет.

Спящий, судя по прежним рубцам на шейке, был постарше, но «сон» задержал его рост. Сяо Батали не сразу решил, как поступить с молодыми корнями. Мелькнула мысль: пересадить их поближе к своему шалашу, чтобы через несколько лет, когда они достигнут зрелого возраста, без особых хлопот выкопать корни. Но пересаженный корень скупщики брали неохотно. У него уже нет той целебной силы, какую содержит в себе не пересаженный женьшень. А для искателя пять - шесть лет ожидания не такой уж большой срок.

В восточной медицине считалось - и Сяо хорошо знал это, - что только десятилетние корни полностью приобретают свои целебные свойства.

Сяо Батали вспомнил, как лет пятнадцать назад он пересадил молодой корень и как трудно было сбыть его скупщикам. Нет, с этим богатством шутить нельзя.

И он решил оставить женьшень на месте.

Он сделал на деревьях зарубки, надломал вблизи женьшеня кусты, обнес каждый корень заборчиком из колышков.

В это время дважды прокричал петух. Сяо решил, что петух напоминает о себе, и, недолго думая, скрутил ему голову. Потом стал разводить костёр.

Подкрепившись, искатель напился воды из речки, лег отдохнуть.

Тут он вспомнил о жене, которую не видел две зимы. Ли была добрая женщина; несмотря на долгие разлуки с мужем, всегда ласково встречала его, ухаживала за ним. В последний раз, когда Сяо прощался с ней, Ли жаловалась на свое здоровье, с трудом справлялась с работой на своем крохотном огороде. Сяо Батали отдал ей деньги, вырученные за трехлистный женьшень, перекрыл дерном протекавшую крышу избушки, переложил кан, заготовил вдоволь дров. Словом, сделал все, чтобы облегчить жене одинокую жизнь. Прощаясь с ней перед уходом в тайгу, он пообещал в скором времени вернуться, но не сдержал свое слово. «Пора, пожалуй, сходить домой», - подумал Сяо Батали.

И он стал строить счастливые планы: когда получит за семью женьшеня много денег, то разумно распределит выручку, чтобы её хватило до конца жизни. «Куплю двух мулов, арендую участок хорошей земли...» - думал Сяо Батали, с наслаждением покуривая трубочку.

Он твердо решил спрятать глубоко в сердце тайну о счастливой находке. Место здесь глухое, нехоженое, а если туда и забредет какой-нибудь искатель, то увидит «хао-шу-хуа» и не тронет корней.

Таков священный закон тайги.

Зимой Сяо Батали покинул тайгу. Он пришел в родное селение и, к ужасу своему, застал Ли на смертном одре.

Соседи обрадовались возвращению Сяо. Все-таки жену похоронят не чужие люди, а законный муж.

Сяо Батали решил немного пожить в своей избушке. Его просили об этом и соседи, которым ва-панцуй частенько помогал, когда после долгих странствий по тайге, выручив кое-какие деньги за свои корни, возвращался в селение. Подумав, Сяо согласился. Он, конечно, не рассказал им, что торопиться ему теперь незачем, что там, в глухой тайге, в устье реки Ваку дозревает его великое богатство...

И Сяо Батали, впервые за долгие годы бродяжничества, зажил оседлой жизнью. Первое время он очень томился, тосковал, но мало-помалу стал привыкать к новой обстановке.

Так, ожидая и надеясь, он прожил в селении несколько лет.

А когда однажды подумал, что пора сходить в тайгу проведать семью женьшеня, и совсем было собрался в путь, то услышал от знакомых, что границы Советского Приморья стали непереходимыми.

Сяо Батали вначале не поверил слухам.

«Не может этого быть, - рассуждал он сам с собой, покуривая трубочку, - ведь родина моя не здесь, в маньчжурском селении, а там, в Уссурийской тайге, где когда-то стояло наше родовое стойбище. Все наши сородичи-удэхэ до сих пор живут и на Бикине, и на Самарге. Женившись на Ли, я только на зиму приходил сюда в селение, а теперь, когда я стал одинок, что мне мешает вернуться к своим сородичам?»

Однако вскоре Сяо Батали убедился, что слухи, распространяемые людьми, справедливы.

В 1931 году японцы оккупировали Маньчжурию. Одно за другим занимали они приграничные селения и в конце лета нагрянули в деревню, где жил Сяо Батали. Вдоль русского берега Уссури на страже границы стояли солдаты в зеленых фуражках. Они охраняли священный рубеж своей Родины от японских самураев.

Сяо Батали понял, что все надежды его рушатся, что, может быть, уже никогда не придется ему побывать в родной Уссурийской тайге и выкопать свои заветные корни женьшеня...

Оккупанты ввели свои законы, один жестче другого.

С наступлением темноты никто из жителей не имел права выйти на улицу. За нарушение - расстрел! Чтобы сходить в соседний городок, нужно было брать пропуск. За нарушение - расстрел! При встрече с чинами японской армии крестьяне должны были снимать шапки и кланяться. За неисполнение - сто бамбуковых палок!

Мир сузился до размеров фанзы и маленького двора.

Краткий пересказ следующих событий:

(Однажды ночью японские солдаты пришли за Сяо Батали - их капитан узнал, что он искатель женьшеня и знает тайные тропы на территорию СССР. Японец попросил дать адрес знакомых русских Батали, куда японцы придут как бы от него, но Сяо Батали отказался помогать японцам - он не мог отплатить злом русским людям, которые спасли его от смерти. Сяо Батали бросили в подвал, сильно избили, пригрозив утром казнить, но потом отпустили - такого ценного старичка-проводника им больше не найти в этих местах).

- Выздоравливай, ты скоро нам опять будешь нужен, - с прежним спокойствием произнес Мацуоки. - Иди!

Сяо Батали, ничего не понимая, неторопливо вышел на улицу.

Считая себя обреченным, он несколько дней не принимал никакой пищи, прося у богов легкой смерти. Потом соседи уговорили Сяо покушать, ибо человеку грех отказываться от еды, которую приносят в дом добрые люди.

Японцы, однако, больше не беспокоили старого удэге.

А годы всё шли. Каждый прожитый год стоил много здоровья, много сил... Провожая каждый старый год и встречая новый, ва-панцуй всякий раз удивлялся, что боги всё ещё даруют ему жизнь.

Но однажды наступил день, когда он почувствовал себя таким слабым, что не мог подняться с кана.

- Спасибо, капитан, доктор мало-мало поднял Батали, - заключил он свой рассказ и протянул худую смуглую руку капитану медицинской службы.

Тот очень смутился.

- Да что вы, товарищ, ведь это мой долг...

Удэгеец встал, выпрямился и, обращаясь к командиру дивизиона, громко сказал:

- Бери панцуй, капитан. Ваку будешь, гляди - на кедрах хао-шу-хуа есть. Его Сяо Батали топориком писал. Самое-самое устье Ваку. Много там панцуй будет... Бери, капитан!

- Устье Ваку? - Командир дивизиона достал из планшетки карту. - Вот она, Ваку.

Сяо склонился над картой и долго разглядывал короткую извилистую линию, бегущую среди сопок и леса. Он, казалось, застыл в этой позе. И вдруг старик, неожиданно отстранившись, горько задумался. На лбу его резко собрались морщины, в глазах заблестели слезы.

- Что с вами, товарищ Сяо? - спросил командир дивизиона. - Садитесь, успокойтесь... Вы ещё сами сможете пойти к устью Ваку. Вернётесь к своим сородичам, в свою родную тайгу и снова будете искать корень жизни. Теперь вам не надо будет продавать панцуй скупщикам за бесценок. Помните, вы говорили, товарищ Батали, что вернуть старому человеку молодость может только женьшень. Вот и сходите в устье Ваку, выкопайте свои корни, приготовьте лекарство, и, глядишь, через некоторое время снова станете молодым и здоровым.

- Однако, нет, капитан. Сяо Батали теперь уже далеко ходи не могу. Его долго живи, скоро семьдесят зим, наверно. Мало-мало устал Батали. Спасибо, что на Самаргу теперь ходи можно. К своим удэхэ-таза ходи можно. Пойду, однако, туда, мало-мало поживи, потом помирай надо. Устал, однако. Хочу у своих удэхэ-таза помирай, на чужой стороне не хочу. Так что, капитан, будешь Ваку, бери панцуй. Много там панцуй есть: упие, сипие, тантаза есть...

Майору стало жаль старого искателя, и, чтобы успокоить его, он обещал, что, если когда-нибудь придется побывать в устье Ваку, непременно поищет драгоценные корни.

- Пиши бумагу, капитан, - неожиданно попросил старик. - Пиши, кто есть Сяо Батали. Может, какой начальник спроси его, куда Батали ходи, его бумагу твою покажи. - И, сунув остывшую трубку в карман, добавил: - Мне Иман надо ходи, там у Сяо один добрый друг есть, Никита Иванович есть. Ва-панцуй тоже, много там теперь ва-панцуй есть, наверно.

- Вот и расскажете Никите Ивановичу про свой женьшень, - сказал майор, вырывая листок из блокнота.

- Однако, нет, капитан. В устье Ваку твой женьшень, его Сяо Батали тебе подарок дал. Другому дать не могу. Тебе дал.

- Ну что ж, спасибо, - сказал майор и коротко написал на листке, кто такой Сяо Батали и куда идет. - С этой запиской вас нигде не задержат. Возьмите. Счастливый путь!

В знак благодарности старик низко поклонился, надел шляпу, взял в углу палку и, опираясь на неё, вышел из палатки.

* * *

Мысль о том, что наш уссурийский женьшень самый ценный, самый дорогой из всех существующих на земле, что он исцелил миллионы людей в странах, где есть тибетская медицина, наполняет моё сердце гордостью.

Я счастлив, что из пределов нашего края шло это великое благо, это «чудо мира», которое приносит людям столько радости: старикам возвращает молодость, слабых делает сильными.

* * *

Во многих странах Азии женьшень известен уже три тысячи лет как самое ценное лекарственное средство.

Согласно утверждениям тибетских врачей, женьшень обладает свойством вселять в человека силу, бодрость, свежесть молодости, делать кожу его розовой, как у девушки, укреплять работоспособность, выносливость...

Десятки книг по восточной медицине указывают, что добрую половину всех болезней, которым подвержен человек, излечивает корень женьшень.

Его называют и «чудом мира» и «божественной травой». Но больше всего - «корнем жизни».

В восточной фармакопее «Бент-Цао-Ганьму», составленной в 1596 году, среди всех лекарственных трав самое почетное место отведено женьшеню.

За ним по силе воздействия на человеческий организм следует китайский лимонник «Увэ-цзы», что значит: «плод с пятью вкусами».

Лимонник как тонизирующее средство не уступает женьшеню. Среди коренных жителей Дальнего Востока давно известно тонизирующее действие китайского лимонника. Нанайцы и удэгейцы, отправляясь на охоту, всегда берут с собой сушеные ягоды лимонника. Когда они сильно устают, то едят эти ягоды. Горсть сухих ягод лимонника дает им силы долго преследовать зверя.

Китайский лимонник в большом количестве растет в дальневосточной тайге.

(И у меня на даче в Новосибирске растёт. Только этим летом разобрался, что это за растение такое осталось от прежних хозяев на участке - оказалось лимонник китайский. Ягодки я тут же собрал. Примечание от Веб Рассказ)

Далее в «Бент-Цао-Ганьму» сказано, что целебная сила начинает появляться в женьшене только с десятилетнего возраста. Вот почему корни моложе десяти лет Сяо Батали никогда не выкапывал, а оставлял для дозревания.

* * *

Названия корней женьшеня:

Тантаза - трёхлистный корень.

Сипие - четырёхлистный.

Упие - пятилистный.

Липие - шестилистный, встречается очень и очень редко.

* * *

Самым дорогим считался и поныне считается в мире русский женьшень, найденный в Уссурийской тайге, на юге Советского Приморья.

Особенно высоко ценился дикий корень, зарегистрированный в торговой палате и снабженный специальным паспортом с печатью правительственного учреждения.

В паспорте непременно указывались возраст, размер, вес корня и место, где он выкопан, а также имя искателя, который его нашел.

В 1905 году, при укладке железной дороги на Сучан нашли корень, которому было 200 лет.

Он весил полтора фунта.

Продали его в Токио за 5000 долларов. Полгода за ним охотились десятки торговцев, которые, не задумываясь, охотно удвоили бы цену за этот редчайший экземпляр русского женьшеня.

1976

Советская проза.

Это были отрывки из начала повести - «Быль о женьшене», из сборника небольших повестей о Дальнем Востоке одного автора - «Лебеди летят над тайгой».

Автор Семён Михайлович Бытовой.

ИСТОЧНИК

На этом повесть не заканчивается, это только начало, дальше вы прочитаете сами, если захотите.

* * *

На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!

Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.

До свидания.