И. Шухов:У МЕНЯ ЛИЧНЫЙ СЧЁТ К СОЛЖЕНИЦЫНУ

Письмо в редакцию газеты "День Литературы"

С огромным интересом, залпом прочел книгу Владимира Бушина "Неизвестный Солженицын". Повезло купить этот пятисотшестидесятистраничный том, вышедший обычным по нынешнему времени четырехтысячным тиражом в серии "Политический бестселлер" /Москва, Эксмо, 2009/. И поистине бестселлер: такого об авторе "Одного дня Ивана Денисовича" и "Архипелага ГУЛАГ" до сих пор читать не доводилось.

Владимир Бушин, блистательный полемист и публицист, отстаивает прежде всего правду истории, честь русской классической литературы и на обширнейшем документальном материале показывает истинное лицо Нобелевского лауреата – оголтелого соискателя Геростратовой славы.

Было в нем что-то от оборотня. Недаром же, сказано в аннотации к книге, крупнейшие писатели, современники Солженицына, встретили его приход в литературу очень тепло, кое-кто даже восторженно. Но со временем отношение к нему резко изменилось. Александр Твардовский, не жалевший сил и стараний, чтобы напечатать в "Новом мире" никому не ведомого автора, потом в глаза говорил ему: "У вас нет ничего святого...". Михаил Шолохов, прочитав первую повесть литературного новичка, попросил Твардовского от его имени при случае расцеловать автора, позднее писал о нём: "Какое-то болезненное бесстыдство". То же самое можно сказать и об отношении к нему Леонида Леонова, Константина Симонова...

"Механику" этого оборотничества, предательства Солженицыным всего и вся раскрывает Бушин в своем обстоятельном, захватывающем повествовании.

Меня, помимо всего, по-особому взволновали в книге страницы, касающиеся темы – Солженицын и журнал "Простор". Имеется в виду "Простор" шестидесятых-семидесятых годов, главным редактором которого был Иван Петрович Шухов. Слава журнала тогда была не меньшей, чем у "Нового мира", редактируемого Александром Твардовским.

"Простор" той неповторимой шуховской поры Бушин упоминает вот в какой связи. Осенью 1966 года Солженицын окончил первую часть романа "Раковый корпус" и намеревался опубликовать в "Новом мире". Одновременно отправил экземпляр рукописи в ленинградскую "Звезду". "Параллельно" не обошел он вниманием и казахстанский "Простор".

В нашем семейном архиве есть два солженицынских письма отцу – первое рукописное, а второе – отпечатанное на машинке. На рукописном нет даты (конверт, к сожалению, не сохранился), но, судя по контексту, написано оно как раз той самой осенью шестьдесят шестого.

"Редакция журнала "Простор"

Главному редактору Шухову И.П.

Уважаемый Иван Петрович!

У меня возникла мысль предложить Вашей редакции посмотреть мою повесть "Раковый корпус" (I часть). Я понимаю, что она трудна для напечатания. Но здесь есть (особенно в гл.20) теплые слова о Казахстане, о казахах – м.б. именно поэтому она легче подошла бы "Простору"?

Экземпляров повести у меня мало, и я хотел бы сохранить этот в приличном состоянии. Поэтому, если повесть Вам не подойдет – не возвращайте ее по почте, а с оказией (у Вас, кажется, время от времени ездят сотрудники в Москву, либо через сотрудницу ЦГАЛИ Миральду Георгиевну Козлову, которая по моей просьбе зайдет в Вашу редакцию в конце сентября) верните в Москву на пер. Чапаевский, 8, кв. 54, Туркиным (это близ метро "Сокол"), т. Д-7-56-83.

А для письма мой адрес: г. Рязань, 12, проезд Яблочкова I, кв. II

Солженицын Александр Исаевич.

С искренним расположением".

Следом шла короткая подпись, точь-в-точь такая, о которой упоминает на первых страницах своей книги Бушин, один из тогдашних адресатов будущего Нобелевского лауреата: "вся состоящая из острых углов и завитушек: А.Солж".

Заканчивалось то первое письмо постскриптумом из нескольких весьма показательных строк. Но об этом скажу позже.

А сейчас приведу выдержку из своего документального повествования "Ветер разлуки".

"Хорошо помню: отец принес тогда из редакции рукопись романа, присланную Солженицыным из Рязани, где он в ту пору жил, прочёл и по обыкновению поделился впечатлением с моей матерью, сказав, что вещь эта ему не понравилась. И вовсе не по идейным соображениям, а именно по причине невысоких литературных достоинств. Художественные критерии для отца были превыше всего».

Следующее письмо за той же краткой подписью было отпечатано на машинке на листе половинного формата.

"15.3.67

Рязань

Уважаемый Иван Петрович!

Жена рассказала мне о Вашем телефонном разговоре с ней и о Вашем желании задержать у себя 1-ю часть "Ракового корпуса". Однако я считаю, что в этом сейчас нет практического смысла. Давайте договоримся с Вами иначе: Вы сейчас вернете мне рукопись по известному Вам московскому адресу (Москва, А-57, Чапаевский переулок 8, кв.54, Туркиной Веронике Валентиновне) – лучше не по почте, а с оказией, так будет экземпляр целей. Хотелось бы, чтоб на Чапаевском она была не позже первой половины апреля. Мне срочно нужен сам экземпляр, у меня их слишком мало. – Если же в будущем году у Вас появится желание сделать попытку напечатания, то вы напишете мне об этом, и я снова передам Вам рукопись.

С уважением

Солженицын".

По заведенному "просторовскому" обычаю, рукопись прочли также члены редакционной коллегии. После этого автору было отправлено письмо с замечаниями и пожеланием доработать рукопись.

Ответ пришел холодно-язвительный.

"Редакция журнала "Простор"

Отдел прозы

В течение трех месяцев (сентябрь-ноябрь) я тщетно ждал отклика от вашего журнала на мою рукопись. С тех пор я уехал из дому. И теперь читаю Ваше письмо с опозданием на два месяца. Однако, мне известно, что И.П. Шухов, будучи в Москве, не звонил по предложенному мною телефону и стало быть, не пытался встретиться со мной.

Таким образом, мнение Вашей редакции о "Раковом корпусе" мне осталось неизвестным. Ваше письмо содержит тоже слишком общие слова. Убрать ДЛИННОТЫ я не могу по той причине, что я их там не вижу, иначе убрал бы еще до посылки рукописи в редакцию. "Довести до кондиции" также не могу, ибо не знаю уровня кондиции, принятой в Вашем журнале, а по мне "кондиция" удовлетворительна и такая.

Прошу Вас либо конкретно указать, что для Вас в рукописи неприемлемо, либо вернуть рукопись.

С уважением

Солженицын

6 февраля 1967".

В итоге, "желания сделать попытку напечатания" у редакции не появилось, и рукопись была возвращена.

Теперь самое время вернуться к первому солженицынскому письму отцу и привести упомянутую мной приписку: "Большой неожиданностью было для меня (уже после выхода Ив. Денисовича) совпадение фамилии моего героя с Вашей. Простите! Но была неотвратимая потребность дать фамилию именно Шухов – и никакую другую!".

Не припомню, чтобы Иван Петрович говорил что-либо по этому поводу. Но сам факт такого – якобы "неожиданного" – совпадения неприятно задел его, и на почтовом конверте с отпечатанным на машинке обратным адресом: "г. Рязань, проезд Яблочкова, I, кв. II", но без подписи отправителя, отец крупно вывел черными чернилами: Солженицын.

В конце восьмидесятых мне довелось прочитать изданную в 1975 году в Москве книгу Натальи Решетовской "В споре со временем". После в своих "Годах без отца..." написал: "Там, на 155-й странице, я с удивлением прочел следующее: "Солженицын отдавал себе ясный отчет в том, что без понимания простого человека, особенно человека деревни, в России стать настоящим писателем невозможно.

Такова у нас литературная традиция ещё со времен Пушкина".

И далее: "Хотя образ Ивана Денисовича – образ собирательный, от кого-то нужно было оттолкнуться! Для такого первоначального толчка и послужил Солженицыну уже немолодой повар его батареи – Иван Шухов. Он до какой-то степени увидел его, этого реального Ивана Шухова, в Экибастузском лагере".

Однако ни в батарее, ни в Экибастузском лагере не было никакого Шухова – он возник в голове завистливого и мстительного сочинителя. Всё загодя продумал – плюнул, напакостил, а потом: большая неожиданность! Простите!

Нечиста, значит, была совесть Солженицына (да и была ли она у него вообще?), коли пришлось просить прощения за этакую коварную "подставу"! Да и то – потому лишь просил, что надеялся напечататься в шуховском "Просторе". Но, "неожиданно" обнаружив совпадение, ни фамилии, ни хотя бы имени своего намозолившего всем глаза "Ивана Денисовича Шухова" так и не изменил. "Простите!" Но – дело-то сделано!.. Поистине – "болезненное бесстыдство"!

Могут сказать – а зачем это было нужно? А вот зачем. Вернёмся к словам: он "отдавал себе ясный отчет в том, что без понимания простого человека, особенно человека деревни, в России стать настоящим писателем невозможно".

Вот именно – отдавал отчет, всё точно рассчитывал, как математик (кем, кстати, и был по первой своей специальности). Ведь сам-то он, выросший в тепличных условиях курортного Кисловодска, "простого человека", а тем паче "человека деревни", что называется, и в глаза не видал! Но шибко хотелось любой ценой выделиться, превзойти настоящих писателей, продолжателей той, идущей еще с пушкинских времен, традиции русской литературы. Естественно, главной помехой в осуществлении своих непомерных честолюбивых амбиций, предметом едкой зависти и раздражения для будущего Нобелевского лауреата служили произведения современников, вошедшие, как принято говорить, в золотой фонд отечественной литературы. В них-то, своих соперников, и целил "гений первого плевка" (по убийственной характеристике В.Бушина).

Первой мишенью стал автор великого "Тихого Дона". Пользуясь тем, что рукопись романа считалась тогда утерянной, Солженицын принял самое деятельное участие в одном бесчестном, провокационном "проекте" – выпуске книги "Стремя "Тихого Дона", автор которой, скрывшийся под псевдонимом, тщился доказать, будто роман написан не Шолоховым, а неким посредственным литератором Фёдором Крюковым.

Как известно, позднее, уже после кончины Шолохова, рукопись была найдена и солженицынская гнусная затея оболгать писателя с треском провалилась. Несмотря на это, злобствующий пасквилянт до конца своих дней так и не покаялся...

Так вот – насчет "большой неожиданности" и "неотвратимой потребности" дать своему вымышленному персонажу фамилию – Шухов. Кого Солженицын хотел обмануть? Есть все основания утверждать, что это вовсе не неожиданность, а заранее спланированный коварный ход, чтобы, так сказать, дуплетом пальнуть и по автору "Тихого Дона", и по его другу и литературному собрату Ивану Шухову. Ведь имя Ивана Петровича Шухова Солженицын знал еще со школьных лет.

Знал, конечно, что оба писателя были дружны еще с юности, публиковали свои первые произведения в конце двадцатых годов в журнале "Крестьянская молодежь".

В 1975 году Иван Петрович писал в статье "Обаяние личности" о том, что тесное общение с Шолоховым в самом начале его писательской биографии во многом помогло ему в литературном самоопределении. Опубликованные первые главы "Тихого Дона" послужили своеобразным импульсом к написанию "Горькой линии", вышедшей в свет в 1931 году. Следующий роман "Ненависть" вышел в свет раньше "Поднятой целины", но в нем по-своему преломились мысли, вызванные общением с Михаилом Александровичем. Оба шуховских романа, что хрестоматийно известно, высоко ценил Максим Горький, ставя их, вместе с книгами Шолохова, в ряд лучших произведений современной литературы.

В конце статьи Иван Петрович сообщал: "Сейчас я работаю над книгой мемуаров. Хочу написать в ней о людях, встречи с которыми стали для меня не только запоминающимися и радостными, но служили творческим стимулом. И, конечно же, особо хочется рассказать о дружбе с Михаилом Александровичем Шолоховым, личность и творчество которого являются для меня предметом восхищения и гордости".

Совсем иные эмоции вызывали личность и творчество великого мастера слова у Солженицына. И шуховские полнокровные, высокохудожественные романы, отмеченные своеобразием авторского языка и стиля, также не давали покоя. Он, безусловно, читал их и как литератор не мог не увидеть авторского мастерства живописания словом, в котором сказался редкий шуховский природный талант, то самое "понимание простого человека", характеров, жизни и быта сибирских казаков, из которых сам Иван Петрович был родом. Не мог Солженицын не ощутить особого, неповторимого "изгиба" шуховской фразы, ее завораживающей поэтики и гармонии. И вряд ли, читая "Горькую линию", мог не пожалеть втайне, что не ему достался божий дар написать такую, скажем, картину.

«Степь.

Родимые, не знавшие ни конца ни края просторы. Одинокие ветряки близ пыльных дорог. Неясный, грустно синеющий вдали росчерк берёзовых перелесков. Горький запах обмытой предрассветным дождём земли. Трубный клич лебедей на рассвете и печальный крик затерявшегося в вечерней мгле чибиса. О, как далеко-далеко слышна там в предзакатный час заблудившаяся в ковыльных просторах проголосная девичья песня».

И вообще, неповторимый, живой сибирский казачий говор шуховских героев с его «словечками вприкуску» – не чета солженицынской вымученной языковой невнятице со всякими искусственными полублатными «смефуёчками».

А тому, что «Горькую линию» Солженицын действительно читал, есть и косвенное подтверждение: уж очень близко перекликается в его прожектёрском трактате «Как нам обустроить Россию» краткий экскурc в историю Казахстана со строками из рапорта персонажа шуховского романа – станичного атамана Муганцева полковнику Скуратову о киргизах, «совершающих в пустынных пространствах степей огромные орбиты своих кочевок…».

Но – о впечатлениях от романов Шухова Солженицын не обмолвился ни единым словом – такова уж была его скрытная, своекорыстная натура.

И мне близка и понятна реакция отца, не терпевшего неискренности и двуличия и потому не посчитавшего нужным отвечать на то письмо из Рязани.

И сейчас отрадно было мне встретить в книге Бушина строки о «Просторе» шуховской поры и убедиться в справедливости тогдашнего решения отклонить солженицынскую рукопись. Не помогла и лукавая приманка – насчет «теплых слов о Казахстане, о казахах». Кстати, позже, вернувшись в Россию из Америки, «гений» в упомянутом выше трактате сказал о Казахстане и казахах такие «теплые» слова, что они, казахи, до сих пор гневаются и слышать о нём не могут!

В главе «Соловей и кукушка» «Неизвестного Солженицына» говорится, что первая часть «Ракового корпуса» (та самая, которую автор предлагал «Простору») обсуждалась в ноябре 1966 года на заседании секции прозы Московской писательской организации и в редакции «Нового мира». Все известные московские писатели и критики, среди них и Зоя Сергеевна Кедрина, активно сотрудничавшая в те годы с «Простором», высказывались о сочинении резко критически. То же самое пришлось выслушать автору и в сентябре 1967 года на обсуждении в секретариате Союза писателей СССР: «Много длиннот, повторов, натуралистических сцен – все это надо убрать…»; «Читал с большим неудовольствием…»; «Раковый корпус» – антигуманистическая вещь…»; «Просто тошнит, когда читаешь…».

В другой главе своей книги Владимир Бушин, возвращаясь к истории публикации романа, полемизирует с доктором филологических наук Людмилой Сараскиной, выпустившей фундаментальный том о Солженицыне в серии ЖЗЛ. Сараскина пишет: «Простор» просил творчески пересмотреть «Раковый корпус», убрать длинноты и довести повесть до кондиции. А.И. ответил, что убрать «длинноты» не может, т.к. их там нет, «довести до кондиции» не может, ибо не знает уровень кондиции журнала». По поводу этих строк Бушин замечает: «Ответ наглый, ибо, во-первых, длиннот у А.С. почти всегда в избытке. Более многословного писателя мир не знал».

Как известно, провокацию против автора «Тихого Дона», к счастью, успели разоблачить еще при жизни затеявшего ее лжеца. А вот другой свой нечистый замысел он мог считать удавшимся: пресловутый зэк пошел гулять по страницам школьных и вузовских учебников, соседствовать с Иваном Петровичем Шуховым в поисковиках и на сайтах интернета. Недаром после появления этого «Денисовича» шуховские недоброжелатели страшно обрадовались. Так, один из них, скрывая ликование, писал: «Солженицын извиняется за имя героя «Одного дня…», дескать, не знал. Мне кажется, он нанёс Шухову ещё большую обиду – учился в ИФЛИ, а в тридцатых годах Шухов гремел, любой начинающий писатель знал его имя, а тут – не знал.

Какого теперь Ивана Шухова знают в мире больше?».

Правда, эффект от такого искусственного навязывания солженицынского опуса невелик: добровольно, а не по обязанности «Один день…» давно уже никто не читает. Тем более, что в «лагерной» теме есть куда более сильные вещи – Варлама Шаламова, Николая Раевского, Анны Никольской… Однако, «Иваном Денисовичем» продолжают забивать головы студентов и школьников – взамен полнокровных художественных образов настоящих писателей, знатоков народной жизни, коим стать Солженицыну, может, и хотелось, но оказалось не суждено.

Таковы уж отголоски тлетворных веяний «антикультурной революции» девяностых годов. Хотя веяния – дело переменчивое. Сегодня не всё в духовной сфере уж так безнадежно. Московское издательство «Вече» в канун восьмидесятилетия со дня выхода в свет романов Ивана Петровича Шухова «Горькая линия» и «Ненависть» выпустило эти канонические, выдержавшие испытание временем произведения отдельными томами. Обе книги вошли в издательскую серию «Сибириада» – наряду с такими достойными, известными не одному поколению читателей произведениями, как «Угрюм-река» Вячеслава Шишкова, «Амур-батюшка» Николая Задорнова, «Дерсу Узала» Владимира Арсеньева…

И это – справедливо. Солнце русской классической литературы – и дореволюционного, и советского времени – ладонью не закроешь и солженицынским нечитаемым многотомьем не заслонишь!

Илья Шухов, г.Алма-Ата