"Солон" Джованни Паскали, перевод с итальянского

Giovanni Pascoli - 31 декабря 1985 - 6 апреля 1912.

Завтра великому итальянскому классику исполнится 170 лет со дня рождения. Решила дополнить книгу переводов главным стихотворением в моём переложении - "Солон" (из древнегреческого эпоса). Кстати, Джованни Пасколи преподавал в университете латинский язык и когда писал стихи на латинском, то подписывал их именем «Янус Неморин» (Лесной Янус). https://stihi.ru/2024/12/30/32...

Solon

Мой перевод с итальянского

Солон

Любое празднество без пения печально,

Как храм без золота даров во славу Бога.

Я жду певца, чей голос так необычаен,

Что станет эхом с Горним светом диалога.

Нет ничего прекрасней, чем вокал речистый:

Сопрано, тенором исполненный спокойно.

Пир будет полон яств и помыслов пречистых,

Хлеба' и рыба - всё покажется достойным.

Нальёт из чаши виночерпий сок Тосканы.

Взбурливший кратер древней трапезы фонтаном

Наполнит кубки добрым словом, и в стаканы

Польётся лира и священный гимн вулкана,

Что флейтой плачущей проникнет в одночасье

В глубины сердца наслаждением отрадным.

А боль и радость - это чувственное счастье.

Соло'н, когда-то изрекли, - блажен без меры,

Любил он быстрых лошадей с красивой кожей,

Собак охотничьих, заморские галеры.

Теперь далёкий друг ни словом не поможет,

Азартных гончих, лошадей уже не жаждет,

И пира хлебного, любви мудрец не хочет,

Он приобрёл богатство большее однажды:

Взамен вина в его крови напев клокочет.

Спокойным морем из Пиреи каравеллой

В печаль заката влился новый луч рассвета.

Софо воспела миру лучшие новеллы,

Вдохнув в поэзию энергию расцвета.

И двор Фоко в трёхдневный пир Антестерии

Залётной ласточке открыл ворота славы,

Вино окрепло с песней высшей эйфории.

Пришла волной, цветами вешних дуновений,

Эгейским морем растревожив круговерти,

Поведав тайны сокровенных песнопений

Одно любви великой, а другое - смерти.

Вошла задумчиво, Фоко скамью поставил,

Богатством золота заклёпки воссияли.

Он подал чашу, села певчая сверх правил,

Пептид держа, и гости дружно закивали.

Встряхнула струны арфы красочным вступлением,

Раскрыла песней блеск всего преображенья:

"Сияет сад, подлунным светом растревожен,

Цветы серебряные яблони лучисты,

Изгиб предгория мерцает нежной дрожью…

и ветер свистнет;

Стенает яро, рвёт деревья по оврагам,

Дубы и вязы устояли из немногих,

Любовь бежит, в порыве жертвенной отваги,

ломает ноги;

В ажурном облаке волос витком сопрано,

Она играет золотым числом пропорций,

Но сердце чувствует, что поздно или рано

угаснет солнце;

О! Пропади всё, не хочу предела мысли,

Желаю ясности ума без пятен тёмных.

Великий свет, и страшный рок в судьбе зависли

волной огромной;

Желаешь сладко ли проникнуть в мир познаний?

Светило спустится на дно в пучине моря,

И сгинет с ним оракул тайных созерцаний,

познавший горе."

- Всё это смерть! - воскликнул старец, - Жизнь прекрасна!

- Любовь! - ответила Софо и с новой силой,

Настроив струны, свой вердикт провозгласила:

"Излишни слёзы, ты всевластен, дом твой полон.

Я - гостья с лирой - голос знающих поэтов.

Скорбь по убитому атлету знает Со'лон,

сам был атлетом;

Герой достоин быть пожизненной десницей,

Внушать кричащим и врагам победу слова.

Сомкнёт Родопи, кровь стерев на колеснице,

Глаз рулевого;

Исчезнет музыка средь звона пустословья.

Пектида - быстрое крыло в среде инертных.

Поэт живой, пока слагает песнь с любовью

и гимн бессмертья;

Слагают эпос мудрых струн поэтов пальцы.

Не рви одежду, траур дарит человечность.

Познают силу красоты в стихах скитальца

душа и вечность;

Коснитесь трепетно меня, гоня угрозы,

Не оставайтесь к мудрым песням безучастны,

И вспыхнут очи несравненной алой розы -

Сафо прекрасной!"

И эта песня о Любви и смелой Смерти

Всех поразила, а мудрец, прозрев, поведал:

"Позвольте, выучив всё это, умереть мне!"

30.12.24 10-30

____________________________________________

Пояснения:

Пирей — афинская гавань; Эресс — по одной из версий, родной город Сафо.

Фок. — Солон слышит песню Сафо в Афинах, на пиру у Фока, которому была посвящена отрывочно сохранившаяся элегия Солона.

Праздник Антестерии — Трехдневный праздник в честь Диониса, приходившийся на февраль — март.

Пектида — двадцатиструнная арфа, по преданию, изобретенная Сафо.

Сияет сад и далее Пасколи употребляет рифмованную сапфическую строфу.

Родопа, Родопида — возлюбленная одного из братьев Сафо.

Солон (640 — ок. 560 гг. до н. э.) — афинский государственный деятель и поэт. В основе поэмы лежит легенда, переданная в «Пестрых рассказах» Элиана (вторая половина II в.). Солон услыхал, будучи глубоким стариком, на пиру песню Сафо. Он горячо просил научить его этой песне. Когда же Солона спросили, почему в нем вспыхнуло столь страстное желание, он ответил, что хочет выучить песню и умереть. Сохранились пояснения Пасколи к замыслу этой поэмы, из которых следует, что помимо общеочевидных тем в ней поэт развивает и свое мифологическое истолкование образа Сафо (в действительности, говорит он, такой женщины, возможно, не существовало; ее образ — символ слияния с бесконечным; гибельный прыжок Сафо, о котором говорит предание, со скалы в море и означает прорыв в светозарную бесконечность).

Оригинал:

Giovanni Pascoli

Solon

Triste il convito senza canto, come

tempio senza votivo oro di doni;

chè questo è bello: attendere al cantore

che nella voce ha l’eco dell’Ignoto.

Oh! nulla, io dico, è bello più, che udire

un buon cantore, placidi, seduti

l’un presso l’altro, avanti mense piene

di pani biondi e di fumanti carni

mentre il fanciullo dal cratere attinge

vino, e lo porta e versa nelle coppe;

e dire in tanto grazïosi detti,

mentre la cetra inalza il suo sacro inno;

o dell’auleta querulo, che piange,

godere, poi che ti si muta in cuore

il suo dolore in tua felicità.

— Solon, dicesti un giorno tu: Beato

chi ama, chi cavalli ha solidunghi,

cani da preda, un ospite lontano.

Ora te nè lontano ospite giova

nè, già vecchio, i bei cani nè cavalli

di solid’unghia, nè l’amore, o savio.

Te la coppa ora giova: ora tu lodi

più vecchio il vino e più novello il canto.

E novelle al Pireo, con la bonaccia

prima e co’ primi stormi, due canzoni

oltremarine giunsero. Le reca

una donna d’Eresso — Apri: rispose;

alla rondine, o Phoco, apri la porta —

Erano le Anthesterïe: s’apriva

il fumeo doglio e si saggiava il vino.

Entrò, col lume della primavera

e con l’alito salso dell’Egeo,

la cantatrice. Ella sapea due canti:

l’uno, d’amore, l’altro era di morte.

Entrò pensosa; e Phoco le porgeva

uno sgabello d’auree borchie ornato

ed una coppa. Ella sedè, reggendo

la risonante pèctide; ne strinse

tacita intorno ai còllabi le corde;

tentò le corde fremebonde, e disse:

Splende al plenilunïo l’orto; il melo

trema appena d’un tremolio d’argento...

Nei lontani monti color di cielo

sibila il vento.

Mugghia il vento, strepita tra le forre,

su le quercie gettati... Il mio non sembra

che un tremore, ma è l’amore, e corre,

spossa le membra!

M’è lontano dalle ricciute chiome,

quanto il sole; sì, ma mi giunge al cuore,

come il sole: bello, ma bello come

sole che muore.

Dileguare! e altro non voglio: voglio

farmi chiarità che da lui si effonda.

Scoglio estremo della gran luce, scoglio

su la grande onda,

dolce è da te scendere dove è pace:

scende il sole nell’infinito mare;

trema e scende la chiarità seguace

crepuscolare.

La Morte è questa! il vecchio esclamò. Questo,

ella rispose, è, ospite, l’Amore.

Tentò le corde fremebonde, e disse:

Togli il pianto. È colpa! Sei del poeta

nella casa, tu. Chi dirà che fui?

Piangi il morto atleta: beltà d’atleta

muore con lui.

Muore la virtù dell’eroe che il cocchio

spinge urlando tra le nemiche schiere;

muore il seno, sì, di Rhodòpi, l’occhio

del timoniere;

ma non muore il canto che tra il tintinno

della pèctide apre il candor dell’ale.

E il poeta fin che non muoia l’inno,

vive, immortale,

poi che l’inno (diano le rosee dita

pace al peplo, a noi non s’addice il lutto)

è la nostra forza e beltà, la vita,

l’anima, tutto.

E chi voglia me rivedere, tocchi

queste corde, canti un mio canto: in quella,

tutta rose rimireranno gli occhi

Saffo la bella.

Questo era il canto della Morte; e il vecchio

Solon qui disse: Ch’io l’impari, e muoia.