Вазген Авагян: "Никто не любит платить: с этого и началось…"

В фильмах о революции есть такой забавный штамп: люди на рынке настолько не доверяют друг другу, что держатся за деньги и товар, отпуская руки одновременно. А то вдруг с мешком убежит, а денег не отдаст? Или наоборот? Но мы можем представить себе другую, благостную картину, эдакий предбанник коммунизма (в хорошем смысле слова).

Люди живут настолько стабильно, привычно, обыденно, что присутствие продавца стало почти не нужным. Некто подходит к прилавку фермера и кладёт монетку. Берёт продукт, уходит. Через некоторое время, когда ему удобно, фермер приходит, видит, что продукт забрали, и забирает монетку. Такое теоретически возможно, в старых американских фильмах молочники так бутылочки с молоком оставляли у дверей, чтобы не беспокоить по утрам хозяев: вдруг ещё спят?

Но такая дистанционная торговля, основанная на огромном доверии друг к другу, в широкий обиход, согласитесь, не вошла. Потому что, всё-таки, как ни крути – а платить никто не любит. Самое дешёвое – бесплатное, дешевле него только то, за что доплату дают…

+++

И вот однажды в нашем воображаемом мирке (похожем на маленький американский городок 70-х в глубинке) случилась неприятность. Некто продукт фермера взял, а монетку не положил. Посчитал, что она ему в кармане нужнее: собирался пойти к игровым автоматам, выиграть там много монеток, и одну вернуть. После. Может быть.

Вы уже догадываетесь, что ничего он не выиграл, и ничего фермеру не возместил. Но фермера это сперва не очень обеспокоило: доверие! Ну, человек же вернётся завтра, и заплатит две монетки! И фермер не стал кипеж поднимать. Вошёл в положение. Закрыл глаза.

Поскольку наш мирок – условная игровая модель, то, опуская многие сложности жизни, скажем линейно и плоско: неплательщику понравилось. Он стал везде так делать, и сперва всё тихо прокатывало. В итоге у него вдруг стал самый высокий уровень жизни, которому все завидуют (потому что он всё берёт и ни за что не платит), и он привык так жить.

Он-то привык (к хорошему быстро привыкают). Но те, кого он обирал – не то, чтобы не хотели, а не могли к такому привыкнуть. Что было дальше – можете догадаться.

Вначале пошли устные претензии. Разговоры, что «попозже всё верну». Но доверие таяло, и в ход пошли письменные рекламации (смотрите, например, на госдолг США). Парень, который привык всё брать бесплатно, стал выдавать долговые расписки, но платить по ним не собирался. Может, действительно привык, что ему всё даром. А может – и нечем ему за такую гору благ рассчитаться, работать-то он давно бросил…

Дальше начинаются уже хорошо знакомые современной геополитике «разборки на дубинках». Договориться стороны обмена уже не могут. Тот, кто привык не платить (или платить фальшивой бумажкой) – требует, чтобы обмен и дальше был неэквивалентным. И терроризирует производителей.

Те, в свою очередь, истощаясь, понимают, что всё одно помирать, и берутся за дубины.

Знакомая картина «бунта глобального юга»?

+++

Кризис экономики – это нарушение обмена веществ. Иногда он принимает вид кризиса неплатежей, включающий цепочки неоплаченных работ. А иногда и нет: если платежи идут фальшивыми деньгами, такими, как доллары США, то кризиса неплатежей как бы и нет, а вот нарушение обмена веществ в экономике наблюдается куда более глубокий и более тяжкими последствиями.

Нормальный обмен веществ в экономике – это т.н. «неубывающая ценность в сегменте». Что имеется в виду?

Некий сыровар имеет на руках определённую ценность, сыр. Вот он этот сыр продал. Сыра у него больше нет, но зато есть деньги, представляющие, хотя бы примерно (пусть и с погрешностью) ту же самую ценность, что и отправившийся на сторону сыр. Теперь этот сыровар купил себе сырьё. У него нет теперь ни сыра, ни денег, но ценность сохраняется в виде сырья. Из сырья сделан сыр: сырьё исчезло, товар появился.

Всякий понимает, как сильно отличается головка сыра от денежной купюры (впрочем, и купюра от монеты), и как сильно отличается сырьё сыровара от конечного продукта. Но с точки зрения экономики он постоянно обладает некоей ценностью, которая, меняя обличья, сохраняется в том сегменте, который занят сыроваром.

Эта ценность в сегменте может возрастать за счёт достижений прогресса, улучшения логистики и организации труда и других факторов, что всех только радует. Расти она может, и даже должна. Убывать не должна.

Не нужно быть экономистом, чтобы понять, простым здравым смыслом: если ценность в сегменте будет убывать, то она в итоге сведёт весь сегмент к нолю, и он прекратит своё существование, как экономическая ячейка.

+++

Так вот, экономический кризис связан с тем, что в определённых сегментах начинается отток реальной ценности, составляющей их экономическое тело. Погибая, эти клеточки экономики запускают цепную реакцию, как экономической, так и внеэкономической гибели других клеточек. Ячейка экономики – это люди, производственные мощности, квалификации. Утрачивая востребованность, квалификации забываются, уходят, стираются. Производственные мощности, простаивая, разрушаются и растаскиваются, хранятся недолжным образом. Люди – страдают, бедствуют или разбегаются, кто куда.

Отсюда и внеэкономические проблемы экономических кризисов: помимо сокращения производства, он наращивает армию криминала, нищих, разного рода асоциальные элементы, которые мешают жить даже тем, с кем непосредственно не случилось экономической трагедии.

Всё это очень печально для семьи, частной собственности и государства – но куда деваться, если ценность в определённых сегментах начала убывать, и процесс носит длительный, непрерывный характер?

Сыровар из нашего примера не смог продать сыр, сыр пролежал и испортился, нет ни денег, ни сыра. Сырья тоже нет – ведь сыровар его не покупал: не на что, и незачем (коли сбыта нет).

Это бьёт по производителю сырья. Но первый удар был нанесён, скорее всего, по потребителю сыра: с чего он вдруг перестал покупать? А может быть, и нет: свобода торговли рахлебенила рынок импорту, покупатель своё взял, а сыровар пошёл на дно. Утянул за собой поставщика сырья. Тот ещё кого-нибудь.

В итоге, голодные и злые, когда уже нечего терять, собрались в банду и напали в подворотне на бывшего покупателя, кайфующего на иностранных сырах…

+++

Начиная с древнейших времён всякий мудрый правитель, понимая, что рискует собственной головой (а не только чужими) – чтобы избежать распада подвластного ему хозяйства, стремился не уменьшать ценности ни в одном сегменте обмена веществ. Говоря проще, традиционное государство было заинтересовано в том, чтобы никто никого не обворовывал, и если делались исключения – то для узкого круга фаворитов, в исключительных случаях, а не как правило и норма.

И вопрос не только в том, что доведённый до отчаяния ограбленный поднимет восстание, но и в том, что не поднимая никакого восстания, а просто само-ликвидировавшись, он вышибет ножку у табурета, на котором стоит правительство. А у этой табуретки ножек, хоть и много, да не бесчисленно! Одну ножку выбили, вторую – а там уже и всё правительство рухнуло, доигравшись…

И поэтому, хотя никто не любит платить (и все хотели бы отоварится на халяву, задаром) – власть обычно следит со строгостью, чтобы товары и услуги оплачивались, а не вышибались, не вымогались, не выморачивались у их производителей…

+++

Казалось бы, логичность такого подхода очевидна. Тогда что же ей противостоит? Фокус-покус в том, что логика традиционной человеческой культуры строится на аксиоме, догмате вечности (на практике – долговременности, «игры в долгую»). Между тем, в экономике полно игроков, для одних из которых продлённая ориентация (устойчивое и восходящее развитие) не является ценностью, а для других – возможностью.

Например, для мелкого рыночного хищника важнее всего выжить здесь и сейчас, провернуться и выкрутится. Если он здесь и сейчас, сегодня этого не сделает – то завтра его уже не будет. Долговременная репутация, конечно, хорошо, но если стоишь на грани банкротства, то думать о её сохранении не приходится. У того, кто выкрутился, ещё есть шанс восстановить репутацию надёжного и ответственного хозяйственника. А у обанкроченного – никаких шансов.

Суета и беготня банкротящихся, ищущих любой шанс выкрутится из западни – раскачивает корабль рыночной экономики, сбивает с курса и нарушает его остойчивость.

Но хотя люди, не имеющие ВОЗМОЖНОСТИ думать о будущем, составляют в рыночных экономиках огромную массу, всё решают крупные игроки, немногочисленные, те, у кого ВОЗМОЖНОСТЬ как раз имеется, а чего нет – так это ЖЕЛАНИЯ играть в долгую и обеспечивать устойчивость цивилизации.

Собственно говоря, эти крупные игроки, делающие ставку на ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС, создают ту огромную массу людей, для которых не оставлено ВОЗМОЖНОСТИ думать о будущем.

+++

Вместо обмена веществ получается каннибализм. Но не тот, страшный, о котором много пишут мои коллеги по ЭиМ, я имею в виду совсем другое значение этого слова, техническое. Совсем не такое страшное – однако же тоже деструктивное. «Каннибализмом» инженеры называют ситуацию, при которой из трёх старых поломанных тракторов собирают один работающий. То есть изымают из одного трактора деталь – и переставляют её на другой трактор.

Для тех, кто этим занимается, это необходимо: ведь три сломанных трактора лишь металлолом, а один работающий – это хозяйственная единица. Поэтому лучше заставить одного ездить, чем трёх стоять.

А в более широком смысле слова, в экономике – из, допустим, трёх сегментов изымается содержавшаяся в них остаточная ценность, чтобы сконцентрировать её в одном сегменте. Тогда сегментов останется меньше, но зато оставшиеся продолжат функцию.

Упрекать людей за это невозможно, ибо они выкручиваются, как получается, и делают дело – но общая тенденция такого «каннибализма», очевидным образом, деструктивная. Если мы вернёмся к метафоре тракторов, которые поглощают детали своих менее удачливых копий, то, да, трактора работают – но их всё меньше и меньше…

На практике это выражается тем, что человек, который вчера имел солидные средства к существованию, переходит сперва в режим «жёсткой экономии», а потом и вовсе выключается из экономической жизни.

Нетрудно заметить (и все уже заметили), что «жёсткая экономия» для либералов-рыночников представляется нормой жизни, не ограниченной по времени, как бы идеалом хозяйствования. Но нормальный человек понимает, что ставить целью жизни постоянно во всём ужиматься и себе отказывать – как-то нелепо, даже если об экономике ничего не знаешь.

«Жёсткая экономия» может применяться, но только как сильнодействующее кратковременное лекарство, имея временные рамки, и цель: экономят не просто так, а для чего-либо. Экономить просто так – значит, превратится в гоголевского помещика Плюшкина, когда психология скряги перерастает уже в чистых форм безумие…

Тем паскуднее это выглядит, что либералы САМИ СЕБЯ ограничивать ни в чём не привыкли и не собираются. А «жёсткую экономию» направляют на других, чтобы себе побольше благ оставить, в ситуации стабильно убывающего плодородия экономической почвы.

Но даже если бы они и сами жили, как помещик Плюшкин, морили бы не только зависимых людей, но и самих себя – для экономического прогресса это не дало бы никакой перспективы. Потому что сама по себе стратегия, нацеленная не на общий рост, а на внутренний передел пирога, ущербна и тупикова.

+++

Разгадку системного кризиса цивилизации уже давно дал один из идеологов глобализма, важный член бильдербергского «мирового правительства» Ж. Аттали.

Мало сегодня можно найти людей, которые не знали бы концепцию Аттали, сколь мрачную, столь же и господствующую в глобалистских структурах: согласно Аттали, глобализация порождает новую кочевую элиту, которая должна быть оторванной от своих национальных корней. Аттали вообще снимает с власти задачу устранения нищеты низов, даже в отдалённом будущем, даже в теории. За это (преодоление нищеты) у Аттали нет даже тоста.

В его картине мира нищета стабильно сочетается богатством, только уже в глобальном масштабе. Снять протесты поможет биороботизация. В этой концепции человек — придаток к кредитно-регистрационной карточке, кочевник в глобальном разделении специальностей, профессий — без семьи, без Родины. Наряду с гиперномадами (менеджерами крупных компаний) у Аттали запланированы инфраномады (трудовые мигранты). Свою мрачную антиутопию Аттали завершает картинами усиления конфликтов за ресурсы, и сломом государственных суверенитетов. Грозят бильдерберги явлением наднациональных «объектов надзора», которые начнут выполнять государственные функции вне правительств. Вишенкой на торте является мнение Аттали, что человек старше 65 лет «обходится обществу дорого» и забота об увеличении продолжительности жизни бесперспективна.

+++

Понятно, что охотник, который загоняет дичь – нисколько не думает о нормальном обмене веществ в её организме. Наоборот, нормальный обмен веществ, делая добычу здоровым организмом, помогает ей уйти от охотника или успешно сопротивляться ему.

Именно потому хищников и называют «санитарами леса» - ведь в первую очередь их жертвами становятся слабые и больные, наименее приспособленные особи. Но в дикой природе у хищника нет возможности по собственной воле нарушать обмен веществ у жертвы. А у Аттали и его бильдербергов – есть…

+++

Концептуально возрождение «кочевников», которых глобалисты прямо и грубо называют именно «кочевниками» после практически полной победы оседлой культуры – связано с утратой смысла жизни.

Если мелкий рыночный игрок просто НЕ МОЖЕТ думать о будущем, то владельцы мирового рынка – НЕ ХОТЯТ, НЕ ВИДЯТ СМЫСЛА. Устойчивости цивилизации, существующей, в идеале, бесконечно, они противопоставляют логику «смертных», заключающуюся в «снятии пенок» и не предполагающую никакого восходящего вектора.

В их голове жизнь началась бессмысленно, бессмысленно же и закончится. Причём не только у отдельного человека, но и у всего человечества. Если религиозные формы цивилизации видели перспективу в той или другой форме теозиса, то зловещий глобализм видит смысл только кратковременный и утилитарный: взять максимум, здесь и сейчас, себе.

Логика этих «хозяев жизни» уже не секретна и раскрывается во множестве комментариев, выводящих их практику токсичных временщиков из их картины мира, Вселенной. Приведём лишь один такой комментарий, анонимный, но достаточно системный:

«Существуют ошибочные суждения.

1. "У эволюции есть цель, и эта цель – «человек". На самом деле у эволюции нет цели. Не было бы человека - ну и ладно. Более того - эволюция - не линия (как кажется после изучения школьного учебника) - а этакий "помпон" с условным центром и бесконечным количеством ниточек. И эволюция человека - только одна из ниточек. Без которой "помпон" никуда не исчезнет.

2. "Эволюция - перебор вариантов". Эволюция не идёт случайным перебором. Эволюция идёт естественным отбором. А значит, заведомо нежизнеспособные варианты уничтожаются. И остаётся лишь то, что имеет дальнейшую перспективу».

Приняв такие тезисы, как истину, становится понятно, что тянуть в бесконечность будущего строго определённую форму цивилизации, кодифицированную версию классической культуры и сакральную форму человека – НЕЗАЧЕМ.

И это – видимо, метафизические основания экономического кризиса, фундамент власти и могущества тех, кто (убеждённый в своей правоте) отказался поддерживать нормальный обмен веществ между контрагентами экономики.

Со всеми вытекающими последствиями…

Вазген Авагян, команда ЭиМ