"всё это началось сугубо после первых серьёзных поражений немцев" Проверять будем?

Здравствуйте, уважаемые читатели. Два дня назад я поместила статью о том, что предшествовало восстанию в Варшавском гетто. Комментарии были разные. В том числе и этот

Поскольку тема выходит за рамки одного комментария, я решила опубликовать факты в отдельной статье.

Статья моя (https://cont.ws/@metafor/10712...) - не ответ на всё, что было написано Благиным в статье с фото еврейских полицейских. Если бы это был ответ, то, в первую очередь, я бы поместила ссылку на перевод книги фотографа Джо Юлиуса Хейдекера (Joe Julius Heydecker) - автора снимков в Варшавском гетто. (Хейдекер был одним из свидетелей на Нюрнбергском процессе).

 Перевод с  книги Джо Юлиуса фотографиями

Фотограф несколько раз проходил в гетто в феврале-марте 1941 года и его слова подтверждают умысел немецкого командования в уничтожении евреев ещё до того, как Германия напала на СССР, и до того, как советские войска дали немцам отпор под Москвой:

"Все, принимавшие участие в беседе, говорили о голоде. В то время гетто было закрыто не так давно, так что тут и там еще были запасы еды, но продавалась она по цене, доступной немногим. Кому нечего продать или обменять – ювелирные украшения, меховые пальто, предметы быта – раньше или позже начинают просто напросто голодать. Кто-то умер в снегу от холода, кого-то вынесли из укрытия, положили нагими на мостовую (даже их лохмотья имели ценность), покрыли газетой и оставили лежать, пока тело не подберут похоронные телеги и не отвезут на кладбище. На палец правой ноги им вешали ярлычок с именем, если оно было известно, и это имя в вносили в юденрате в регистрацию смертей; тело бросали в известковую яму. Женщины рассказали мне о налетах на гетто, время от времени организуемых немцами, о том, как они охотятся на улицах на людей, и смеются, стреляя по ним, особенно, если жертва попалась слегка неуклюжая, пейсатая, или если, падая, она перекувырнулась через голову.

Это было слишком, и теперь я уже не помню всех подробностей. Но я как сейчас вижу тех женщин, сидевших на корточках вокруг кресла, которое они предложили мне, и я помню, как точно их слова попадали в цель, усиливая мой стыд и отчаяние. Всё это было неприкрытое дьявольское преступление.

Я ушел уверенный в том, что все эти несчастные люди приговорены, сознательно и преднамеренно приговорены, к смерти. Я не видел, что могло бы остановить этот беспредел, пока он не достиг высшей точки. То, что я узнал от этих женщин, было лишь подтверждением того, что я, как солдат немецкой армии, видел и понял сам. Я был уверен, что мы собирались уморить голодом варшавское и другие еврейские гетто. С этой уверенностью я вернулся к себе в часть. Надпись на пряжке моего ремня гласила: «С нами Бог»"

Такие же планы были у немцев относительно Ленинграда - уморить голодом.

Какие сионисты, если Ленинград - не еврейское гетто?

На КОНТе есть ряд авторов, пытающихся обелить свастику и преступления фашистов. Я уже писала об этом:

Мразь на Конте не пройдёт!

Почему Ленинград был осаждён, но не захвачен

Книга памяти "Ленинград. Блокада. 1941-1944"

Что, из окопов полезли, власовцы? Мразь на КОНТе не пройдёт!

Искуплена ли свастика?

Гори, гори, моя звезда... (приключения пентаграммы)

Корни и основания фашизма

Прошу откликнуться знатоков фотошопа (о свастичной иконе)

Прошу откликнуться знатоков фотошопа-2. Наше изследование свастичной иконы

Текст книги с фотографиями выложу в отдельной статье. А пока приведу ещё комментарии

Почему же нечитаемым? Вчера я на одном дыхании прочла его книгу "Ночь", где описан путь рядового узника концлагеря. Как из набожного ребёнка, любимого семьёй, мальчик превращается в едва ли нечеловеческое существо, почти утратившее волю к жизни - столько изпытаний не только физических, но и психических ему выпало. И, можно представить, скольких страданий ему стоило вновь вспомнить всё и изложить это на бумаге. Чтобы знали люди, как это было, и что такое концлагерь.

В начале книги, Элиэзер описывает, как отнеслись евреи к предупреждению первого из депортированных, чудом оставшегося в живых:

"Он рассказал, что произошло с ним и его спутниками. Поезд с депортированными пересек венгерскую границу и на территории Польши оказался в ведении гестапо. Там он и остановился. Евреям пришлось выйти и пересесть в грузовики. Грузовики направились к лесу. Там людям приказали выйти. Их заставили вырыть огромные могилы. А когда они закончили свою работу, гестаповцы начали свою. Спокойно, не торопясь, они убивали свои жертвы... Каждый должен был сам подойти к краю ямы и подставить затылок. Младенцев подбрасывали в воздух и стреляли по ним из автоматов, как по мишеням. Это произошло в Галиции, в лесу близ Коломыи. А как же удалось спастись самому Моше-Сторожу? Чудом. Его только ранили в ногу, но сочли убитым...

Дни и ночи ходил он от одного еврейского дома к другому, рассказывая про Малку - девушку, умиравшую целых три дня, и про портного Тоби, который умолял гестаповцев, чтобы его убили прежде, чем сыновей...

Моше переменился. В его глазах больше не светилась радость. Он перестал петь. Он уже не говорил со мной о Боге или каббале: он говорил лишь об увиденном. Люди отказывались не только верить его рассказам, но даже просто слушать их.

- Он пытается разжалобить нас рассказами о своей судьбе. Ну и воображение...

Или:

- Бедняга, он совсем спятил.

А Моше плакал:

- Евреи, послушайте меня. Я только об этом вас и прошу. Не нужно мне ни денег, и жалости. Только послушайте меня! - кричал он в синагоге в промежутках между молитвами.

Я и сам ему не верил. Я часто сидел с ним по вечерам после службы и, слушая его рассказы, изо всех сил старался понять его печаль. Но чувствовал лишь жалость к нему.

- Они считают меня безумным, - шептал он, и из глаз его, словно капли воска, падали слезы.

Однажды я спросил его:

- Почему ты так хочешь, чтобы твоим словам поверили? На твоем месте мне было бы безразлично, верят мне или нет...

Он закрыл глаза, будто желая остановить время.

- Ты не понимаешь, - произнес он с отчаянием. - Ты не понимаешь. Я был спасен - чудом. Мне удалось вернуться сюда. Откуда у меня взялись на это силы? Я хотел вернуться в Сигет, чтобы рассказать вам о своей смерти, чтобы вы могли приготовиться, пока еще есть время. Жизнь? Она мне больше не нужна. Я одинок. Но я хотел вернуться и предупредить вас. И вот, никто меня не слушает."

Как это похоже на отношения к предупреждениям в наши дни! Нельзя, чтобы фашизм поднял голову. Нельзя потакать таким, как Благин, который сеет межнациональную вражду.

"Мы еще не знали, что лучше - налево или направо, какая дорога ведет в тюрьму, а какая - в крематорий. И все-таки я радовался: ведь я был вместе с отцом. Наша колонна продолжала медленно двигаться.

Подошел еще один заключенный:

- Довольны?

- Да, - ответил ему кто-то.

- Несчастные, вы же идете в крематорий.

Казалось, он говорил правду. Недалеко от нас из какого-то рва поднималось пламя, гигантские языки пламени. Там что-то жгли. К яме подъехал грузовик и вывалил в нее свой груз - это были маленькие дети. Младенцы! Да, я это видел, собственными глазами... Детей, объятых пламенем. (Стоит ли удивляться, что после этого я потерял сон?)

Вот, значит, куда мы шли. Дальше виднелся другой ров, побольше - для взрослых.

Я щипал себя за щеки. Жив ли я еще? Может, я сплю? Я не мог поверить своим глазам. Как это может быть, что сжигают людей, детей и мир молчит? Нет, это невозможно. Это кошмарный сон. Сейчас я внезапно проснусь с колотящимся сердцем и снова увижу комнату своего детства, свои книги...

Голос отца прервал мои мысли:

- Какая жалость... Как жаль, что ты не пошел с мамой... Я видел много мальчиков твоего возраста, которые ушли с матерями.

Его голос был бесконечно печален. Я понял, что он не хотел увидеть то, что со мной сделают. Он не хотел видеть, как горит его единственный сын.

Мой лоб покрылся холодным потом, но я сказал ему, что не верю, будто в наше время сжигают людей, - человечество ни за что бы этого не допустило...

- Человечество? Человечество нами не интересуется. Сегодня всё позволено. Всё возможно, даже печи крематориев... - Его голос прервался.

- Папа, - сказал я, - если это так, я не хочу больше ждать. Я брошусь на колючую проволоку под током. Это лучше, чем медленная смерть в огне.

Он не ответил. Он плакал. Его тело сотрясала дрожь. Плакали все вокруг. Кто-то начал читать Каддиш - молитву по умершим. Я не знаю, случалось ли прежде в истории еврейского народа, чтобы живые читали заупокойные молитвы по самим себе.

- Йитгаддал вейиткаддаш шмей рабба... - Да возвеличится и освятится Его Имя... - шептал отец.

Впервые я почувствовал, что во мне закипает протест. Почему я должен освящать и возвеличивать Его Имя? Вечный, Царь Вселенной, Всемогущий и Страшный молчит, за что же мне Его благодарить?

Мы продолжали идти. Постепенно мы приблизились ко рву, откуда исходил адский жар. Оставалось еще двадцать шагов. Если я решил покончить с собой, то было самое время. Нашей колонне оставалось сделать еще каких-нибудь пятнадцать шагов. Я кусал губы, чтобы отец не услышал, как у меня стучат зубы. Еще десять шагов. Восемь. Семь. Мы шли медленно, словно следуя за катафалком на собственных похоронах. Еще четыре шага. Три. Теперь он был совсем рядом, этот ров, полыхающий огнем. Я собрал остатки сил, чтобы вырваться из колонны и броситься на колючую проволоку. В глубине души я прощался с отцом, со всем миром, и сами собой сложились слова, и губы прошептали: "Йитгаддал вейиткаддаш шмей рабба... Да освятится и возвеличится Его Имя...". Сердце готово было вырваться из груди. Итак, пришло время. Я стоял лицом к лицу с Ангелом смерти...

Нет. В двух шагах от рва нам приказали повернуть налево и ввели в барак.

Я с силой сжал отцовскую руку. Он сказал:

- Ты помнишь г-жу Шехтер - там, в вагоне?

Никогда мне не забыть эту ночь, первую ночь в лагере, превратившую всю мою жизнь в одну долгую ночь, запечатанную семью печатями.

Никогда мне не забыть этот дым.

Никогда мне не забыть эти лица детей, чьи тела на моих глазах превращались в кольца дыма на фоне безмолвного неба.

Никогда мне не забыть это пламя, навсегда испепелившее мою веру.

Никогда мне не забыть эту ночную тишину, навсегда лишившую меня воли к жизни.

Никогда мне не забыть эти мгновения, убившие моего Бога и мою душу; эти сны, ставшие горячей пустыней.

Никогда мне этого не забыть, даже если бы я был приговорен жить вечно, как Сам Бог. Никогда"

Да. Это - не художественная развлекательная литература. Это - описание длящегося и длящегося кошмара. Это описание безчеловечности.

Не сразу Элиэзер Визель смог начать описание своего лагерного опыта. Понадобились долгие годы реабилитации и восстановления внутреннего мира. Лишь в 1958 году он написал автобиографическую книгу "Ночь".

" Убежденность В. в том, что угроза человеческому достоинству распространяется на всех, позволила ему перейти от своих личных страданий к заботе о жертвах насилия повсеместно. «Слова в благоприятный момент, – ответил В. одному раввину, который сомневался в совместимости проблемы страданий и литературного вымысла, – достигают уровня поступков». Соглашаясь с тем, что несправедливость может вызвать ненависть, В., однако, считал, что ненависть вредит обеим сторонам.

За приверженность этой тематике В. был удостоен Нобелевской премии мира 1986 г. «Визел обращается к человечеству, – заявил представитель Норвежского нобелевского комитета Эгиль Орвик, – с посланием о мире, искуплении, человеческом достоинстве. Он верит, что силы, борющиеся со злом, в конце концов одержат победу». Орвик также отметил, что «внимание Визела, прежде сосредоточенное на страданиях еврейского народа, ныне распространилось на все притесненные народы и расы». Принимая награду, В. говорил о «царстве ночи», которое он пережил в лагерях смерти. «Я старался помнить. Я хотел бороться с теми, кто забыл. Потому что если мы забудем, то мы – соучастники преступления». В заключение В. заявил: «Наши жизни принадлежат не нам, а тем, кто в нас нуждается».

Отсюда

Сборник свидетельских показаний о событиях в Варшавском гетто

Тема будет продолжена.

Воздержитесь в комментариях от высказываний сочувствия к профашистским идеям, нецензурных выражений и экстремизма (даже скрытное выявляется).