Где царь – там и Москва ч. 106

Николаевский вокзал в Санкт-Петербурге. Архитектор К.А. Тон. 1847—1851 гг. П.П. Мельников

Строительство шло дольше запланированного, хотя работу ускоряли выписанные из Америки паровые экскаваторы. 22 августа 1850 года в Москве, на юбилее коронации, Николай спросил руководившего строительством Клейнмихеля: «Когда же я приеду на коронацию по железной дороге?».                                                                                       Генерал немедленно отрапортовал: «Через год, ваше величество!» — и весь следующий год провёл в чрезвычайном напряжении.

Тем не менее 19 августа 1851 года императорская семья отправилась на 25-летие коронации по только что построенной дороге.

Веребьинский мост Николаевской железной дороги. Архитектор Д. Журавский. 1851 г.

 У Веребьинского моста царь вышел из поезда — то ли пройти полюбоваться уникальным сооружением, то ли «на всякий случай». Поезд тронулся — и тут же забуксовал на рельсах. Попытка «поддать пару» ни к чему не привела… 

Оказалось, местное начальство «подготовилось» к выходу царя из вагона и приказало покрасить непрезентабельные заржавевшие рельсы густым слоем масляной краски. Сделано всё было в последний момент, и краска не просохла. Пришлось срочно посыпать рельсы песком и золой. Царь на юбилей успел. А вскоре после празднования, ещё не выехав из Москвы, повелел приступить к строительству железной дороги из Петербурга в Варшаву — «немедленно и в возможной скорости» (см. Корф М.А. Записки. М., 2003. С. 561).

Противник железнодорожного строительства министр финансов Канкрин вовсе не был непроходимым ретроградом. Министра можно назвать одним из героев войны 1812 года — именно благодаря его деятельности финансы России выдержали такую гигантскую катастрофу, как наполеоновское нашествие. 

Канкрин учил наследника престола: «Основное условие хорошего финансового управления заключается в том, чтобы содействовать благосостоянию народа путём увеличения национального богатства. Богатый народ даёт больше доходов; обременять бедного податями всё равно, что срубить дерево, чтобы снять с него плоды». 

Именно с именем Канкрина связывается серьёзная финансовая реформа, приведшая в порядок расстроенное денежное хозяйство империи (унаследуй Александр II такие финансы, какие были до преобразований Канкрина, ему было бы не до Великих реформ).

Николаю I достался внешний долг России в 102 миллиона рублей серебром. К тому же прежнее правительство вовсю печатало бумажные ассигнации (их прозвали «сладкий яд государства»), стоимость которых постоянно падала, и торговля несла заметный урон.

 Канкрин же говорил: «Правительства, прибегающие к выпуску бумажных денег, подобны юношам, увлекающимся азартною игрою».

 С одобрения Николая 1 июня 1839 года министр финансов подчинил бумажные деньги полновесному серебру: «Серебряная монета впредь будет считаться главной монетой обращения. Ассигнации будут считаться второстепенными знаками ценности, и курс их против звонкой серебряной монеты навсегда остаётся неизменным, считая рубль серебра в 3 руб. 50 коп. ассигнациями».

Затем ассигнации стали изымать из обращения, а взамен были выпущены кредитные билеты («кредитки»), которые можно было свободно обменивать на серебро. Канкрин следил, чтобы количество находящихся в обращении кредиток в определённой пропорции соответствовало государственному запасу серебра (примерно шесть к одному).

Народ массово понёс на обмен надёжные, но тяжёлые и неудобные серебряные монеты. 

Через три года в хранилищах Петропавловской крепости накопилось почти на 200 миллионов рублей металла. Это было крупнейшее в мире собрание резервного капитала. 15 процентов этого «госрезерва» (30 миллионов) Канкрин выдал в качестве кредитов для оказания помощи сельскому хозяйству и промышленности. 

Через некоторое время и оставшиеся деньги заставили работать на страну, частично разместив вклады в фондах Франции, Англии, Голландии. Известный немецкий политэконом Фридрих Лист писал в 1841 году: «Достаточно просмотреть последние отчёты русского департамента торговли, чтобы убедиться, что Россия, благодаря принятой ею системе Канкрина, достигла благоденствия, и что она гигантскими шагами подвигается по пути богатства и могущества…»

«Вот что он оставил России в наследство, — пишет биограф министра, — благоустроенные финансы, твёрдое металлическое обращение, вексельный курс, оказывавшийся в пользу нашего отечества. Россия была в финансовом отношении могущественною державою, кредит которой нельзя было подорвать. И всё это было достигнуто без сколько-нибудь значительных займов, почти без повышения налогов, единственно в силу железной воли, необычайной бережливости и дарований одного человека, ставившего благо народа выше всего и умевшего ему служить» (см. Сементковский Р.И. Е.Ф. Канкрин, его жизнь и государственная деятельность. СПб., 1893 (серия «ЖЗЛ»). http://az.lib.ru/img/s/sementkowskij_r_i/text_1893_kankrin/).

Благодаря финансовой реформе Канкрина появилась на свет и дожила до наших дней такая знакомая всем Сберегательная касса, потерпевшая крах в 90-х во время реформистов Павлова-Гайдара, когда все вклады вдруг обесценились. Собранные по копейкам, рублям трудовые сбережения миллионов трудяг, были нагло экспроприированы у народа все теми же немцами (вы знаете о ком речь). В этом году Сберегательная касса отпразднует свой 180-летний юбилей.

Мы сознательно не называем Сберкассу Сбербанком, ибо эта экспроприация внутренними финансовыми паразитами России была незаконной, как и присовение ими всего Советского Народное Хозяйства. Наступит время, когда все вернется на круги своя - к истинному владельцу всех финансов и ресурсов государства – трудовому народу.

Как уже было отмечено, одним из крупных событий этого времени было открытие Николаевской железной дороги. 19 августа в 4 часа утра государь с государыней, наследником цесаревичем, двумя младшими сыновьями и многими другими членами царской семьи выехал по железной дороге в Москву, куда и прибыл к 11 часам вечера.

К началу 1853 г. положение дел на Востоке стало критическим. Ввиду возможности разрыва с Англией и Францией и неопределенного положения, занятого Австрией и Пруссией, Николай Павлович пожелал лично свидеться со своими союзниками. В начале сентября он был на маневрах в Ольмюце и оттуда проехал – в последний раз – в Берлин.

Вслед за этим австрийский император и прусский король отдали ему визит в Варшаве. Вплоть до самого объявления войны новые осложнения на Востоке оставались втайне от петербургского общества.

Смысл посольства в Константинополь Меншикова для многих был неясен. Через три месяца после свиданий в Ольмюце, Берлине и Варшаве Австрия, и Пруссия отвергли предложения императора Николая соблюдать нейтралитет в его предстоящей борьбе с морскими державами.

https://zen.yandex.ru/media/id...

К лету следующего года, одновременно с началом военных действий в Крыму, английский флот появился перед Кронштадтом, и Николай из своего дворца в Александрии почасту смотрел в телескоп на неприятельские силы.

Тяжелым ударом для него было заключение Австрией союзного договора с Англией и Францией. «L'empereur d'Autriche, sur lequel je comptais tant, a tourne le fer dans mon coeur par sa conduite» (Император Австрии, на которого я так полагался, своим поведением вонзает кинжал в моё сердце) – сказал он по этому поводу.

 Сражение при Альме. Крымская война https://ok.ru/antimaydan100000...

С полным самообладанием выслушал он как громом поразившее его известие об Альминском поражении.

Из Севастополя продолжали приходить тяжелые известия. «Буди воля Божия, буду нести крест мой до истощения сил», – писал император Николай Павлович главнокомандующему армией кн. Горчакову (письмо 25 ноября 1854 г.).

Весь погруженный в дела, Николай как бы сознательно не берег себя. Достаточно было незначительной причины, чтобы истомленное здоровье в таких тяжелых условиях окончательно надломилось. В конце января 1855 г., перед масленицей, Николай Павлович слегка простудился на свадьбе дочери графа  Клейнмихеля.

Первые дни он не обратил на это особого внимания, но на первой неделе Великого поста почувствовал себя худо и не мог, против обыкновения, приобщаться вместе со своей семьей. Простуда перешла в воспаление легких, и болезнь быстро начала прогрессировать. Бюллетени о здоровье государя не обнародовались, и потому в народе и обществе о его болезни знали очень мало.

В самом дворце до последнего дня оставались в неизвестности, так как лейб-медик Мандт продолжал уверять, что опасности нет.

Только за день до смерти, 17 февраля, истинное положение дел стало известно и слухи об опасности быстро распространились по городу. Мандт, исполняя обещание, данное им года за полтора до этого, предупредил государя о неизбежности конца. Государь встретил это известие с полным спокойствием и выразил желание приобщиться Святому Таинству.

18 февраля двадцать минут первого пополудни, простившись с императрицей, со всеми членами царской семьи, бывшими в то время в Петербурге, с приближенными и слугами, император Николай I скончался. 

Его последние слова наследнику цесаревичу были: «Мне хотелось, приняв на себя все трудное, все тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас. После России, я вас любил более всего на свете. Служи России».

В столице тотчас же начала ходить молва о том, что государь, не пережив последних огорчений, отравился; в обществе были очень враждебно настроены против Мандта. До настоящего времени нет достаточно данных, чтобы судить, насколько все эти слухи были обоснованы. Хотя бы и лишенные фактического основания, они имели свой логический смыл.

Все существо покойного императора всецело срослось с той правительственной системой, выражением которой было все его царствование. Он сам был живым олицетворением того порядка, защите которого посвятил всю свою жизнь. Он пережил время действительных успехов своей политики и одно время мог, казалось, торжествовать правоту своего дела. Позднее наступили годы испытания и разочарования.

Теперь, когда возлелеянная и выполненная им государственная система дала трещину, жизнь государя Николая Павловича, как он сам себе возомнил - больше не имела смысла.

Николай I был, действительно, последним русским самодержцем… О нем можно повторить то, что в свое время он сам писал о Меттернихе: с Николаем I исчезала целая система взаимных отношений, мыслей, интересов и действий. После него, в сущности говоря, начинается уже реставрация политического абсолютизма, реставрация да половинчатые поправки.

И какие пигмеи все герои этой реставрации и этих половинчатых уступок, все эти «освободители», «миротворцы» и просто «благополучно царствующие» в сравнении с железной фигурой "тюремщика"русской свободы!

И часто многое, что позднее выдвигалось как нечто самобытное и оригинальное, на поверку оказывалось заржавленным оружием, извлеченным из арсенала николаевской правительственной эпохи. Теперь ворота арсенала сломаны и старинное оружие перенесено в музей. Мы можем спокойно изучать его, не боясь, что оно кого-нибудь поранит.

 Будем только остерегаться, чтобы нам не преподнесли его под видом какого-нибудь якобы самоновейшего государственного механизма. Ведь и николаевское правительство верило в силу «декретов»; ведь и оно оставляло за собой монополию понимать народные нужды, позволяло дышать только тем, кто «стоял целиком на платформе самодержавия»… Труп не оживет, но история знает своих политических и социальных оборотней...

Продолжение следует...