«КЛОУН АДА» ИЗ АДСКОЙ КОЛБЫ: ОЧЕРКИ СОВРЕМЕННОГО ДЕГЕНЕРАТИЗМА

Вся человеческая цивилизация – это когда чего-то позарез нужно, а его нет. Но нужно. Но нет. М. Горький назвал это «столкновением невозможности с необходимостью», признавая важную роль, которую такое столкновение имеет в развитии человеческого мышления. Потому что в иных вариантах нет конфликта, нет диалектики:

Если нужно, и есть – вопрос закрыт.

Если нет, и не нужно – вопрос тоже закрыт.

Почему человек стал летать? Он же не может летать, у него крыльев нет! Почему человек вышел в Космос? Он же не может преодолеть гравитацию планеты! Почему человек в механизмах заставил мёртвое двигаться – ведь неодушевлённый предмет не имеет двигательной активности?

Чего-то очень нужно – а его нет. Но если очень сильно нужно – то оно «вдруг» есть. Не сразу, но после. Но есть. Потому что было нужно. Сила мысли способна победить невозможность необходимостью.

+++

Сразу возникает вопрос о беспокойном нонконформизме человеческого Разума. Откуда он? Почему бы ему просто не смириться с отсутствием того, чего у него нет? Разве неодушевлённый предмет выдвигает какие-то претензии к месту, куда его задвинули? Стулу безразлично – гнить ли в сыром подвале, или сохнуть на чердаке. Стул у вас ничего не просит, и тем более не требует.

Ответ таков (нравится он кому-то или нет): потому что человек являет собой антропологическую неизменность. Он устойчиво соответствует самому себе, несмотря на то, что носители его сущности постоянно меняются: одни уже давно померли, другие и близко ещё не родились. Но человеческая сущность неизменна и в тех, кого уже нет с нами, и тех, кто ещё не родился (иначе её просто нет).

Сущность цивилизации: переменчивый мир меняется под неизменного человека, а не наоборот. Другие существа пошли иным путём: путём покорности в приспособлении/вымирании. Попав в болото такое существо не пытается его осушить, а попав в пустыню – оросить. Оно принимает окружающую среду, как данность, и меняются под неё сами. При таком отношении к жизни никакая цивилизация невозможна, потому что никакой преемственности сущность не имеет. Она податлива как пластилин – вся слеплена внешними воздействиями, и не имеет никакого собственного, внутреннего содержания.

Если мы перестанем требовать того, чего лишены (но не перестаём помнить) – то тем самым исчезнет конфликт, вместе с ним исчезнут история, культура, преобразовательный потенциал Разума.

+++

Скажу банальность: человек – это не тело человека: тело человека – труп (иногда гальванизированный, подвижный). Человек – совокупность человеческих святынь, потребностей и интересов. На протяжении тысячелетий эта устойчивая совокупность была компасом, возвращавшим заблудившееся в космической бесконечности существо на его упрямый, линейно-восходящий маршрут. Совокупность святынь, потребностей и интересов, наличие которых создаёт человека, а отсутствие означает его смерть – определяла вектор прогресса и преемственность между поколениями.

Совокупность святынь, потребностей и интересов человек получал от предков, делал своим существом – и передавал потомкам через гены, воспитание, личный пример и общую культуру.

Суть цивилизации в том виде, в каком мы получили её от древнеегипетских номархов, и пронесли через века неизменной, меняя города и имена такова: приспособление окружающей среды под устойчивую, неизменную совокупность святынь, потребностей и интересов человека.

Когда мы говорим об антропологической неизменности человека, о недопустимости ожидаемых эволюционистами мутаций[1] – мы имеем в виду именно эту, преемственно передаваемую совокупность человеческой предметности, а не рост, цвет волос, разрез глаз и многое прочее, очевидно и неизбежно переменчивое.

Но всякая совокупность, состоящая из элементов (святынь, потребностей и интересов) представляет нам не только единство, но и борьбу, противоречие между этими элементами. Потребность человека в безопасности может вступить в противоречие с его потребностью к материальному достатку, обе они – с его потребностью к самореализации личности[2], активной роли в обществе, делающей человека, через «сочастие» «счастливым» в самом древнем и самом точном определении смысла слова «счастье».

Интерес человека к книжному чтению может вступить в конфликт с его интересом к спорту, разрывая гармоничное развитие личности: читает много, но не спортивен, или наоборот, «специалист подобен флюсу».

Святыня церкви через пышность церковников может вступить в конфликт с христовым заветом нестяжательства, проституирование культа в казённом храме – с христовым учением, и тогда получается «истерический псевдоатеист», чей атеизм происходит из оскорбления чувств верующего (и потому носит совершенно чуждый реальному атеизму характер).

Но кроме борьбы элементов существует и их единство: человек, оставаясь человеком, учится преодолевать раздирающие его природу противоречия, хоть это и очень трудно:
совмещать безопасность с достатком,
достоинство со служением,
книжность и спортивность,
дух и букву в религии, законодательстве, морали и критериях психиатрической вменяемости.

Сложное искусство такого совмещения – и есть цивилизация.

+++

Антропологическая неизменность человека является источником исторического оптимизма.

Если человек неизменен, то всё, противоречащее его базовой сущности, он рано или поздно преодолеет. Даже если сперва воспримет лжецов «пророками», то потом, сталкиваясь с их обманом каждый день, разоблачит в них «волков в овечьих шкурах». Даже если грубым насилием покорится унижению, грабежу, позору и требованию быть второсортным – сохранит в себе недовольство, и однажды найдёт способ отомстить. Обобщая – сколько бы раз, и как бы прискорбно человек не отклонялся с маршрута цивилизации – его неизменность, как компас, снова выведет его обратно на этот маршрут.

Мы, историки, хорошо знаем, что история шла непрямой дорогой, очень извилистой, местами уходя в боковой тупик, а местами и поворачивая вспять, организуя «временную петлю» регресса, «тёмных веков» - но мы не хуже того знаем: на больших участках вектор истории очевиден как неизменный.

Иначе говоря, если мы проведём прямую линию от каменного века до социализма, она не совпадёт с тропой истории (кривой, петляющей), но направление у них будет однозначно-одинаковое.

Трактаты о необходимости сделать жизнь разумной и справедливой писались уже в древнем Шумере и древнем Египте, и порой удивительно-современно звучат сегодня[3].

Обратите внимание, что в отличие от техники (совокупности инструментов) философия и культура (совокупность смыслов) НЕ УСТАРЕВАЮТ с веками! Ни Аристотель, ни Гомер не кажутся нам примитивными – несмотря на разделяющие нас тысячелетия. В способности культурного человека видеть в Гомере классика, а не человекообразную доисторическую обезьяну и заключается антропологическая неизменность человека. Он меняет инструменты, но не меняется сам.

Отсюда вывод: худшее, что может случится с человеком – это мутация его сущности, если он начнёт сам меняться, а не окружающую среду менять.

Древние трактаты заложили основу современных общественных наук, имеющих аксиомой общественное благо, тогда как противоположные им тенденции отразились только в гримуарах сатанинского «герметичного и эзотерческого» чернокнижия.

Мы, люди, не всегда имели средства для реализации нашего идеала, и сегодня не все их ещё имеем – но, если мы люди, то в самом-то идеале, в его образе и плане-чертеже нисколько не сомневаемся. Конечно, нарисовать дом – не значит ещё его построить, но тем не менее рисунок дома отражает конечный продукт, выступая «панорамой обзора машины времени».

- Этого ещё нет – говорит цивилизация 5 тыс лет назад, но оно обязательно будет, потому что должно быть. И должно быть таким, а не иным, я в этом убеждена от истоков!

+++

Но к чему такие долгие речи? – спросит усталый читатель, подзабывший в эпоху массового дегенератизма, что «интеллектуал живёт ТОЛСТОЙ книгой».

Переходим к выводам: сверхустойчивая совокупность святынь, потребностей и интересов, делающая человека человеком (а не, например, червём или плесенью) – даёт постоянство запроса по удовлетворению своих базовых ценностей.

Нервная система человека, пока он остаётся человеком, устроена так, что подаёт сигнал боли при утрате любой из святынь, попрании любой потребности, выгорании любого интереса из базовой совокупности.

Возражая тем, кто полагает смерть мгновением, мы много писали о «кластерной смерти», об угасании органа жизни, разума по мере отключения того или другого «кластера» человекообразующей совокупности.

Умер интерес к поэзии – умерла часть человека. А другие живы. Как в корабле с водонепроницаемыми переборками, один отсек уже утонул, а другие – на плаву. Умер интерес к спорту – умерла другая часть человека. Уже два отсека на корабле залиты водой. Но корабль ещё плывёт – правда, сильно просев…

Такая постепенная смерть, именуемая «кластерной», может тянуться очень долго, а для народа – растягиваться на несколько поколений. Потеря любого отсека снижает скорость и остойчивость корабля в целом, делает его ближе к пучине.

Но смерть человека не есть смерть его тела, что доказал Гальвани, заставив дёргаться лапку давно умершей, и даже расчленённой лягушки. Есть очень горькие примеры «овощей» под аппаратами искусственного дыхания, у которых нет сознания, но органы продолжают функционирование. Про такого человека сразу и не скажешь, жив он или мёртв: вопрос философский.

Если мозг умер – значит, человек умер? А если сердце бьётся – значит, он жив?

Если лапка лягушки дёргается – значит, она живая? Но если лягушку порезали на куски, и большую часть тела смыли в канализацию – можно ли её лапку считать живой?!

+++

Понимание «кластерной смерти» ставит перед нами и вопрос о жизни: что есть живой человек? Это старая забава философов – определять, с какого числа начинается «куча» апельсинов. Один апельсин – не куча. Два – тоже не куча. И даже три – тоже вроде, для кучи маловато. А вот сто – уже куча. А где тогда…, и т.п.

Какое количество угасших кластеров из совокупности «Человек» означают смерть человека? Докуда утрата интереса к жизни и разным её вопросам ещё оставляет человека живым, и с какой грани угасания начинается зомби, биоробот?

Пресловутые «английские учёные» - прагматики, вымогатели грантов, и теорией не интересуются. Их не интересует вопрос – с какого количества потребностей начинается полноценность человека, а с какого – о ней уже невозможно говорить?

Если человек пошёл по пути примитивизации, отбрасывания свойств под влиянием энтропии (то, что в биологии называется «дегенерация»), до какой точки он идёт ещё человеком, а потом уже неодушевлённым биороботом?

+++

В определённый момент академику В. Вернадскому казалось, что Ноосфера побеждает. В трудные дни 1941 года он каждый день, как заклинание, писал в дневнике: «Ноосфера победит!», и, видимо, находил в этом силы жить, и бороться. А потом она вроде как победила…

Переход человека на новую ступень удовлетворения своей базовой сущности должен был (в теории) свершится к началу ХХ века, который тогда наивно встречали как «век торжества Разума». Но, бодро начав, ХХ-й век обернулся империалистической бойней, гораздо более иррациональной, чем Вторая мировая война. В Первой мировой сражались не идеи, не концепции, не подходы или системы – а только зоологические амбиции обезумевших коронованных особей.

И оптимисты решили: это гвоздь в гроб зоологического безумия, разнузданности низменных инстинктов! После 1-ой мировой, думали они, капитализм уже окончательно дискредитировал себя, бесплодно и бессмысленно устлав поля мира миллионами костей, и человечество, наконец, поймёт… Даже для отсталых дойдёт, что это путь в никуда, что нужно… бла-бла-бла!

По итогам мировой бойни родился социализм. Но он рождался в таких невыносимых, нечеловеческих условиях, что получил несовместимые с жизнью родовые травмы. Давайте честно взглянем правде в глаза: «Новый мир» не просто в кровавых судорогах родился, он из-за этих судорог родился инвалидом.

Советская система, подобно Пизанской башне, от этажа к этажу накренялась всё больше и больше – пока не рухнула под собственной тяжестью. Роковые ошибки советских лидеров, которые больше видели себя в социализме, чем социализм в себе, старообрядческий волюнтаризм вождей, оттолкнувший своей душностью огромные массы потенциальных сторонников, дали «Старому миру» фору и передышку. «Старый мир», при всей его очевидной бесперспективности, при очевидном его характере могильного тупика – отразил атаку и постепенно накопил силы для «контрнаступа».

Инвалид «Нового мира» мучился-мучился на костылях (ему к тому же всё время ломали сраставшиеся кости) – да и помер.

А «Старый мир», одержимый дегенеративной идеей «вернуть всё в зад» - попал в смысловое пространство, где трудно отыскать грань между трагедией и преступлением. Никакой объективной перспективы у возвращения всего «в зад» нет – а потому для этой цели нельзя использовать умственно-развитых, полноценных людей со связным и логичным мышлением. Такие люди, даже жёстко разочаровавшись в большевизме – предпочтут скорее безысходную депрессию активной работе по возвращению мира «в зад».

И «Старый мир», защищая себя, начал неизбежную мобилизацию человеческого «низа», активизацию и гальванизацию всего самого худшего, животного, архаического, мракобесного, что только заложено в природе человека.

Англосаксы, избравшие себе роль рыцарей «зада» и «из ада» - за столетие собрали огромную коллекцию уродов, подобно тому, как ботаники собирали в одном институте со всего света семена растений – предков современных агрокультур.

Различные уродства, патологии человеческой природы сами по себе не жили, и не могли жить вместе. Садизм жил сам по себе, а маразм сам по себе, и в естественной среде они не могли бы дать гибрид, как невозможно скрестить апельсиновое дерево с осиной. Но англоязычная наука понимала, что для «возвращения всего в зад» и садизм полезен, и маразм полезен. Оттого методами, похожими на генную инженерию, они создавали чудовищных мутантов, гибрид садизма и маразма в одном лице. Англосаксы брали изуверство деструктивных сект – и скрещивали с усталой безысходностью «чистого» атеизма.

Коллекционируя в одном собрании всё, что мешает человеку стать полноценной человеческой личностью из разных уголков Земли, из разных эпох – англосаксы создали поражающий воображение «вирусный фонд» для комбинированного поражения человеческого разума.

«Старый мир» умер – но не лёг в могилу истории. Оставаясь на поверхности и «сверху» - это старый мир стал гнить, разлагаться, отравлять всё вокруг себя трупным ядом.

+++

Как мы знаем, количество однажды переходит в качество. Собирая всемирную коллекцию психических уродств и извращений, самых разных средств нарушения умственной деятельности – в какой-то момент англоязычные учёные поняли главный принцип. То, что объединяет всех мутантов, таких, с виду разных и несовместимых.

Если разрушить устойчивую совокупность потребностей и интересов, передаваемую в рамках цивилизации по наследству, разрушить базовое ядро человеческой сущности – то всякая двигательная активность биомассы не может быть оценена лучше или хуже всякой другой.

Мы уничтожим ненавистный путь в будущее – сказали консультанты главным масонам – Если уничтожим того, кто по нему идёт!

Откуда вообще взялся устойчивый образ потребного будущего?
Как люди отличают его от непотребства?
Через антропологическую неизменность человека.

Оставаясь человеком, человек сразу или погодя – но распознает в зле зло, а в добре добро. Оставаясь человеком, он неотвратимо даст вполне определённую оценку тем, кто лишает его необходимых ему, как человеку, материальных и духовных благ.

Когда человек поймёт, что у него всё украли, а взамен ничего не дали – только страх может остановить его гнев, направленный на воров будущего.

Но на страхе долго не усидишь: на штыках сидеть колко, да и штыки без солдат – невелика ограда…

Так неужели у «Старого мира» нет никакого выхода?

Есть.

Обратите внимание на зацепку: «если человек останется человеком». Если.

Стул и не подумает обижаться на вас, если вы лишили его образования: хуже того, стул не сможет принять от вас образования, даже если будете ему упорно навязывать: нечем стулу учится!

Стул не обидится, когда его лишат здравоохранения.
Стул не обидится на безработицу.
Стул не обидится, если его лишить жилья и выставить на помойку.
Стул не обидится, если ломать его конечности и сжигать их в огне.
Отсюда вывод:
Есть человек (как устойчивая совокупность потребностей и интересов) – есть и будущее.
Нет человека – нет и будущего. Труп может остаться, он не опасен: труп не активнее стула.

+++

Учёные не зря кушали свой хлеб из рук тёмных сил: они не только теоретически оформили «возвращение всего в зад» после беспокойного ХХ-го века, но и практически уже начали решать задачу.

Человека в человеке расстреливали по частям. Методом «кластерной смерти» из его сущности выщёлкивали одну потребность за другой, оставляя от человека только трупно-пустую оболочку, которая может двигаться, и даже убивать – но жить сама уже неспособна.

Взяв для примера дегенератов украинства сегодня, мы видим, что перед нами вполне уже сформированный зомби, лишённый самосознания и личности, абсолютно манипулируемый, «избавленный» как от материальных, так и от культурно-образовательных потребностей, казавшихся неизменными в сущности человека.

Будет ли человек воевать, да ещё упорно – за тех, кто его всего лишил, и всё отобрал? Человек – не будет. А зомби лишён связного мышления, он не может связать свои утраты, и даже прямую свою боль – с источниками утрат и боли.

Если у человека не осталось никаких человеческих потребностей – ни в жилье, ни в зарплате, ни в образовании, ни в культуре, ни в перспективах будущего, ни в святынях собственного прошлого, ни в памяти предков, ни в счастье потомков, ни в самовыражении – то и человека не осталось. 

Если взять падаль, и прижигать её огнём – ей пофиг, она не дёрнется. Если её резать, расстреливать, раздирать крючьями – падаль не шевельнётся, не издаст даже стона. Потому что она – падаль. Мертвечина. У неё не только собственной умственной жизни не осталось, но даже и плоть уже не её, безразлична ей плоть, раньше служившая ей.

+++

Падаль гальванизировали, как лапку лягушки, вооружили и отправили убивать. А падаль не в состоянии задуматься, что ей, в прямом и буквальном смысле слова, НЕКУДА возвращаться. У падали отняли не какую-то часть мира, а весь мир целиком. Ей не оставили место ни в одном, постижимом средствами разума, «кластере» осмысленного бытия.

Так «старый мир», уничтожая природу человека, перестаёт быть «старым миром» и превращается в «мёртвый мир». Это уже не тот капитализм, в котором обворованный понимал свою обобранность. Это мир мертвецов, движимых бездумной гальваникой. Чего бы у этих ходячих трупов не отобрали – они не в состоянии этого понять. Исчезнувшее благо – не беспокоит воспоминанием, оно исчезает из памяти вместе с исчезновением из быта.

В мёртвом гное, заменившем дегенератам мозг, как в братской могиле тонут без искры разные, когда-то враждовавшие между собой, идеи. Падаль никогда не вспомнит, что была советской, наравне с тем, что не вспомнит, как была православной. Падаль не вспомнит, что когда-то «боролась за демократию» - она забыла о выборах сразу же, как только их отменили. Нет в жизни – нет и в памяти! Падаль не вспомнит, что раньше лечилась в больницах. Не вспомнит, что когда-то были школы – «а что такое «школа?». С исчезновением пенсий – исчезает и память о пенсиях, с отменой больничных листов – память о больничных.

Падаль не вспомнит ни про возвышенные мечты детства («стать космонавтом»), ни про приземлённые мещанские удобства («а ведь мог и квартиру получить!»). Между мечтами и приземлёнными благами «попало» и чтение: книги ушли из жизни, и падаль уже не помнит, что это такое, и зачем когда-то в руках держала…

Падаль «сидит» на химических стимуляторах (наркотиках, но не только) – действующих мгновенно, и затуманивающих последние, реликтовые «кластеры» связного мышления. Зомби и так ничего не вспомнит ни о предках, ни о себе прежнем, а с наркотой – вдвойне и гарантированно не вспомнит. От потомков он ограждён либеральной субкультурой «чайлдфри»… Как предков у него не стало – так и потомков у него не будет…

Остаётся только тело, выполняющее команды.

И хотя всё начиналось, вроде бы, с реставрации капитализма – до капитализма падали нет никакого дела, точно так же, как и до социализма. Это не уровня зомби идеи. Не по кормам ему – о таком задумываться.

Зомби больше нет ни в каком смысле, кроме единственного:
Он используется как инструмент, чтобы и нас не стало.
И в этом смысле он есть. Механический, бездумный и неодушевлённый могильщик человеческой цивилизации.

Увы…

А. Леонидов, команда ЭиМ

----------------------------------------

[1] Например, у фантастов Стругацких есть некие «людены» — продукт развития земной цивилизации, сверхлюди, которые очень своеобразно, если не сказать «похабно» относятся к породившему их человечеству. Эволюционисты обречены были прийти к мракобесию, близкому к гитлеровской идее «сверхчеловека» - то есть увидеть в человеке «обезьяну завтрашнего дня», что-то примитивное, полуфабрикатное для грядущих форм эволюции, способной, как они верили, шагнуть за пределы человеческой природы, «ради прогресса». Эта идея, пронизывающая советскую фантастику – очевидно мракобесная, и демоническая, и, если мягче выражаться – «контрпродуктивное». Прогресс существует для человека в его неизменном состоянии – и если прогресс разрушает традиционного человека, то это уже не прогресс, а преступное потакание патологическим мутациям, путь в никуда и в ад.

 [2] Об этом философская сказка Салтыкова-Щедрина «Премудрый пескарь». Суть её в том, что в реке живёт пескарь, которому его отец перед смертью дал ему наставление, чтобы тот всегда был осторожен (ведь всюду опасность). Прошло сто лет. Пескарь по-прежнему всего боится и не вылезает из норы. Он уже больной, старый, почти слепой, но рад тому, что своей смертью умирает так же, как умерли его мать и отец. И тут его начинают мучить сомнения, так как за всю свою жизнь он так и не обзавёлся семьёй, ни с кем не общался: «Вся жизнь мгновенно перед ним пронеслась. Какие были у него радости? кого он утешил? кому добрый совет подал? кому доброе слово сказал? кого приютил, обогрел, защитил? кто слышал о нём? кто об его существовании вспомнит?». В полузабытьи он видит былые честолюбивые сны, будто выиграл он двести тысяч рублей и сам щук глотает. Засыпая, пискарь забывается, его рыло вылезает из норы, и после этого пискарь непонятным образом исчезает. 

[3] Так, сиутский номарх Теф-иби, живший ок. 2130 г. до н.э., в следующих словах говорит о себе: «У меня были прекрасные намерения, я был полезен своему городу… моё лицо было обращено к вдове… я был Нилом для своего народа». Чем не предвыборная речь для современного кандидата в депутаты?