1663. Бумажные волки.

День за днём летел август. Желтела листва, наливался силой колос, погода нет-нет да и напоминала - скоро холода. Жизнь молодой четы постепенно вошла в колею забот и хлопот и каждое утро начиналось со столпотворения у барской усадьбы. Дело дошло до того, что весь двор заставили чурбаками, чтобы сидеть на них и бабы собирались здесь на тачок. Поодаль ребятня понемногу вытаптывала полянку играя в свои нехитрые игры.

Когда все занятые в полях расходились, а в деревне оставались лишь бабы "с приплодом", да старики, частенько в деревню наведывались соседи - из Кимр, из Ильинки, а несколько раз появлялись даже с Квашёнки - как бы "по делам", а на самом деле взглянуть "чего там в Волосырке деется". С монастыря присылали за молоком послушника через день - это был крепкий одноногий калека, который был обезображен шрамами от ожогов и на левой руке у него не хватало мизинца. 

- Здравеньки вам! - обычно говорил он и терпеливо дожидался пока Домна Степановна вынесет ему причитающиеся крынки.

Теперь уже он не доезжал на своей подводе до Булыги, а останавливался у григорьева двора и слушал что ему в этот раз расскажут. Вставши рано поутру он четыре часа трясся в телеге, и теперь часто зевал - не от скуки, а от постоянного недосыпа.

- Как сегодня добрался, Никола? - спросил его Григорий этим утром.

- С Божьей помощью! Без этого не будет! - как всегда ответил послушник.

- Ну а что в Кимрах делается? Рассказал бы уж?

- А что там деется? Ничего! Вот у вас тут да, а там... - он махнул рукой. - Пустое...

Потом помолчал и как бы насмелившись спросил:

- А вы, барин, почему монастырь-то наш кинули? Братие скоро обижаться почнёт, что дорогу к нам забыли. Ужо по углам шушукаются, да отца настоятеля допекают.

- Да вишь, Никола, дело какое... Жена у меня молодая, раскрасавица и умница, от такой разве уедешь хоть и на пол-дня? А к тому я ещё тут кузнецу нашему помогаю, в дело его вникаю. И скоро жатва, сам знаешь какая она бывает - страда-то... Готовиться надо. К тому и ребятни у нас полна деревня, да на починках ещё сколь... так вот и пролетают дни как стрижи! Но ты прав - надо собраться и ехать. Давно пора!

- Ой, Гриша, удумал тоже собираться, - Мэри услыхала их разговор, свесившись с окна горницы чтобы помахать монастырскому нарочному. - Айда уже, съездим напару? Чего тянуть кота за хвост?

- Вот и я говорю! Поедемте к нам, уважте обитель скоромную!

- А отец Филофей сей час в Кимрах?

- Отец Филофей у нас в Кимрах даже на ночь не всегда задерживается. Да он вообще нигде никогда не задерживается - так люди судачат. Так что где он - никто не знает.

- О, как! - изумился Григорий. - А ведь по нему не скажешь.

- Пустынник он. А что к вам прибыл, так то не случайно! Люди ведающие рекут - подгадывал он вас, караулил. Хотел в Волосырке застать в тот самый день в который прибыли вы. И чую я - верно люди подметили.

Григорий рассмеялся над этими догадками, разглядев в Николе немалую подозрительность круто сдобренную суеверием.

- А что говорят про ильинского мельника? Миловал Господь?

Калека удивился, что Григорию есть дело до Быкова, но ничего толком не сообщил. В Кимрах его видели, а вот ушёл ли он исцелённым или же так и остался "чёртом тронутый" он и не знал.

- Тьфу на него, пропащий он человек! - засвидетельствовал послушник.

Мэри вышла в чёрном дорожном платье, с волосами убранными в платок, словно монашка. Начавшая уже понемногу округляться она тем не менее была легка на поступь и мигом оказавшись подле Николы, ухватив его за бороду, поцеловала.

- Это почто ты дедушку за бороду таскаешь? - недоумению его не было предела.

- Как пошто? По уговору такому!

- Какому такому уговору? Разве ж можно?!

- Не серчай Григорь Онисимович, на сию егозу! Был у меня сын Петруша, она мне всё одно что внучка по годкам-то. Ну и кто ж меня буде за бороду-то хватать как не внучка Марь Петровна?

- Вот! Не понимаешь ты Гриша, что сие - благословение! Не было у меня деда, а вот смотри-ка есть теперь!

- Так у тебя Глен в дедах записан и Джордж Картерет! Ещё и Прохора Якшенина туда же!

- Ну да! А что тут такого? Так едем? Сей час Домна принесёт молоко, да творог и пустимся в дорогу.

Собраться в дорогу для стрельца дело нехитрое. Заглянул в чулан, прихватил карабин и зарядов, пистоль и котомку, чтобы бросить в неё тормасок и кошель с деньгами.

Но отбыть в монастырь им не довелось.

- Это ещё кто такие?

С ильинского пригорка ехали какие-то люди - вереница из семи или восьми верховых, один из которых по всему своему виду был важным, сановитым.

- Правду говорят у вас в Англии "Лучшие новости - отсутствие новостей!"

Григорий распорядился наполнить корыто для лошадей свежей водой, приготовить им овса. Он напряжённо рассматривал подъезжающих, всё ещё этом держа в руках карабин и стоя с накинутой на плечо берендейкой.

Бабы мигом растворились в деревне, попрятавшись по домам и выглядывая из окошек и щелей. Ребятня скрылась за сараями и овинами, во дворах и под поленницами. Верховые эти не сулили ничего хорошего.

- Жильцу Государеву здравия и благословения от Всевышнего!

Говоривший одет был богато, в немецкое платье с шитьём, на голове широкополая шляпа, какие носят разве что голландцы. Его лицо надменное и злое совершенно не несло смысла сказанных благословений - скорее они воспринимались как проклятья и полная пренебрежения издёвка.

- Благодарствую! - ответил Григорий, рассматривая остальных верховых в красных кафтанах Дворцового приказа. - По делу государеву али проездом к нам?

Надменный гость ответил Григорию не сходя с коня, цедя каждое слово через губу и сверкая своими глазами, словно хотел стрельца испепелить.

- По государеву делу. Ибо во владениях твоих сыскана недостача и недоимка людей и оброка. Кроме того служба за тобой, Гришка сын Онисимов, не исправлена. Москва горит, а ты по вотчинам болтаешься как шаврик в проруби.

Не поведя бровью на оскорбление стрелец предложил прибывшим напоить коней, поставить их на прокорм. На удивлённый и гневный взгляд Николы, который не торопился уезжать Григорий безмолвно ответил, кивнув в сторону Кимр "Езжай!" и послушник нехотя пустил свою клячу шагом прочь. Мэри, начавшая закипать, не желала подчинатяться, когда он отправил её в горницу, но всё-таки, забрав берендейку и карабин ушла.

- Стало быть надовольны в Дворцовом приказе моей службой?

- И в Стрелецком недовольны и с Посольского на тебя обиду имеют.

Карие глаза нахала горели ненавистью, сочетаемой с завистью, а его люди были ещё более презрительны и злы. Круглолицый, с небольшим, но горбатым, как будто сломанным носом, этот человек с Дворцового приказа так и не представился. На вид ему было лет около тридцати пяти, уже вовсю проглядывалось набиравшее власть над ним пузо, а во рту было несколько гнилых синих и чёрных зубов. 

Глядя на него и его спутников непросто сохранять присутствие духа, но Григорий, хотя и волновался внешне, на душе было безмятежно.

- Ты кто таков? - спросил он в лоб, как отрезал.

- Со слугой царёвым как разговариваешь, пёс?

- Не пёс, а жилец Государев.

- Разве может жилец Государев лаяться на слугу Государя без величания?

- Ты к делу переходи, без проволочки.

- Как смеешь ты... - попытался влезть в разговор господ холоп незнакомого хама, но Григорий не стал его дослушивать. Со всей силы, хотя и не со всего размаха он сунул наглеца посеред груди да так, что тот отлетел к стенке и ударился ещё и спиной и затылком. Длинный, долговязый и несуразный этот подручный оказался лёгким и рыхлым. Остальные хотели уже броситься на стрельца - их вошло трое, помимо начальника и пострадавшего бедолаги, но Григорий стоял спокойно, упёршись взглядом в злобные, и теперь ещё и испуганные глаза главаря этих негодяев. Плечо уже зажившее внезапно отозвалось горячей, тугой волной боли, словно вновь кто-то подобно Нестору Волку возжёг на его загривке порох с табаком.

- Имей ввиду, "государев слуга", что посколь ты не удосужился сказаться кто ты, а человек твой вёл себя неподобающе холопу, то даже отдав Богу душу он не причинит мне больших хлопот.

- Это съезжей избе решать! - голос незнакомца сорвался на визг.

- Ты намерен сказаться кто таков или мне тебя придётся на дыбу волочь чтобы сие узнать?

- Что? Царёву слуге угрожать? Имя мне Митрий Дамаев, и в чине стряпчего нахожусь, окромя того что дьяк Дворцового приказа!

- А почто ты дело своё исправляешь с великой дерзостью? Люди твои поперёд тебя лезут, холопского места своего не знают?

Долговязый попытался встать, но всё что ему удалось это перевернуться на карачки - так его стонущего и задыхающегося товарищи схватив под руки сволокли на двор. На полу и на стене, о которую он ударился затылком виднелись следы крови.

- Ты воровским боем моего слугу искалечил, и за это предстанешь перед губным старостой невзирая на своё жилецкое звание!

Григорий украдкой взглянул наверх - в проём лестницы. Мэри внимательно следила за ними и он не сомневался, что в любой момент она появится с пистолетом в руках. Он невольно улыбнулся, и это ещё более взбесило и одновременно смутило незваного гостя.

- Какие государевы дела у тебя в нашем селе?

Фыркнув и что-то бурча Дамаев извлёк из-за пазухи кожаный свитовник и одну за другой молча предъявил семь грамот, где были указаны все долги и наряды, что выписаны были на эту землю.

- Сие лжа и навет - в Волосырке сейчас восемь дворов, из них только два тягловых, кроме того Татрский починок и Столбовский, с ымя же считается кузня и затон Якшенина. Общим счётом осемнадцать душ мужиков и сорок две бабы.

- Сколько указано в гармоте - такова и подать будет. Ежели народ бежит с твоей земли - подать на всех остальных раскидаем! - в голосе угроза, а лицо раскраснелось и пышет жаром.

Григорий сложил дулю и подсунул Дамаеву прямо под самый нос.

- Выкуси, на?

Только что видевший как отлетает к стене его подручный и будучи почти на голову ниже Григория Дамаев не решился броситься на него с кулаками.

- За сие ты, сучий сын, ответишь и прескоро!

- Эт мы со всем удовольствием! Жду когда ты меня в судилище пред очи самого царя сволочёшь! Всенепременно!

Дамаев хотел было забрать грамоты, но его рука оказалась у хвате стрельца и железные пальцы хозяина дома настолько больно сдавили кисть, что Дамаев вскрикнул.

- Пусти! Отдай бумаги!

- Новые сделаешь! Ино как я буду пени и недоимки возмещать? Да и в губной съезжей избе сии цидулки сгодятся как доказательства твоего воровства супротив Государя.

- Ну мотри ужо! - грозился дьячок, потирая запястье руки, и чуть не плача. - Вот ужо я тебе...

Он выскочил на улицу и тут же сверху спустилась Мэри.

-  What he wanted? What kind of paper? (Чего он хотел? Что за бумаги?)

- They want to rip us clean off. (Они хотят ободрать нас подчистую).

- Bitches! They need a good spanking. (Самки собак! Им нужна хорошая трёпка)

Красный как рак стряпчий Дамаев пытался привести в чувство своего подручного, но бедолага не мог ровно встать на ноги. Его тошнило и рвало, а затылок был окровавлен.

- Батюшки! Пожар! - завопила Масеиха с конца улицы. - Пожар, люди добрые! Батюшки светы! Никола-угодник, спаси, помоги!

Над ольшанским концом деревни уже стоял столб чёрного дыма - судя по всему горел сарай или хлев.

- Так вас Господь разит, вражин! - воскликнул Дамаев на радостях, но тут же пожалел. Григорий тяжёлой, опухшей от работы кувалдой, ладонью, с размаху, но резко вдарил ему по губам и пустил юшку с носа, оглоушив.

- Ай! Ай, сука! Пёс смердячий! Ты у меня... - стольник бухнулся на колени от неожиданности и боли - у него похоже тоже помутилось в глазах. Его люди подхватили его, так и не решившись наброситься на стрельца - в дверях дома стояла Мэри и в руках у неё был пистолет, подаренный Патриком Гордоном.

Простоволосая Масеиха переполошила всех, уже почти все устремились к ольшанскому концу - тушить пожар.

Наезжие гости не спешили убираться восвояси - с одной стороны у них на руках был обездвиженный товарищ, а с другой - стольник впал в истерику и его только предстояло привести в чувство. Эта заминка их и сгубила.

Григорий не спешивший последовать за крестьянами первым увидел Булыгу и его сыновей. В руках у них были вилы и рогатки, а у самого Булыги за гашником* хищно ощерился топор. Лицо Емельяна Прокофьевиче не сулило ничего хорошего "гостям", и похож он был на Илью-пророка идущего против жрецов Ваала*.

Григория озарила мысль, что "сарай" тот запалили, чтобы мужики с полей сбежались в деревню, и вот они здесь! Да, судя по чёрным клубам дыма, что валили с ольшанки - зажгли там бурт навоза. Хитрецы!

Люди Дворцового приказа слишком поздно заметили мужиков - через мгновение оказалось, что к лошадям, стоявшим около коновязи путь заступили двое здоровяков с коваными вилами и их гневные лица не предвещали ничего хорошего - только сунься запорят без промедления и жалости.

Двое ярыг потянулись за пистолетами, но их остановили более разумные товарищи.

- Григорь Онисимович, кто сии? - спросил Булыга, сердито указав на неосознанно сбившихся в груду сборщиков подати.

- Слуги Государевы - так нарекли они себя. Сей говорит, что стряпчий даже. Но по виду, по норову - головорезы какие-то. Царёвы грамоты не казали, а только лишь грамоты с недоимками.

Дмитрий, старший сын Булыги, мрачно оглядел каждого из краснокафтанников и сплюнув пробасил:

- Энтого знаю - он в Талдоме подать собирал два года тому...

Напуганный стряпчий наконец окончательно пришёл в себя и чуть не взмолил:

- Отпустите нас, слуг Государевых, ино будет...

- Што? - Булыга и без того грозный, сдвинул брови: - Што будет-то?

Дамаев осёкся и  взгляд его затуманился. Крепко испугавшись он потерял дар речи, словно язык отсох.

- Григорь Онисимович, что прикажете?

Один из холопов Дамева что-то шептал ему на ухо и тот нащупав за пазухой свиток подорожной грамоты дрожащей рукой передал её Григорию. Бегло прочтя её стрелец свернул и вложил назад в трясущуюся руку государева мытаря.

- Вроде и вправду государев человек. А я уж грешным делом подумал, что самозванец!

Мужики и парни даже улыбнулись, а сбежавшиеся отовсюду бабы загалдели осуждающе : "Ишь ты какие аспиды!", "Страху на нас хотел нагнать, а сами натерпелись!" "То-то! Портки кто вам стирать будет?"

- Стольник Митрий Дамаев, ты собираешься мне что-то ещё высказать? - насмешливый и едкий вопрос так и не получил ответа. Красные кафтаны закинули своего неосторожного товарища на лошадь, приторочив к седлу поперёк, подсадили стряпчего, ноги которого уже не несли и дунули во весь опор к Ильинке. Люди вздохнули в с облегчением, а Домна Степановна сунула в руки сыну здоровенную метлу и он размашисто и весело смёл с дороги следы от копыт лошадей незваных гостей.

- Штоб духу вашего здесь не было,- погрозился вослед уехавшим Андрей Ольшанский и народ его поддержал в том же духе выкрикивая проклятья.

- Вот что я вам скажу, друзья - не выйти нам из воды сухими, коли сей час мне не отправиться в Москву и не оказаться там ранее этих негодных людей!

Все согласились, мрачно кивнув головами.

Восьмой приказ переживал не лучшие времена. Мартьян Смирной ударился в разгульное пьянство. Уже не раз и не два Полтев вытаскивал его из кабаков на Балчуге, спасая от настоящих неприятностей. Еглай Туменов, отряженный за лошадьми в Степь, на царёвы заводы, пропал и не слал ни гонцов, ни вестей с оказиями. Сроки его возвращения уже давно прошли, и надежда, что он вернётся живой и невредимый таяла как снег по весне. А в середине августа на поле стрельб взорвалась полковая пушка поубивав двоих пушкарей, покалечив ещё одного и наведя на остальных такой ужас перед пушечной стрельбой, что разом на Дон и в низовья Волги сошли восемь человек. Учитывая, что их в приказе всего-то и было шестнадцать душ - то оставшимися пятью приказ никак не мог обойтись.

- Эх, Гришка, как же тебя не хватает! - сокрушался Полтев, ходя по горнице приказной избы. Полуполковник Моховской бледный и худой от продолжительной болезни поглядывал на голову приказа и в толк не мог взять что ему делать.

Приказу было велено выступать под Смоленск. Обоз уже был выслан вперёд и оставалось только выступить пяти сотням Моховского, и трём сотням, над которыми должен был верховодить Смирной, однако отсылать его Полтев не решался.

- И с пушкой этой не вовремя конфуз... Тьфу! Что за жизнь пошла! - сокрушался Полтев.

Он ходил из угла в угол заложив руки за спину и громко бормоча мысли, что роились в его голове.

- Эх! Сам пойду! - сомнениям был положен конец и полковник сел перед самоваром. - Как думаешь, кого над двумя лучшими* поставить? Кто сдюжит? 

- Не отпустит вас царь с войском, - сказал Моховской задумчиво. - Надо Григорья нарочным звать. Пусть кто-то из самарских годовальщиков берёт лошадь и отправляется с вестью.

- К чему самарских? Эти с тобой уйдут. Я лучше Матвея, холопа Гришкиного, за ним отправлю. И вообще этот Матвей ко мне в сотню просился.

- Экий хитрец! С порога в лучшие подверстаться хочет?

- То и я сказал. Если Гришка добро даст его сверстать, то Матвея к нему и приставлю - для догляду. Чтобы наш в пекло не лез кто-то должен его за хвост держать.

Полтев крикнул сторожевого стрельца чтобы принёс углей и подогрел самовар. В горнице стало чуть чадно, зато горячий сбитень был как нельзя бодрящ, терпок.

- Как думаешь, всыпем ляху на этот раз? Хоть и плохо у нас сей час в приказе с начальными, но ведь стрельцы вроде духовитые, готовы зубами рвать! Только б лошадей поболе... Эх, Еглай, Еглай!

Моховской не разделял боевого настроя полковника. В отличии от Полтева он прекрасно знал что стрельцы не особо утруждали себя подготовкой к грядущей войне, что в полковой казне недобор и свинца и пороха, который так и не поставили с Ямчужного двора. Да и стрельцы вёрстанные недавно взамен беглых тоже могут побросать службу и удариться в бега - как раз они разочаровались в своих ожиданиях, поскольку жалование не плочено уже почти полгода, сукна нет, ни сапог ни валенок не делано в достаточном количестве и неизвестно будет ли...

- Мне до полковника! - пробасил кто-то внизу и в горницу заглянул караульный стрелец. - До Вас Тимофей Матвеич!

В проёме показался Илья, хлопая глазами после полутёмной лестницы. В горнице было очень светло из-за множества лампад и зажжёных сальных свечей.

- Вот и Илейка явился... Заходи, гостем будешь! - Полтев поставил на стол большую квасную кружку, распорядился принести калачей и пирогов, попутно расспрашивая про илюхины дела, семью и вообще про Немецкую слободу. Рассказав всё подробно и обстоятельно Илья перешёл к главному:

- Я уже и бричку заложил лучшей лошадью, да ещё на смену одну возьму. Только сто пятьдесят вёрст путь не ближний - три дня точно буду трястись, а ежели дожди развезут и за неделю не поспеешь. За Дмитровым всё гатями и гатями через болота - не получится совсем скоро.

- Рупь с полтиной сговоримся?

- В один конец - да. Серебром.

- Тать!

- Я и без деньги бы поехал - раз царёвым слугам надо. Но если уж платить по-честному - три рубля это честно!

- Ты смотри на него, чёрта языкатого! И ведь крыть нечем... Вот оно племя торговое!.. Раз так, по рукам, - ворча согласился Полтев.

Моховской, ведавший казной приказа отсчитал три рубля серебряными полтинами, отдал Илье и они с Полтевым спустились вниз, к писарю.

- От меня новости Гришане передашь, да цидулу - чтоб собирался он к Смоленску и нас в Вязьме ждал. Мы выступаем завтра поутру, но пойдём медленно, так что он поспеет.

Илья дождался пока писарь напишет все наказы и уже чрез полчаса выезжал через Дмитровские ворота.

- Гриша, не ездил бы ты в Москву, - убеждала Григория Мэри. - Ничего не смогут сделать против нас эти негодные люди. Неуж царь тебя предаст опале?

- Жалует царь, да не жалует псарь. Промедлишь и недолго под боярскую горячую руку попасть. Надо ехать - тут уж никуда не деться!

Но Мэри заупрямилась, не желая отпускать своего ненаглядного. Она призывала в свидетели Всевышнего и сулила защиту ангелов, убеждала, что вот-вот начнётся жатва и обязательно нужно срезать и обмолотить первый сноп, что никак нельзя бросать строительства храма, да и в кузне работа только-только стала получаться. Далее в ход пошли угрозы - говорила, что без него разболеется; а кроме того в округе болтается эта шайка Петьки Зуба, которая может и не сдержать данного Григорию слова. Да и каковы намерения этих сборщиков тягла, что сегодня их посетили? А ну как прознав о его отъезде вернутся и начнут безобразничать?

- Мэри, родная ну ты сама подумай - если вернуться их наши мужики вилами запорют, а если вернутся в силой - приволокут сюда городовых казаков с Дмитрова аль с Твери - нам что с ними воевать что ль? Тем более надо мчаться в Москву - там всё решится.

Он наметил отъезд на послеобеденное время - ближе к вечеру, намереваясь успеть проскакать верст сорок дотемна.

- Вернусь сразу как улажу дела.

- Не вернёшься, Гриша! В Москве тебя сразу же уволокут в приказ и отправят вместе со всеми на ляха. Шаховской говорил, что на осень будет война и большая.

- Тогда что уж делать? Придётся идти, ведь не прятаться же в нетях?

- Ежели так - и я с тобой поеду до Москвы.

Во дворе запели рукодельницы. Они сидели на тачке и пряли кудели с недавно стриженных овец. Очень скоро придут холода и хозяйки и их малые помощницы готовились их встретить во всеоружии.

- А вот остались бы и дом бы этот ещё до ума довели... Как зимовать без печи? Конопатить его надо, мха заготовлено и насушено, надо делать!

Но Григорий был непреклонен, отъехать собирался, а её брать с собой не хотел.

- Для того ль я в Россию приехала за тобой, чтобы ты от меня сбегал всякий раз! Не успела я с тобой хоть сколько-то побыть - снова тосковать? Едем в Москву?!

Подозрения Григория по поводу совета Шаховского укрыться в деревне были насчёт того, что столицу наводнили лазутчики самых разных партий. На базарах толклись турки и кызылбаши, полно было ногайцев, татар - а они доносили Стамбулу. По ним нельзя было сказать мирные они или тайно готовы мстить за свои обиды. В слободы пробирались польские и шведские соглядатаи - кто-то из русских, завербованных золотом и угрозами, кто-то из немцев, что выдавали себя за купчин, наёмников, посольских людей. Да и само по себе в Москве было неспокойно. Почити каждый день случались драки стрельцов с солдатами, орудовали налётчики и прочая шушера.

- А ведь ещё и царевна Евдокия меня поди-ка ждёт уже. Не век же ей в Белозёрском монастыре куковать?

Но Григорий был непреклонен.

- На сносях не пущу тебя в сей "вавилон". Здесь все свои, всё хорошо и покойно, а что Москва - грязь, гам и повсюду крысы шныряют и хвостатые и двуногие... Никуда не годно это! Вернусь, утеплим дом да и перезимуем! За зиму наготовим брёвен, поставим клеть церквы, на крышу тёс заготовим и смотришь к лету уже и службы пойдут. Зимой и срок тебе подойдёт. Неуж в Москве разрешится дитятей хочешь? Здесь все свои. А там - только четверо молодых...

Никак не могли договориться и упрямство Мэри было как вода - проникало в каждую щёлочку, сеяло сомнение и Григорий уже начал колебаться.

Солнце забралось на самую вершину, знаменуя середину дня, но небо заволокло тучами и погода стала портиться.

- Бог против твоей поездки! Ты глянь - того гляди дождь пойдёт, дороги развезёт. Не хватало ещё чтобы Рюзгар ногу сломал!

- Свят, свят, свят, Мэри что ты говоришь? Нет, не будет того!

- А ведь мы ещё собирались в монастырь, давно то обещано! Послушай меня. послушай приметы, что Бог тебе через небо посылает.

В глазах баронессы Оффали так и читалась просьба остаться с нею, забыть о Москве, и вот в душе Григория что-то рухнуло, похоронив все планы отъезда.

- Какая же ты всё-таки... драгоценная. Неужели не послушаю тебя!

- Гэлла, Гэлла! - в восторге закричала Мэри - Thank Saint Patrick! (Слава святому Патрику!)

- Гэлла?

- Да! Это боевой клич ирландцев! - и не медля: - Едем в Кимры?! Навестим братию?

- Ну что с тобой делать? Едем!

Дорога от Ильинки до Талдома была широкая торная. Пыль, гонимая ветром взлетала из-под копыт небольшого отряда шедшего мелкой рысью и её клубы сносила на сторону.

- Я втопчу его в грязь! - бесновался стряпчий, вспоминая своё бесчестье. - Слово только Башмакову и мокрого места от него не останется! - хорохорился он.

Его спутники - ярыги, приданные на сбор тягла* для казны, и его, Дамаева, холопы поддакивали и это ещё больше распаляло оскорблённую гордость.

- Что он о себе возомнил, сопляк? Не знает с кем связался! Только лишь доеду до Дмитрова...

- А в Дмитрове монастырских людей не прибрали на войну? Вдруг их всех на ляха послали?

- Братцы! Лёнька-то совсем худ! Как бы чего не вышло...

У ближнего дамаевского подручника изо рта пошла пена, он закряхтел и стал биться в конвульсиях.

- Преставляется! - вдруг заголосил один из отряда плотный рябой мужчина - Надо молыть о прощении! Да что ж мы?

Кавалькада остановилась, Лёньку стащили с коня и положили на траве, но было уже поздно - он закатил глаза, суча ногами и произнося нечленораздельно что-то невообразимое. Лоб был горячий, а из рассечённого затылка снова пошла кровь.

- Не жилец... - спокойно сказал другой. Было впечатление, что ему не просто всё-равно, а он даже рад был избавлению от этой обузы. - Подумать только: ещё утром буянил, матерился и всяко изгалялся, а теперь его закапывай...

- Вот ещё! Зачем закапывать? Да и чем? Ни заступа, ни кирки... - возразил один из бывалых ярыг - Наум. - Разве мало их по обочинам таких вот костяков валяется? Ну будет ещё один. А вот одёжу с него надо забрать. Нечего добру пропадать.

Дамаев окрысился на это вороньё с которым ему приходилось иметь дело. Какой бы он ни был - Лёнька - а давно уже в товарищах ходил.

- Северьян, вернёшься в Ильинку, возьмёшь заступ и похоронишь его как положено.

Стряпчий закрыл глаза мертвецу и почувствовал, как тот уже начал остывать. Казалось бы, только что и жар и жизнь была в этом теле, а вот уже кожа леденила. Или кажется?

Северьян с сомнением посмотрел на покойника, но кивнул головой.

- Дожидаться тебя не будем - догонишь нас вечером в Талдоме. а я как раз с тиуном талдомским поговорю, да получше разузнаю кто таков этот ублюдок пустошанский!

Бросив последний взгляд на бездыханное тело Дамаев двинулся дальше с птяерыми спутниками.

- Лазуня, что ты там увидал? - спросил своего человека Петька Зуб. Он развалился на "перине" из сухих берёзовых листьев. Сверху его укрывал матерчатый полог.

Лазарь, поставленный в дозор, примчался сломя голову:

- Там на дороге верховые, шестеро. Лошади взмылены, далеко не уйдут.

Зуб встрепенулся, схватил шестопёр, и приказал есаулу кликать остальных, кто не ушёл на промысел, а сам поспешил за Лазарем на опушку леса.

- Сейчас покажутся! Проехать этого околка они ещё не успели - пыли нет.

Но остальные члены банды не поспевали - всадники уже показались и скоро сблизились на расстояние выстрела.

- Ты тут шурши по кустам, а я пока их "поприветствую".

Когда из-за кустов выпрыгнул злодей в лохмотьях с длинной рогатиной в руках всадники на мгновенье остановили коней, но вот уже в их руках тяжёлые сулебы.

Зуб оценил своё незавидное положение и дерзко заорал:

- А ну не балуй! Кто такие? Почему этой дорогой едете?

Всадники не собирались вступать в перепалку, достаточно было сбить наглеца конём или огреть ударом по голове или вообще зарубить - потом и поразбираться можно. Но лошади не шли на рогатину, шарахаясь в сторону.

- Лазарь, бери немца в прицел - как крикну пали!

Наконец в кустах послышался треск и топот множества ног - на подмогу стремглав неслись ватажники во главе с есаулом. Обступившие Петьку всадники тревожно озирались и хотели уже пришпорить коней наплевав на разбойника, который заступил им путь, но свой шанс они упустили. Дамаев рванулся было в сторону Квашёнки и Талдома, как в него упёрлось дуло пищали - метрах в семи стоял стрелок и выцеливал его, Дамаева, голову.

"Ох, чёрт, только не это!" - промелькнуло выражение лица стряпчего, а стрелок пригрозил, словно читая мысли:

- Не шали! А то тыкву продырявлю!

Глаз пищали заглянул в глубину души и  холодный пот прошиб его вдоль всего загривка.

- Все спешились, а то вашего "немца" сей час и грохнем прямо тут!

- Не слушайте их! Ратуй! - наконец решился Дамаев и пришпорил коня чтобы вмиг наскочить на стрелка. Остальные тоже не медлили и выскочившие на дорогу разбойники попали бы в передрягу, если бы два выстрела в упор не напугали лошадей. Судя по всему ни одна из пуль не попала в цель, но лошади брыкнулись и понесли. Тут же Дамаев вывалился из седла. Стараясь удержаться он схватил коня за гриву, но выронил сулебу и сполз с седла, упустив и стремя. Самый старший из ярыг - Наум - прорвался сразу, направив коня на второго пищальника и, ударив его ногой в грудь свалил на землю. Сизые клубы дыма дали всадникам ещё преимущество, окутав их и спрятав от остальных шарпальщиков. 
Дамаева протащило по земле, он дико верещал, вывихнув ногу при падении и ударившись оземь и руками и головой, ссадив кожу. Наконец сапог выскользнул из стременного кольца. Лошадь рванула вперёд, а стольник попытался вскочить на ноги, в ужасе представляя что спасение уходит от него звеня всемя четырьмя копытами. Детина с пищалью его в грудь прикладом, даже не дав подняться и стал пинать жестоко с остервенением.

Из шестерых всадников четверо ушли, а в месте со стольником свалили молодого ярыжку, совсем ещё юнца. Бить его почти не били, просто ухватив за шкварник поволокли в лес.

- Этот у вас водит? - допрашивал его Петька Зуб. - А чего он в немецком наряде? Важный очень?

Дамаева ухватили под руки двое заросших, нечёсанных, страшных дикаря в рваных, засаленных вонючих одеждах и затащив в глухомань - не так-то далеко от опушки, привязали к заваленной сосне.

- У, татарва поганая, - сказал один - по виду совершенный русак - курносый и с соломенными волосами, и плюнул Дамаеву в лицо.

- Слыхал что содеялось с епископскими людьми? - продолжал пугать молодого атаман. - Помнишь как пропали лихоимцы, а потом люди добрые их в берёзовом околке нашли? Ты тоже лихоимец?

- А я чо? Я ничо! Мне сказали, я пошёл... Дяденька, отпустите меня к мамке! - молодой ударился в плач, размазывая кровавые сопли по лицу.

- К мамке говоришь? А вот у меня мамки нет! Знаешь кто её сгубил?

Но молодой не слушал, ударившись в истерику.

- Ну что, придётся его поджарить на костре. Смотри какой несмирной. Не понимаешь кто с тобой говорит? Я Петька Зуб!

Дамаев уже понял, что попал в лапы злобного и очень опасного атамана, который царёвых слуг не щадил.

Разбойникам дважды повторять не пришлось - они заткнули молодому рот оторвав от его кафтана кусок одежды, тут же на глазах развели огонь. Дело принимало совсм скверный оборот.

- Ну а ты чего зенки лупишь? - обратился Зуб к Дамаеву. - С тебя-то строже спрос, немчина.

- Я не немчина, я русский, царёв слуга.

- По роже-то видно какой ты русский! - Зуб, тоже плюнул стольнику в лицо. - Обтекай!

- Ватаман, а энтого прям в одёже жарить будем? - спросил рябой здоровяк.

Молодой мычавший что-то чуть не поперхнулся кляпом, глаза его расширирлись - он понял, что казни не избежать.

- Ты, Фрол, глянь лучше - не возвращаются ли те четверо?

- Сделаю, ватаман!

Разбойников было семеро, но скоро подошли и другие и лес наполнился их смехом и радостью от удачно обернувшегося дела. У Дамаева нашли подорожную грамоту, несколько документов, которые они не могли ни прочесть, ни узнать по внешнему виду, но обрадовались - важная шишка попалась. Но самое главное - один из ватаги привёл дамаевского жеребца, а там на седле были и деньги и писчий прибор и пистолеты.

- С Зубом на шёлке есть будете! - бахвалился Петька и толкал Лазаря вперёд в круг товарищей. - Вот глазастый - не он, упустили бы сих псов.

- Собаке собачья смерть! - крикнул один из шарпальщиков и остальные вторили ему.

- Ну что скажешь, ты, царёв слуга? Тебя первым зажарить, альбо ты посмотришь как человечка твоего на небо "на огненной колеснице" вознесём? - злобно и страшно наступал на Дамаева Зуб. - Что ты там, верёвки распутываешь? А ну подтяните ему там путы, да так чтоб я слышал как кости затрещали!

Верёвки затянули туже, боль пронзила суставы, выворачиваемые вон и стряпчий лишился чувств.

Тем временем Наум остановил товарищей в версте от места нападения.

- Возвращаться без Митрия Володимировича нельзя. Нам после того либо в бега, либо на плаху.

- Что за день, - один из ярыг склонился к шее лошади, приходя в себя. Ему выстрелом оторвало ухо. - Лёньку этот гад убил, теперь вот стряпчий с Васькой укшуям попались.

- И откуда эти укшуи выпрыгнули? Как из-под земли! - ответил третий. - Это с рогатиной мне лошадя поранил. Но, Каурко, не боись, полечим...

- Так что делаем? За подмогой спешить? Куда? До Дмитрова полста вёрст, наверное. Да и кто нам поможет? Городовые казаки?

- Ну а что ты предлагаешь? На энту шайку напасть? Сколь их там? Десять? Пятьдесят? Сто?

- Меньше десятка вряд ли. Ишь какие дерзкие! Ничего не боятся.

- А я даже выстрелить не успел... - промолвил наконец четвёртый, самый напуганный.

- Говорили тебе - пистолет не поможет в случае чего... Ненадёжная вещь. Другое дело тесак или сулеба.

Посовещавшись решили вернуться и хотя бы посмотреть-разведать куда уволокли стольника, но когда повернув к опушке леса спешились и прислушались стало понятно - соваться в угодья разбойников не стоит.

- Чёрт с ними! - в сердцах сказал Наум, который теперь был старшим в небольшом отряде. - Авось больше мы его никогда не увидим!

И они помчались прочь, чтобы известить талдомского тиуна о налёте шайки на их отряд.

- Где бы эти бумаги посмотреть? Что пишут? Что там? - гадали разбойники рассматривая грамоты. - К тиуну талдомскому снести? Обманет ещё. Да и если остальные ярыги к нему метнулись - ещё позарится на награду за наши головы. А особливо если стрельцов нагонят да попытают счастья этого хмыря у нас отбить...

- Вся округа знает, что Зуб скор на расправу! Если уж к нам попал - копец ему!

- А ежели он богатенький? В званьи страпчего вроде как. Мож выкуп за него предложат...

- Выкуп? Свинцом если только выкуп получишь! - заржал один из шайки. - На всю жизнь хватит!

- Ну а ежели его монастырю продать?

- А ведь, Ефимка - голова! Не царёвым людям его продать, а монастырю. Пущай уж он потом сам с монастырём решает! Монастырские-то богатенькие!

Один из разбойников подошёл к стряпчему и развязав пояс штанов помочился на него с видимым удовольствем. Дамаев встрепенулся, очнулся, пришёл в себя и заревел белугой, что всех крайне развеселило.

- Ты что творишь? Как его теперь тащить? Разить от него будет, как от нужника! Тьфу! Свяжешься с дураками!

- Ой, беда-беда, огорчение! Пущай сымает одёжу да так и отправим его. На подводу кинем, под сено. Никто ничего и не поймёт. Я так думаю, что всем его оросить надо! Чтоб благословение наше ему по гроб жизни запомнилось. А, робята? Ссы в глаза - божья роса!

Предложение было заманчивое, но Зуб позволения не дал.

- Ну а с молодым чего? Как решать будем? - атаман поднял паренька за грудки и посмотрел ему в глаза. - Жить хошь?

Тот затряс головой, широко распахнутые глаза в надежде выкатили из орбит. Вырвали кляп, и юнец стал кляться и божиться, что никому ничего не скажет.

- Э, хитрован какой! Ты что ж думаешь, мы тебя сей час отпустим? Нет, будешь с нами теперь, будешь грозой этих лесов!

Ярыжка замолк на миг, понял, что угроза смерти неминучей прошла стороной и рассмеялся нервно и как-то рвано. Бледность сменилась краской на лице, его бросило в жар а руки тряслись.

- Но сначала тебе надо будет доказать, что ты теперь один из нас! Держи!

Атаман протянул ему тесак и, указал на Дамаева - "Руби!". Повелительный взгляд Зуба, гиканье и подзуживание всей ватаги, и мерзкий липкий страх смерти, только что отпустивший его члены и вот подкативший вновь - всё это охватило паренька как водоворот. Казалось, что он вот-вот падёт без чувств. Вспотели ладони, лоб, а лицо исказлила маска отчаяния. Он хотел сказать "Нет, я не могу!", но язык сковало, словно он прилип к гортани. Да и весь он оцепенел, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой.

- Ну, что ты встал как истукан? А ведь говорил, что жить хочешь!

- Я... я... мне...

- Что ты блеешь! Руби, говорю! - заорал Зуб закипая. - Смотри на эту дрянь и руби!

Парнишка взглянул на Дамаева и внезапно почувствовал волну омерзения. Не лицо, а маска, не крик, не плач, а какой-то позорный скулёж. Никакого достоинства, лишь звериный, животный страх смерти читался в безумных глазах стряпчего. Оцепенение сменилось приливом сил, руки сами приняли решение, взмах и...

... и Зуб ловко перехватывает кисть ярыжки, выбив тесак в сторону, остановив его и оттолкнув от стольника.

- Всё! Ноне он стал одним из нас! Только что он убил царскую гадину.

- Где же убил-то? Чё не дал зарубить этого скота?

- Ох, какой ты скорый на расправу, Костлява! Это ж мешок с деньгами, покуда цел. А зарубишь его, что монахам продашь? Мешок с костями, мясом и дерьмом?

Головорезы засмеялись шутке атамана, совершенно не опасаясь незваных гостей.

Зуб осмотрел коня и остался очень доволен. Хороших денег стоил этот жеребец, как и всё снаряжение. Сразу видно - стольников конь, крепкий костью, надёжный, ходкий. Верхом ездить ему доводилось совсем немного, однако он сел в седло уверенно, будто только тем и занимался.

- Ха! Этот увалень свалился с коня из-за того, что стремя у него закорочено. От этого и посадка неуверенная была.

- Мож просто ноги короткие и кривые?

- Это конечно. Да только не настолько же!

Отпустив стремя почти на пядь, атаман почувствовал, что теперь оно совсем впору.

- Вот что я думаю, братцы! Поеду до Кимр - в монастырь. Пошукаю там сколь денег за сего недоноска нам дадут.

- Не прогадай, Зуб! Такой карась стоит не менее четырёх сотен ефимков серебром. Из турского плена за сии деньги выкупаются стряпчие и жильцы.

Из всех разбойников один только Сильвстр Одноглазый мог давать советы Зубу. Он уже редко ходил на дела - возраст не тот - былое проворство покинуло его. Но изворотливый ум и огромный опыт, а вместе с тем и чуйка - всё это делали его особым ватажником. Никто лучше Сильвестра не разводил костров, не находил лечебных трав и кореньев. У костра он учил кашеварить молодых, раскрывая неожиданные секреты, а рассказанные им байки умудряли тех, кто способен был постичь нехитрые мысли.

- Не споймают? - в голосе Лазунки явственно сквозила тревога.

- Зуб вёрткий, не споймают.

Приодевшись в кафтан с чужого плеча, Зуб выглядел молодцевато, хотя по его нескобленной роже было видно - тать и разбойник. Тот же самый Сильвестр осмотрел его со всем тщанием, поостриг и расчесал бороду, и после напутствия перекрестил. Самому Зубу уж не терпелось поскорей отправиться в дорогу. 

Григорий собирался в поездку в монастырь долго. Сначала он закончил все свои дела - записал в дневник произошедшее за последние три дня, включая подробное изложение произошедшего сегодня утром, пересмотрел бумаги отнятые у Дамаева, а затем пришло время подкрепиться. Мэри по этому поводу негодовала - "ну сколько можно тянуть?" - но негодование это было наигранным, лишь бы заполучить причитающиеся её слова любезности и поцелуи.

Наконец заложили бричку и тронулись в путь. С собою взяли малых - Акимку и Мирошку - которые были друзья не-разлей-вода. Так было и в дороге веселей и ребятня хоть Кимры посмотрит.

- Григорий Онисимович, а ты стрельнёшь по дороге?

- Это ещё зачем? Раз есть пищаль, так сразу значит надо стрелить из неё? А чистить её потом кому? А? Порох и пули тоже на дороге валяются?

- А если на нас нападут волки?

- Э, брат, волки! Они сами нас боятся - из леса носа не высунут без нужды.

- А вдруг?!

- Видал как утром на нас волки наскочили стаей? Так без стрельбы же отбились? Лесные волки - утащат овцу и всё, а бумажные волки эти и жизнь спортить могут. Но всё одно - отбились!

За разговором скоротали путь и, наконец, показалась Волга, а за ней и Кимры заблестели куполами Воскресенского собора. Дальше под горку до Мостков, по раздолбанному и полусгнившему настилу и они въехали в село, а там скоро и до обители добрались.

Игумен Диомид встретил их с великой радостью и мигом извещённая сбежалась братия.

- Воскресенский-то собор куполами сверкает, а Никольская церква тёсом крыта и кое-как крашена - разве было так в прошлый наш приезд?

- Верно, не было. Это всё отец Филофей. Как прибыл сразу из Пскова привезли сусальное золото на луковицы, прибыл малый колокол и теперь мы службу исправно ведём - заедино всеми Кимрами. А был бы колокол чуть поболе и до вас бы звук доходил.

Новостей было много: расположившись в трапезной они проговорили три часа кряду, пока настоятеля не кликнул один из монахов. Отец Диомид вернулся опечаленный, досадуя на грешный мир.

- Тати выкупа тербуют за царёва человека - четыре сотни серебром и не менее. Что делать, Григорий Онисимович? Загубят душу православную, нехристи!

Григорий метнулся во двор, Мэри за ним, приказав Акимке и Мироше остаться в тарпезной.

- Зуб?! - гнев и ярость сменились недоумением. - Ты что это тут делаешь? Что удумал?

- Гришка? То есть... Григорий... Э...

Петька Зуб попятился назад не ожидая ничего хорошего от своего раскрытия.

- Ты хитничеством теперь промышляешь? За серебром в монастырь наведаться решил?

- А если и так, то что? Разве о сём мы с тобой договаривались? По рукам били? Нет! так что ежели я кого на дороге прихватил - сие моё дело! Не твоих же!

- Знаешь ли, что ты на царёва слугу руку поднял и я теперь тебя схвачу и на плаху доставлю?

- Сам знаешь - моей жисти цена полкопейки, а вот стряпчего вашего тогда по деревьям разбросают. Голова там, кишки здеся, а срака на опушке! Коли сего не желаете - меня спустите без препону, денег дадите и стольника вашего в целости и сохранности царю вернёте.

- Стряпчего? Это откуда ты прихватил целого стряпчего? - Григорий стал догадываться, но ещё не верил своей удаче. - Имя знаешь?

- Имя ему Митрий Дамаев, а тут он с объездом подушным был, тягло и пожилое взымал.

- Мэри, слышишь?

- Да, любимый!

- Вот как всё вышло - в Москву теперь нет нужды ехать. Видать и от Зуба может быть польза.

Атаман озадаченно посмотрел на своего бывшего сообщника, на его, одетую в черноризное, красавицу жену и в голову взять не мог что произошло. На всякий случай он вскочил в седло, готовясь развернуть коня и дать дёру.

- Волк волка угрыз. Лесной тать бумажного татя одолел. Эка байка вышла, кому скажи - скажут небывальщина. А остальные где? Побили?

- Одного малого взяли, остальные четверо сошли в Талдом.

Настоятель не утерпел и подошёл, увидев, что Григорий говорит с разбойннком по-товарищески.

- Полагаю вы, батюшка не знаете сего укшуя. Се Петька, прозванный Зубом, терзающий своими набегами всю округу.

- Разве от того, что я узнаю его прозвище и имя, он спустит полонённого слугу царёва? разве у нас есть такие деньги, что он требует с нас за этого человека?

- Мекаю так, отец Диомид - сей грешный Пётр, редкостный негодяй, но разве не о таких мы должны молить Господа? - Гриогрий подмигнул Зубу, отводя игумена в сторону. - Я сей час его уговорю отпустить сего стольника, и коли получится, то попрошу Вас вступиться за него перед Разбойным приказом, взять на поруки сего заблудшего овна. А коли не получится, то что делать!

- Хитришь со мной, Григорий Онисимович? Давай рассказывай что ты прознал и откуда такую надёжу имеешь сего нехристя образумить? Взгляни - работать он никогда не будет - не свычен. Гордый - не смирится. А что Писание нам говорит о сём? "Человек, который, будучи обличаем, ожесточает выю свою, внезапно сокрушится, и не будет ему исцеления"! Ты выкладывай всё как на духу!

Григорий, мнивший до сей минуты себя хитрецом, подивился мудрости Диомида, который разглядел в нём лукавство. Вдохнул, сделал паузу и начал рассказывать начиная с того, что Петька Зуб, а точнее Голоштан был его наставником в лихом деле, старшим товарищем, а затем столкнувшись с ним в Волосырке они заключили что-то вроде договора - не трогать друг друга и не вредить. Рассказал и то, что Дамаев прибыл по поручению Дворцового Приказа и Приказа Большого Прихода собирать пожилое и тяглое с крестьян пустоши, вменить им в вину порубку леса, наложить обязанность чинить мост чрез Волгу.

- Прогнал я этих аспидов, волков бумажных, терзающих моё стадо. А когда Зуб перехватил этих негодных мытарей я увидел в сём руку Божью. Если стряпчего освободим - то расчёт мой привести кого можно из этих ухарей к покаяннию и поставить под знамёна государевы. И шайку изведём через то и, людей исправив, сколь возможно и войско укрепим. Люди там бывалые, к лишениям привычные.

- Мягко стелешь, Григорий, да не будет ли жёстко спать? А ну как сии изверги рода человеческого обманут нас? Головами нашими за такое можно ответить.

- Князь Шаховской в своё время помог мне. Не обязан ли я его примеру следовать? Но без Вашего ручательства, святой отец, не будет мне успеха. А вот если монастырь помолится об утишении страстей в этих диких сердцах, неужели Бог останется немилосерд и не помилует?

Атаман уже испереживался, видя что разговор осторожного настоятеля и Григория затягивается. Он ёрзал в седле с непривычки, привставал на стременах от чего жеребец тоже начал волноваться и гарцевать.

Мэри подошла и взяв коня под уздцы:

- Но, угомонись! Лошадь чувствует волнение. Но раз Гриша взялся - всё будет хорошо!

==========

*похож он был на Илью-пророка идущего против жрецов Ваала - 3-я книга Царств 18=40 История о том, как Илья-пророк расправился с 450 жрецами Ваала.

*Гашник - пояс на котором вяжутся узлы для поддержки штанов. «И рад бы погнаться, да гашник порвался»  Загашник - что-то заткнутое за пояс. Некий запас; то, что всегда при себе.

* Лучшие (сотни) - приказ почти никогда не уходил в поход в полном составе. Одна или две сотни оставались в охране царя и несли караульную службу в городе. Как правило это были наиболее опытные и боеспособные сотни каждого приказа.

* Тягло - налог.

*Человек, который, будучи обличаем, ожесточает выю свою, внезапно сокрушится, и не будет ему исцеления   - книга Притч 29=1