1663. К Рославлю!

Ертаульный полк Барятинского немного постоял на роздыхе в Борисове и повернулся к Смоленску, оставив в городке лишь полсотни поместных всадников - стеречь тыл, да если враг всё-таки вернётся и пойдёт на Смоленск не медля дать знать. Пройдёт лишь немного времени и шляхи завалит снегом и большому войску станет не пройти - а там и этой полусотне дозорных делать будет нечего, тогда и они вернутся к Смоленску.

Князь Барятинский возвращался довольным, а вот Григорий сильно горевал о том, что Иван Стечкин сложил свою буйную голову в лихом налёте. Недолго они знали друг друга, да успели сдружиться, а полковой друг десятерых стоит. Раны Григория не беспокоили, и он с утроенным вниманием опекал Фёдьку Хрящеватого, да приглядывал за Данькой, которого и полковые его товарищи полюбили. И видя кручину Григория Барятинский старался его подбодрить и не столько из-за слухов о благоволении Государя к Григорию, сколько от того, что напоминал этот молодой, неотёсаный, но смышлёный парнишка ему, Барятинскому, его самого в молодости.

- Скажи-ка, Григорей, начто ты книг литовского письма приховал в обозе? Нешто не знамо тебе, что ежели займёшься как есть в книгах, не видать тебе ни Государева, ни тем паче поповского благоволенья? Не чти много книг - да в ересь не впадёшь! - князь поднял перст к Небесам и всем своим видом изобразил некоего важного владыку церкви. - и не поймёшь то ли шутит Барятинский, а то ли всерьёз... всего скорее шутя о серьёзном предупреждает.

- Не боюсь того, что люди скажут, а боюсь, что мне Господь сотворить может. А Христос разве запрещал многие книги читать?

- Христос может и не воспрещал, а вот Иоанн-апостол как раз на то писал, что составлять многие книги суть безделица. Есть Писание, есть Толковая Палея, ну, Часослов, конечно, и ещё книг с пяток - а остальные-то на кой?

- Коль не книга по огневому бою, разве ж стоял бы я пред Государем, разве ж научился бы вразей Отечества моего разить без промашки?

Барятинский усмехнулся, будто его хочет надуть совсем ещё неопытный желторотый пройдоха с ярмарочного балагана. Покрутил ус, подмигнул, показывая "Э, брат, не на того напал" и отечески-наставительно ответил:

- Разве ж то книга, Григорей? То не книга, то штудия! По ней отроки и мужи навыку сродство приобретают! Штудия это полезна бывает, а вот книга - сие еретическая литовская, альбо ляшская западня - равно силок. Попадёт твой разум в петлю хитросплетённую словесами и словят они тебя - еретики енти, будь оне неладны!

- Нет такого еретического ученья, что Христом не было б разбито. Чего ж мне бояться-то?

- А прелести бесовской. Она сильна, через гордыню в тебя зайдёт и сам того не увидишь, как еретиком станешь. Вот ты, Григорей, как крёстное знамение накладываешь - тремя перстами, альбо двумя как встарь?

- Ино так, ино другой раз как встарь. То не почитаю важным, хоть сие за ересь может сойти.

- Вот! Вот о том я и сказываю, отрок, ты несмышлёный! Как же патриаршье постановление и постановление всего Собора отцов земли русской смеешь нарушать? Раз Церковью постановлено - так тому и быть! Вот уже в прелести ты - сатана аки скимн рыкающий приступил к тебе! Непослушание - сие великий грех!

- В Господе послушание моё, а не в выполнении староотеческих ли, новоотеческих ли постановлений. То людское, а пристало ль людское выше воли Отца Небесного ставить?

- А откуль ты знаешь волю Господа Бога? Да будет вся слава Всевышнему, а не нам грешным! Не можешь ты сей воли знать кроме как от отцов Церкви, а ты им непокорен! - тут князь улыбнулся и выдал себя с головой. Он хоть и журил молодого витязя, а всё ж и подтрунивал слегка.

- На сие Писание ответсвует надёжно "Исповедуйте Меня и Я исповедую вас перед Отцем моим Небесным". А при другом случае сказано нам - "Я сделаю вас ловцами душ, а не рыб!"

- Сие апостолам сказано было, а не нам грешным! - не сдавался Барятинский, отбивая словесный натиск Григория.

- Если б то апостолам только сказано было бы, то на кой о сём до края земли провозглашено? Все человецы честь Писания могут - и там много говориться, что исповеданием Христа должны жить мы, а не хлебом насущным. Ежели же мы Христом не живём - то спасёт ли нас знаменье крестное? А ежели живём Христом, то какое значение знаменье то имеет? Лишь внешнее? Так разве от внешнего осдуимся, а не от внутреннего?

Князь Барятинский лицом просветлел и склонившись к Григорию заговорщицки шепнул:

- Потише, паря. Эт я с тобой задушевно могу ересь сию оспорить, а ну как какой олух Царя Небесного своим стоеросовым умишком на тебя "Слово и дело Государево" скажет? Неуж не отправишься на дознание, а там и в опалу, а то и на дыбу?

Так за разговорами пролетало пол-дня, а потом, Григорий вместе со всеми кашеварил и отогревался у кострища. На привале раскидывали только один большой шатёр в котором укладывали войлокА, чтобы разместить в одной части самых тяжёлых раненых, а в другой князя и его присных. Поскольку сеунч уже давно отвёз весть в Смоленск, а ляхи и литва не наседали на Ертаульный полк двигались из-за распутицы медленно, тяжело едва проходя за день пятнадцать вёрст. И лошади устали и тем более люди были вымотаны уже до предела, но днёвок решили не делать, чая, что в Смоленске доведётся отдохнуть в тепле, сытости и довольстве.

Легче стало, когда ударил мороз и дорогу наконец-то как следует сковало за ночь, а к утру уже лежал первый настоящий снег и стало понятно - пришла зима. В первой же деревне поменяли телеги обоза на сани, и через три дня ввечор наконец-то увидели долгожданные стены Смоленска, Днепр и услышали вечерний перезвон колоколен. Казалось и звонари им радуются, отбивая "Идут, идут, идут герои!" "Идут, идут, идут с победой!"

Один только Фёдор Хрящеватый не радовался - впал в забытьё и горячка охватила его как полено в огне. Чтобы как-то облегчить его участь Григорий сошёл с Рюзгара и весь день ехал в санях, а когда товарищ стал забываться начал истово и непрестанно молить Бога о нём.

- Гриша-а-а-а! Гриша-а-а-аня! - услышал он далёкий, но вполне различимый крик.

Увидев свою жену возлюбленную с уже округлившимся животиком Григорий всё ж не встал с саней, держа голову Федьки. Он радость его охватила безмерная.

- Вот и я любовь моя!

Лицо Мэри сначала было беспокойным, когда она увидела, что его нет средь верховых, и когда ей сказали, что он в возке с ранеными, но увидев его  возке от сердца отлегло.

- Дождалась! - она соскочила с лошади так, словно и не была в тяжести - спорхнула, - Всё ли ладно у тебя, любимый? Почему в обозе?

Расцеловавшись, обнявшись и наглядевшись друг на друга, утонув в любимых глазах они наконец вернулись в мир суетности.

- Вот, Фёдьке худо, потому я здесь. А он мне жизнь спас...

- Отмолим соколика, в церкву свезём, православные пущай за воина Христова походатайствуют!

Князь Яков Куденетович Черкасский не представлял что же делать дальше. Зима по всем приметам должна была быть снежной - а это значило, что поход на Запад с целью перехватить армию Паца и разгромить его мог закончиться неудачей. Оставить Смоленск можно было без опаски - город удержатся и малым числом защитников. Припасов для дальнего похода тоже как будто хватало - обоз собрали внушительный, более чем полугодичный, и что важно - лошадей также привели в достатке. Но большое русское войско могло и не догнать ляхов и литву, у того за кем гонятся - тысяча путей, а у того кто преследует - только один.

Гонец из Москвы ждал решения князя Черкасского, но смоленский воевода всё время отговаривался, что к походу нужно подготовиться лучше и сведения лазутчиков слишком уж шаткие. В действительности всё упиралось только лишь в нерешительность Якова Куденетовича, который с возрастом растерял свой боевой пыл и думал более не о том, как бы победить, а о том как бы ему не проиграть. Так и не дождавшись никакого внятного ответа от князя гонец умчался к Москве, а жизнь в Смоленске потекла своим чередом.

Весь ноябрь русское войско стояло в Смоленске: в основном занимаясь "безделицей" - смотрами и парадами, иногда стрельбами. Ратная наука в основном казалась чем-то ненужным и даже вредным; однако полк Томаса Дайлеля задавал всему войску пример, поскольку деятельный скотт жаждал не только явиться перед глазами Государя лучшим полком армии, но и бивать врага так, чтобы слава о сих подвигах достигла далёкой Шотландии. Молодцов себе он отобрал почти сплошь немцев, шведов или шотландцев - кто-то наймом, кто-то пленом, а иных посулами выслужиться в люди. Бывалые, битые и бившие ветераны не боялись никакой ратной работы и это вселяло в прочий служивый люд рвение: "раз эти так разохотились, мы разве ж хуже?"
Григорий на смотрах Дайлеля бывал еждень, не упуская подсмотреть хитрости воинской науки. Больше всего его удивляла наука сомкнутого строя - Далель, зная каждого наёмника вставал перед ними саженей за тридцать и отдавал приказ - Марш! Упругая стена пик, блистающих полукирас и стяги неумолимо надвигались на него, а он и его порученец, на лошадях откатывались от них выкрикивая имена и фамилии. Названные солдаты падали на землю, строй смыкался и преследовал, преследовал и преследовал всадников, пока Дайлель не давал отбоя. Бывало в таком строю проходили полверсты, а в конце ещё и переходили на такой скорый шаг, что казалось - ещё мгновение и задохнутся, рассыпятся, оконфузятся. А в конце поля из ждали столбы и чучела, которые нужно было снести не ломая строя. Раз- другой-третий и, казалось всё безупречно, но намётанный глаз генерал-поручика находил всё новые и новые изъяны.

Григорий свои учения проводил по тому же образцу, но сомкнутого строя не держал - бердыш не терпит тесноты. Трижды в день одолевали трёхсотсаженое поле пока не навыкли ходить разом, стремительно и ровно. Стрельцы полтевского приказа ещё и потому задавали образец наряду с солдатами Дайлеля, потому, что осенью 1660 Дайлель буквально вырвал свой полк и стрелецкие приказы Полтева и Пушечникова из зубов наседавших на них всадников Сапеги и Кмитича. Тогда норовистый и дерзкий скотт ослушавшись приказа князя Хованского принял командование всей отступающей пехотой и блестяще уходя от ударов рейтаров и гусар провёл своих людей долгих пятьдесят вёрст, пока не нагнали вставших укреплённым лагерем основных войск Хованского. Полтевцы помнили эту науку Дайлеля - силу строя.

Остальные стрелецкие полки, как и солдатские полки Друммонда и Бойля тоже выказывали своё рвение, но видно было, что рвение то напускное. Среди русских войск и среди наёмников уже давно укрепилось поветрие, что ляхов только ленивый не бивал, а потому и усердствовать нечего. Тем более почти никто не занимался огненным боем - зелье переводить и свинец по ветру пускать дело негодное! Выйдя для порядку раз-другой стрельцы и солдаты надёжно сели в городе - силы копить. Никто не знал когда закончится затишье и когда Пац решится двинуться к Смоленску, а потому и полошиться раньше времени не желали. И хоть в городе давно стало тесно - но всё ж вольготно, всего вдосталь, а кой чего и через край. Друммонд кроме того был скуповат и знал - будешь солдат муштровать - изволь им платить "за ученье" и время от времени устраивать полковые пирушки. А стрелецкие головы и тем более головы поместной конницы увлеклись возлияниями. тем более, что князь Яков Черкасский стал этому благоволить, здраво полагая что чем больше его подчинённые бражничают, тем меньше отписывают на него цидулок и сказок с небылицами.

И вот в эту смоленскую идиллию сначала прилетел нарочный от царя - отрядить войско к Рославлю, а затем и лазутчики с Борисова и Минска довели - Пац скорым маршем спешит на соединение с коронной армией, что уже вторглась в земли левобережной украины, направляясь к северским землям. Поднявшись в один час полки Дайлеля и Друммонда только ждали приказа господ полковников, которые долго совещались - идти на Рославль или к Мстиславлю, чтобы перехватить войско Паца на подходе. Стрелецкие приказы запрягли сани и выставили большие обозные телеги которые легко проходили по торному санному пути даже многоснежными зимами, а тем более пока снега почти не было.

Спор Друммонда и Дайлеля никак не решался - Яков Куденетович склонялся к более осторожному Друммонду, который настаивал на точном исполнении царского приказа, но и удачу за хвост поймать хотелось, а на этом горячо настаивал Дайлель.

- Мы захватим их в Мстиславле врасплох! Этого они не ожидают и переполошатся, если даже мы окажемся у них в тылу. Рославль впереди, мы позади - а прокормиться им будет нечем, тем более встать на постой. А если мы настигнем их в самом Мсиславле - вышибем их оттуда как пробку из бутылки - одним ударом!

Григорий, переводивший Черкасскому горячие тирады шотландцев порядком устал, поскольку их английский был обильно пересыпан неизвестными ему словами, и Друммонд довольно сносно говоривший по-русски частенько его поправлял.

- My frend, извольте послать for baroness Offaly - она говорить on наш язык намного лутше than each of us, - пошутил Друммонд на дикой смеси русско-английского.

Мэри не заставила себя долго ждать и хотя Черкасский и Барятинский не были рады присутствию "невместной" для военного совета девицы всё-таки слова не сказали. Шотландцы ещё больше распалили спор, каждый настаивая на своём, и Мэри справилась с этой битвой с честью, переводя и быстро и очень точно. Все были поражены во-первых тем, что она очень легко и свободно говорит по-русски и больше всего этому поразились скотты, ведь им язык почти не давался и только упорный Друммонд смог хоть чего-то добиться. Во-вторых, весьма бойко говоря на языке войны, Мэри обнаружила понимание того о чём она говорит, и это вызывало удивление, где-то даже смятение. Совсем ещё юная женщина и вдруг разбирается в тонкостях вождения региментов, знает особые слова пушкарских нарядов, различает походный, осадный и боевой строй... И только уставший и вымотанный Григорий наблюдал за начальствующими людьми, что толпились за спиной князей, отмечая, что те конфузятся от того, что не всегда понимают о чем им переводит Мэри.

- Воистину при царе простых людей нету... - шептался кто-то из свиты Черкасского. - Мотри-ка эко бойкая эта княжна заморская - всё разбирает не хуже енералов-поручников!

- Когда мы не можем прийти к одному решению - пусть князь решает меж нами. Он в Смоленске старший государев начальник, ему и слово! - подвёл итог Дайлель, - Солдаты ждут уже давно - к Рославлю ли идти, к Мситславлю - им всё одно. Где врага настигнем, там и побьём!

Черкасский нахмурился. Он более всего боялся не того, что войско идущее на подмогу Рославлю не поспеет ко времени, а того, что Пац схитрит и развернётся к Смоленску и, внезапно вывалит на поле боя свой главный козырь - осадную артиллерию, приступом взяв город вверенный ему. Пац хитёр, хитрее лисы. Уводя самые боеспособные полки навстречу двадцатитысячной армии литвы нельзя их бросить без поддержки. Сколько там идёт с Пацем? Десять тысяч? Или все двадцать? Или и того больше? Что против такого множества шесть тысяч бойцов, пусть и самых крепких и опытных? Сколько конных отрядить? Сведения, что приходили от ертаульных полусотен, разосланных повсюду были самыми разными... А ведь где-то ещё движется армия Полубинского - и где она пройдёт одному Богу известно...

- Я так прикажу: Друммонду, не теряя времени, спешить к Рославлю на усиление войска князя Тухачевского. Идти без обозов, налегке. У Тухачевского припаса для сидения в осаде хватит до самого лета. Ну а столь сидеть не доведётся. Дайлель идёт с основным войском на Мстиславль и выходит в тыл Пацу. Идёт быстро и тайно, обоз - следом со стрельцами. В Мситславле крепости почти что не осталось и люди там не сильно будут рады новой напасти. Но когда придёт обоз припаса там хватит до начала весны, а там уж как Бог распорядится. Что с боя возьмёте - то и ваше! Ну, а коли Пац уже проскочит мимо Мстиславля - делать господину Томасу Дайлелю что угодно ему будет, как то самим Государем дозволено - то нам памятно!*

- Так и порешим! - чуть не в голос воскликнули оба шотландца удовлетворённые этим опасным и дерзким решением.

Тут же всё пришло в движение, регимент Друммонда уже выстроенный в маршевую колонну с дудками и песнями двинулся за горизонт, а следом за ним пошли и солдаты Дайлеля и поместная конница, стрельцы. Чуть погодя двинулся и обоз.

Мэри не долго прощалась с Григорием, передала ему тёплые волчьи рукавицы, такой же мохнатый пояс, шитый крупным бисером.

- Скоро ль свидимся?.. Не грусти без меня, любезная Мэри!

- Не стану. Мне сей час грустить никак нельзя! Возвращайся поскорее! Я буду тебя очень ждать!

Тысяча солдат Друммонда и три сотни полтевского Восьмого приказа двинулись к Рославлю, пять тысяч солдат и стрельцов под началом Дайлеля поспешили наперерез войску Паца к Мстиславлю.

И только лишь Григорий собрался в путь со своими стрельцами, как его перехватил гонец от Барятинского.

- Вам, Григорей Онисимович, повеление от князя Черкасского и князя Барятинского - остаться в Смоленке! Сие в энтой грамоте отписано!

- Не можно так поступать, чтобы стрельцов приказа без полуполковника в дело отряжать!

- Сие мне велено передать, а ежели вы, Григорь Онисимович не согласны - то мне не мочно передать князю Якову, аль князю Юрью!

Григорий вскочил на коня и помчался назад, к советному шатру, но князей уж и след простыл - отбыли к Смоленску.

А у ворот горда румяная и радостная встречала Григория Мэри.

- По-добру ль соколик мой ясный вернулся? Так и чуяло сердечюшко моё, что недолго разлука наша будет!

- Моя коварная Мэри! Разве ж можно мне ослушаться своего долга и оставить своих людей без глаза и надзора? Зачем ты так всё подстроила?

- Довольно ты послужил короне. Пора и раны зализать в нашем логове! В зиму с ломаными рёбрами не ездят - застудишься. А коль ты пропадёшь, то укор царёв на голову Якова Кудынетыча падёт. Сиё он помнит лучше чем "Отче наш"!

- Где они? Я должен их упросить.

- Нет, Григорий, не получится. Мартьяша Смирной полуполковником завместо тебя направлен.

- Мартьяша?

- Да, он. Сего дня поутру, на заре прибыл. Да не без приказа от Тимофея Матвеевича. И приказ тебе в Смоленске сидеть до самой весны, а весной в Москву пред царскими очами предстать. Так-то, драгоценный мой, возлюбленный муженёк! Вот и грамотка, чти своими очами!

Григорий развернул протянутую ему бумагу, и пропустив околичности, вгрызся в крупный ровный полуустав выведенный рукой Моховского...

- Стало быть время для войны истекло, Маэл Муйре.

- И это хорошо! Когда нас станет трое ты должен быть рядом!

==========

* то нам памятно - после успешного спасения русского войска в 1660 году, при отступлении к Полоцку Дайлель получил от царя личное приветствие и свободу действий.