1663. Водовороты

Самарские стрельцы, годовавшие в Восьмом приказе Тимофея Полтева были в основном молодыми парнями. Если кто из них и был женат, то жёнок оставили в Самаре и теперь в Москве сводили девок с ума наравне с холостыми. И всё бы ничего, казалось бы, какое может быть дело полковнику до сердечных дел стрелецких? - но в один прекрасный день к приказу подвалил озверевший в край купчина со своей вооружённой дворней и стал ломать ворота.

- Отпирай, сучий сын, мне до головы Полтева - толковать будем.

- Пшли вон отсель, пока на подклет не угодили, ворьё паскудное, - крикнул стрелец, карауливший ворота и заорал своим. - Братцы! В приказ чернь ломится!

Полковника не было на месте, но был а месте полуполковник Мартьян Смирной и зная его взрывной нрав, стрельцы не решались довести до него, что у ворот купец и купцовы люди беснуются. Быть беде, коли Мартьян выйдет - прикажет пищалями бить, а затем в бердыши пойдёт.

- Чего бузим, православные? Чем такой скоп народный оправдать можете?

Молодой жилец государев в добротном полукафтане в шапке стрелецкой с каракулевой чёрной оторочкой гаркнул громко, неожиданно и властно. Глотка лужёная.

Купец распалённый и, по-видимому, слегка двинувшийся разумом ответил:

- Стрельцы сии по городу блядствуют, по девкам шарят, вот к моей дщери один такой разбойник клинья бьёт! Сволочьё отборное, гады ползучие, аспиды!

- Э! Отче, несёт тебя. Знаешь чего будет, коль дело дойдёт до съезжей избы, когда узнают, что ты с топорами людей привёл? Полсотни народу собрал - неуж приказ приступом брать будете? Ошалели? А ну ка стрельцы на выручку товарищам сбегутся?

- Мне всё едино! Дайте мне этого негодяя - Сеньку Зайца! Головой давайте!

Был бы купчина умнее, то ломился бы к стрелецким казармам, что на Песках стояли, хватал бы Зайца своей рукой, да творил бы расправу как пожелает, но сей час он пытался у Полтева правды поискать.

- А ты, кто таков будешь? Может тебя-то нам и надо?! - купчина с сомнением осмотрел добротный наряд служивого, увидел пистоль за поясом. Но человек этот шёл пёхом, не на лошади. Стало быть из простых, не важных...

- Жилец государев я, Григорьем зовусь, Онисима-стрельца сын.

Кое-кто из купцовой дворни снял шапки, ломая их, остальные тоже глядели почтительно. По людям пошёл шепоток - слух о геройском стрельце Восьмого приказа уже многим был известен. Купеческие люди не особенно жаждали неприятностей, тем более никто из них не хотел вламываться в стрелецкий приказ за исключением разве что ближних подручных: приказчиков и охранников, которые надеялись, что невзирая на исход дела купец всех щедро отблагодарит. За такое и под кнут пойти можно было.

- Ага! Вот тебя-то нам и надо! Дай Зайца головой, мы его на правёж поставим!

- Ты людей своих распусти, а то как бы чего не вышло. Сей час стрельцы оружные сбегутся - с сего приказа и с соседних - тогда голову свою на плечах не унесёшь.

- Не грозись, служивый, правду давай лучше нам.

- Правду вам? Ах вы, сукины дети! - Григорий скинул полукафтан на руки кому-то задрал рубаху. - Вот она правда ваша, на моей спине. Видали! Правды искать почли? Чикмаз вам быстро правды наладит!

Народ обомлел.

"Ишь как красавца сего и попортили батогом-то..."

- Завтра по твоим жирам Чикмаз так же твою правду распишет - прям при стечении народном на Ивановой площади. А ну, разошлись все по местам! А коли тебе, купец, надо чего идём со мной.

- Григорь Онисимович, не открою ворот! - крикнул стрелец с надвратной стремянки.

- О-о-открывай! Эти сей час разойдутся, не будет порухи. Ну? Подите по своим делам, да топоры свои упрячьте, воинство, итить вас за ногу. Подите, подите!

- А ну стоять здеся! - орал купец. но люди сначала по одному, а затем сразу многие стали расходиться, поняв, что дело принимает совсем не тот оборот, что казалось поначалу.

- Бунтовать люд подбиваешь?

- Блядство ваше, стрелецкое на корню сечь надо. Васька - открывай ворота!

Ворота едва не снесённые напором толпы подались, но к этому времени с купцов осталось человек двенадцать - а стрельцов в приказе было поболе, да и сбежались к воротам они оружно. С бердышом один троих стоил.

- Люди твои на дворе перетопчутся, да пущай не шалят, а ты со мной идём.

Купец не пошёл один, поволок с собой двух своих сыновей - молодого, видного парня в льняной, но богато расшитой рубахе, и совсем ещё отрока.

- Сеньку Зайца ко мне живо, - распорядился Григорий. - Будем сыскивать чего сей вояка натворил.

Купчина разразился гневной тирадой, самое приличное из которой было "дщери моей под подол, сволота, лазил!"

- Полно. Виновен, значит накажем. А полковника в приказе нет. Он сё дня царя на выезде охраняет с двумя сотнями молодцов.

За полковым самоваром раскинули калачи, налили иван-чаю, ставили мёд.

- Как торговля в Мосвка-граде? Ладно ли? А что ж ты, тёртый калач, да так вдруг на бунт пошёл? Ведомо ли, чтоб в приказ оружно ломиться? Кто надоумил? Сколь Москва стоит такого не было!

По разговору и ответам Григорий понял, что купец слегка тронулся умом - то разумно отвечает, а то несёт какую-то околесицу. Что с ним делать?

Пока Григорий ломал голову, дело дошло до Марьтьяна Смирного и он ввалившись в приказную горницу загудел матерно, гулко:

- Што здесь за ворьё по нашему приказу шастает? Купчина бессовестный, что брата нашего теснит вседневно?

- Есть совесть у меня, честной купец я, а вот ваша стрелецкая братия, сволочьё недобитое.

- ЧТОООО?

Григрорий вскочил загораживая купца от распаляющегося полуполковника, а Мартьяна уж начало "рвать с цепей". Ввалились четверо стрельцов оттащили его к двери, успели получить тумаков. Силой-уговорами вывели его вон.

- Кровосос какой... господи Исусе! - купец перекрестился.

- Ты, купец честной, почто ни себя не бережёшь, ни нас? На Мартьяна занозил, а сей боец, что пищаль заряженная, бахнет - бошку с разу снесёт.

Правдами-неправдами Григорий разговорил купца, дал ему пар спустить, но Сеньку Зайца всё не вели. Растворив окно крикнул стрельцам, те ответили, что пока не сыскали купцова обидчика, и Григорий стал зубы заговаривать - рассказывая то про Самару, то про бунтовщиков башкирских, а то, как в Медный бунт кату Богдашке писарем прислуживал. Купец всё более и более приходил в себя и начинал понимать в какую топкую трясину завлекла его безумная гневливость.

- Сыскали Сеньку, Григорь Онисимович, - в горницу заглянул один из самарцев. - Идёт!

Сенька ввалился в горницу почти такой же здоровой как Мартьяша, разве что не такой матёрый, силы ещё настоящей не взявший.

- Григорь Онисимович, милуйте! - обрадовался он, увидев своего командира - Еждень вас добрым словом поминаю, молитвенно!

Купец снова начал белениться, кипеть, оба отпрыска его напряглись, готовые ринуться в бой.

- Батюшка и вы, милуйте! На кой с ором и раззором пришли до приказу?

- Какой я тебе батюшка?! Вошь ты портошная!!!

Сенька искренне, на голубом глазу, удивился.

- А кто ж вы мне, батюшка? Мы с Настасьей порешили уж венчаться как благословенья вашего добьёмся, а ведь всё одно - смилуетесь!

Сенька стоял спокойно, не шелохнувшись и ни на миг не сомневаясь в своих словах. Ну что ты будешь делать с этакой дубиной стоеросовой? Сошлись на узкой дороге два дурака старый да малый. Григорию впору было за голову схватиться. Один кипел, орал и матерился как крючники* не способны, другой только глуповато улыбался и с места не сходил и ни на пол-слова не отступался от своего намеренья. Дело обещало затянуться и кончиться могло плохо. Григорий поглядывал на старшего купцевича у которого уже явно чесались кулаки. Сенька хоть и был более рослым, но сила его ещё была рыхлой, сырой, а вот купцевич уже много рёбер пересчитал на льду Москва-реки в стеношных боях.

- Вот что, братцы! Довольно! Чего ты, купец честной, хошь? Вено* получить? Из своих денег дам! Казнь поркою ему учинить? Того без головы приказного Тимофея Матвича не будет - а то к завтра только и решим. Чего тебе? Драки хочешь? Кулаки чешутся? Так ты поостынь, а то Мартьяшу позовём, тот уж рад будет с тобой поталдычить о всяком житейском. Ну?

- Какое вено? Спортил мне девку, кто её щаз за себя возьмёт? А я купец известный - тыща рублёв доходу в год имаю и такой позор?! Да его ежели на галеры продать - вена того не покрыть, позора не искупить!

- Не пойму куда клонишь? Пороть молодца хочешь? Говорю - Тимофея Матвеича ждать придётся. А казнить смертно за тоё дело тебе никто не даст, всё едино. Сам знаешь - по Судебнику как оно обстоит.

- Судьба ево без Судебника решится, - с угрозой промолвил молчавший до той поры старший купцевич.

- Сие посмотрим! - без всякого вызова сказал Сенька - так будто ему самому было любопытно со стороны посмотреть, а его лично это дело не касалось.

- Сидор! - крикнул Григорий и в горницу влетел расторопный десятник-дневальный. - Толкай Зайца в подклет, пущай охолонится до вечера! Посидит под замком подумает, Полтева воли подождёт. А вы люди добрый вертайте к дому.

- Не пойдём! - сказал купец твёрдо, а старший сын его поддакнул. - Здеся жить будем покуда полковник не явится!

- Воля ваша! - сказал. Григорий, видя как Сеньку Зайца выводят на подклет. - Экий здоровой вырос пока меня не было! Как бы не вершок прибавил...

- На голову его укоротим... - злобно прошипел старший купцевич.

Григорий посмотрел на него выразительно, распорядился принести снеди.

- Самовар ваш - остынет, робята его подшуруют, калачей берите, мёд, всё - чем богаты! Сидор!

Снова явился дневальный.

- Дай перо, бумаги. Надо Мартьяшу к Тимофей Матвеичу отослать, а то как бы худа не вышло.

Григорий быстро наметал несколько строк, подбил какой-то подписью неразборчиво и вручил Сидору. Другую цидулу отписал Полтеву кратко обсказал дело, прося занять Мартьяна Смирного на весь день.

- Отдашь эту Смирному, а сию Полтеву пусть свезут, не медля.

Купец засел в приказе. Решимости его не было удержу, хотя люди его уже разошлись по дворам, сбежал и младший сын, отпросившись до ветру. Уничтожая калачи, пироги и сырные сочни они могли просидеть так хотя б и до морковкиного заговенья. Пусть сидят. На такую осаду никто жаловаться не станет.

Григорий спустился в подклет. Там было сухо и чисто, хотя и веяло холодом, но плесень со стен вывели известью и огнём.

- Ну что, Заяц, допрыгался по чужим грядкам? - спросил Григорий арестанта, который сидел лежал себе спокойно на широкой лавке в позорной клети.

- Всё одно женюся, на Настеньке!

- Красивая?

- Ну! Ладная, да лицом пригожая, а когда смеётся... - Сенька поплыл и Григорий заулыбался. Он сел за дубовый стол, который видел в своей истории и кровь и чернила, зажёг одну из сальных свечей, разгоняя мрак, который неподвластен был коптящей маслянной плошке. От чикмазовой руки сидеть было всё ещё больно, но делать нечего - когда-то ж надо начинать? А там перетерпишь.

- Чего делать-то будешь? Осенью двинетесь до Самары...

- Эт навряд ли. Скорее Самара двинется до нас.

- А не лопнешь с натуги, Самару-то двигать? Пупок не развяжется? Больно велика Самара - рукой не охватишь.

- Война будет ляцкая, Самара сама придёт до нас - царь войско созывает.

Григорий уже и не думал о предстоящей кампании против поляков. А ведь дело к тому шло.

- Война войной, но как ты настроенье отца своей зазнобы переменишь? Не мочно то сделать. Схитить девицу собрался? Так вас мигом сыщут, а тебя за то что в неть подался запорют батогами.

- Вот ишшо, бегать от службы! Выслужу Настасью! Слыхал Григорь Онисимыч, "кому война, а кому мать родна?" - Сенька повернулся на лавке на бок и глаза его заблестели. - Война-матушка мне благословение своё даст! А не даст так всё одно помру я без Настеньки! Один хрен не жить без неё, так хоть на войне счастия своё попытаю.

- А сам ты из кого будешь? Как в стрельцы верстался?

- Тятька мой истопник, при воеводе Давыдове обртается, в теремах его печки складывал, щаз топит, ходит за ними.

- От ведь! Знаю батька твоего! Здоровенный такой мужик - видал его не раз! Вот значит в кого ты такой - оглоблей не отмахнёсся!

- Как там у них? Путём всё?

- Ну так-то я с ним и не говорил - но в самой Самаре сей час мирно, всё ладом пошло.

- Знаешь какие там к нас рыбины в Волге водятся! Ого! Под воду может затянуть, утопит! Выслужусь, Настасью возьму, сядем на Буй-острове с артелью будем царь-рыб с Волги имать - я батюшку ейного за пояс одною рукою заткну! Шах персиянский за царь-рыбу серебром одаривает, а за помёт ейный золотом!

- Это ты размечтался, Заяц. Сидишь в подклете, а сам ужо пол-мира в карман положил!

- А что мне? Здесь худо что ли? Жрать принесут и хорошо. Мне и в подклете воля... А какая воля на Волге! Вольготна наша Волга-матушка!

Долго говорили о Самаре, о башкирских волнениях, о предстоящей войне.

- А ты пошто Зайцем пишешься? Как с таким именем пред царёвыми очами предстанешь, буде успех споймаешь?

- А што? Имя как имя. Заяц хитрый и живучий, хоть и выглядит дурак-дураком. Иначе зайца бы вывели - сколь у него врагов!

- Писаться будешь Самарениным.

- Ой, да уж - нас тут таких Самарениных сотенка целая! И всех так писать?

- Всех не всех, а тех только кто в герои наметился. Ладно бывай тут. Посидишь пока эти двое мстителей не уйдут с приказу.

Заглянув в горницу и увидев, что купец настроен всё так же решительно Григорий отправился до князя Шаховского. Фёдор Иванович был всё так же деятелен, но в бороде уже проступала седина, и прежняя удаль стала сменяться величавостью. В Разбойном жизнь кипела, дьяки выглядели важными и занятыми. Подьячие и ярыги вечно что-то писали, кого-то распрашивали и ходили туда-сюда, создавая мерный гул и толкотню. Челобитчики одолевали прося за своих "безвинно осуждённых", другие околачивались в надежде узнать что-то важное и тем добыть себе заработок. Такие перечитывали сыскные списки, запоминали приметы тех, кто попал в них, гадали где могут ныкаться враги государевы.

- Вседневно у тебя, Фёдор Иванович, столпотворение. Толк хотя б есть?

- Если уши держать открытыми - толку много будет. Жив? Отчикмазили тебя - слышал я - не на шутку.

- Дело прошлое. Чего уж тут поминать - заслужил.

- Экий ты молодец. Иной бы злобу таить стал...

- На кого? На царя что ль? На вас ли, что не упасли от сей порки? Где такое видано?

- А ведь и не упасли же!

- Как это? Да моя голова уж давно бы в кустах валялась, коль вы князь, той весною меня не приголубили. Какое ещё спасение мне надобно? Всыпал мне царь-батюшка? По делу. Чему вы все удивляетесь? Шкура в одном месте только и лопнула, а вою будто всю её спустили.

- Что уже не болит что ль?

- Отчего ж не болит? Болит, да ещё как! Седла мне не видать ещё месяц, хоть дохтур мой хвалится, что скоро буду как новый ефимок.

- А ты в стременах стой! - пошутил князь и сам же засмеялся.

- А что, мысль!

Шаховской рассказал, как зимою взяли обоз с травлёным хлебом, как царь приговорил Анкудинова Мартына к божьей каре - в колодках на руках спустили вражину до поляков где-то под Юхновым. Рассказал и о том, чем вызван был переполох из-за которого царь отослал семью в Коломенское, а наследника в Переяславль.

- Такие, брат, дела! Враг не дремлет.

- А что Сары Мерген? Казнь уже решена?

Шаховской немного сник, словно был виноват в чём-то.

- Помер Сары Мерген...

- Как так помер? От чего?

- Вчера мы царя на Ногайском дворе с башкирами, коих ты привёз, свели. Они долго говорили - почитай до самой зари. А в то время Сары Мерген в Разбойном, здесь в темнице сидел. Сторожа его проверяли, пасли, чтобы не порешил себя чем. Но под утро оказалось, что он лежит на лавке и не дышит. Окоченел уже.

- Отравился?

- Чем? Не мог никак! Другие, что в соседних клетях сидели говорят - лёг на лавку и испустил дух. Отдал Богу душу, что называется...

- Царю ведомо?

- Вот, довести надо... как сказать? Не сберегли до казни.

Шаховской немного помолчал, но дел было невпроворот, и он отослал Григория списывать подробную сказку о "башкирском воровстве".

- Слыхал я ты там правосудие чинил над разбойными людьми? Сие обстоятельно пущай писец излагает, а то пришла нам тут сказка Волконского, де ты евоных людей без суда перевешал. Не шутки это. Знаешь как у нас - "Жалует царь, да не жалует псарь".

- Разве царь жалует? Нешто Алексей Михайлович не держит меня в опале?

- Дурак-человек. Какая опала? То было заради бояр царёв гнев-то. Тебя им в пример, проучить. А и другое есть - ты нам битым в Разбойном гораздо лучше сгодишься. Вишь сколь тут глаз да ушей? Сей час слух по столице пойдёт, что тебя продолжают на Разбойный тягать, писец с тебя сказку списывает, а ты уж будь добр - недовольство своё изобрази. Пусть к тебе лихой люд притягивается.

- Живцом значит меня наладили-нарядили.

- Так и есть.

Григорий потёр ладони, предвкушая настоящее дело:

- Ну раз так, держись, Фёдор Иванович!

Когда Полтев, будучи при царе, в Коломенском, получил записку Григория он пришёл в ярость и хотел было уже отпроситься в Москву, но потом остыл, плюнул и растёр - Гришка справится! Башкир унял, неуж купчину ополоумевшего не уймёт? Приехавший в Коломенское Мартьян Смирной застал Полтева уже в самом мирном расположении духа.

- Звали, Тимофей Матвеич?

- Звал. Садись.

Полуполковник расположился рядом с командиром.

- Решил я, Мартьян, церкву полковую на Песках ставить. За грехи наши тяжкие, так сказать. А поскольку ты в том году попу приходскому на Кулишках бошку кадилом разбил, да кроме того буйствовал много и в других случаях - грехов на тебе больше всего.

- То всё искуплено, Тимофей Матвеич! И с попом замирены мы!

- Но! Помолчи, Мартьян! Знаю я твоё это "замирены". С этим замирился, а сегодня чуть было снова человека не покалечил...

- А, Гришка стало быть довёл сё до тебя!

- О твоём благе печёмся, Мартьян. Боец ты знатный, только бес тебя иногда хватает и тогда спасу от тебя нет. На своих кидаешься. А стало быть того беса нужно прогнать, и значит ты, Мартьяша, будешь у нас полковым старостою церковным. Тебе и храмину сию возводить. Так грех свои искупишь и беса одолеешь.

- Што вы удумали, Тимофей Матвеич? Я топора в руках не держал под сраку лет... дай Бог памяти... 

- Тьфу, изверг! Ты что молотишь, што мелешь-то? - заорал Полтев. А орать он умел! - Хульные слова вперемешку с богопочтением изрыгаешь!

Мартьян вжал голову в плечи. Хоть и был он грубым, дремучим, но тут уж попавшись, вину свою чувствовал.

- Всё! Бери артель плотников, сыщи зодчего, волоки их ко мне - деньгой снаряжу! Стаскивай брёвна - сколь потребно для храмины. И чтобы до осени под крест подвели, да освятили! А будешь богохульные слова впредь произносить - будут тебя сечь на патриаршем дворе по моему наущению. И штоб каждую заутреню отстаивал вседень! Иди ужо, воин Христов!

Мартьян поднялся словно ему намяли бока, понуро вышел. Полтев провожая его взглядом обречённо подумал, что попортит Мартьян дело, а толку не выведет. А церковь ставить надо!

Григорий вернулся в приказ порядком уставший. Ходить пешком по Москве он уже отвык, а к вечеру люду было столько, что на повозке не протолкнёшься.

- Всё ещё здесь? - осведомился он у караульного стрельца.

- Угу. Все наши припасы пожрали, черти! А ещё вас там, Марья Петровна поджидает.

Мэри с купчинами уже нашла общий язык. Они с интересом её слушали, а уж ей было что рассказать и о Руси и о Европе.

- Сколь ходил по России, а дальше Волги не забирался. В Сибирь бы сходить! Уж думал. Да как раз вести пришли, что Катайский острог спалили, дороги в Тобольск нет! - басил купчина. - Про немецкие земли и речи нет - в гостиную сотню не выбиться мне, разве что Васька мой сможет, аль Данилко...

- Данилко! И где он твой Данилко? Сбёг! - недовольно пробасил Васька, точь-в-точь по-отцовски уминая сочень. - Пирогами ему торговать, а не делом заниматься. Пущай сопли свои в пироги заворачивает - то-то навару будет!

Мэри прыснула со смеху, а в дверях показался Григорий.

- Сокол мой к нам вернулся!

Купцы не подавали виду пока молодые лобызались и радовались друг другу.

- Ну что, честной купец, не отставит решенья своего?

- Нет! Здесь буду торчать пока Полтев самолично не явится. Измором вас возьму, как Козьма Минин, упорством правду искать стану. Пусть меня вся Москва зауважает!

- А что у вас тут? - удивилась Мэри - Война какая разразилась?

Григорий хохотнул:

- Не война, но осада. В полон Осьмой приказ берут славные купцы московские Меньша и сыновья.

- Пока зайчатины не отведаем - никуда с места не тронемся! Знаете какая мордва упрямая? Мы ежели рогом упрёмся - всё!

Григорий кратко рассказал Мэри произошедшее утром и всю предысторию. Она ему подмигнула. "Сей час же их в оборот возьмём!"

- Дела амурные! - воскликнула Мэри смеясь. - Здорово же!

- Вам радость, а нашей чести поруха и поругание! - сердито сказал купец.

- А что, Осип Палыч, такой ли уж этот Сенька плохой жених?

- Жених? Да какой он жених - в одних-то портках? Пущай со столбом венчается оглобля эта! У меня тыща рублёв серебряных доход, а у него голый зад. И я ему Настю отдам? Завтра турка или лях ему бошку снесут, а Настя моя плачь-горюй?! Да по кому, по голутьбе этой песторзадой? Тьфу!

- Положим он не просто голь перекатная, а стрелец Осьмого приказу, а приказ наш и царём отмечен! - сказала Мэри с гордостью. Григорий молчал во всём супругу поддерживая, кивая.

- Ой-ой-ой приказ Осьмой! Был бы он Полтева Ивана стрелец - другой оборот, а то у Полтева Тимошки. Ведомо вам как в народе говорят? "Полтев Тимошка в царёвых портках вошка!"

Тут Григорий не выдержал:

- Ты, батя говори-говори, да не заговаривайся! Щаз Мартьяшу кликну он тя в оконце и выкинет. Домой в деревянной колоде* поедешь!

- То народ говорит! - стал оправдываться Меньша.

- А ты за весь народ-то и отхватишь. Мало ты с утра тут топорами махал? Смотри ужо!

- Ладно, Осип Палыч больше не станет нашего голову ругать. Осьмой приказ конечно не Белокафтанный Полтева Ивана. Зато в деле известный, а не при церемоньях. И Григорий говорит, что Степан в стрельцах не последний человек.

- Где ж не последний? Пехота голозадая!

- Отец Степанов между прочим в Самаре не последний человек, - веско заметил Григорий. При воеводе Давыдове Семён Степановиче служит, а назван он в честь отца воеводского.

Купец немного поколебался, услышав такие неожиданные враки. Не поверил было, но вид у Григория был убедительным.

- Ты подумай, купчина, мож та свадьба тебе к прибытку будет - при Самарском воеводе, под его рукой-то куда как прибыльнее торговать? А? Подумай, покумекай, а коли что надумаешь, я тебе грамотку даже к Давыдову отпишу, тарханом при ём будешь.

Тут уже не сомнение отразилось на лице купца, а растерянность. Деньги зазвенели в ушах, а в голове зароились мысли прибыльные. Сын его как-то неожиданно обмяк, осоловел от услышанного.

- Это всё только заман ваш, откуда мне знать... Да и Давыдов сей - сегодня есть, а завтра где он? Воевод царь по своему усмотрению меняет как захочет.

- Ну как знаешь... - Григорий потерял всякий интерес к беседе.

- Погоди-погоди! - купец не собирался отдавать дочь за какого-то стрельца, пусть он и воеводский холоп, но возможность на Самару сходить, да с прибытком, манила его. Упустить случай сойтись накоротке с воеводой Давыдовым он не хотел.

- Да что мне годить? Мне ещё сказку отчётную писать - в Разбойный тягают - полдня меня тамошний подьячий пытал что да как... Недосуг!

Он взял перо и бумагу и сел на дальнем краю стола, оставив купцов в когтях Мэри. Делая вид, что пишет, внимательно прислушивался к разговору, калякая какую-то тарабарщину.

- А чем торгуете? На чём серебро делаете?

- Много у нас товаров, да всё больше пенька да зерно. Зимою рыбу гоним, с Севера заводим через наши лавки в Москве, да в Ярославле идёт...

Мэри кивала и задавала, задавала вопросы. Разговорился и Василий, младший Меньша.

- Вот бы вы в Англию товар свой возить стали! Ведомо ли вам, что русская пенька сейчас в Лондоне в красной цене?

- Это почему?

- Англия с Голландией море делят - корабли нет-нет да схватятся, а там и до войны недалеко. Чарльз, король английский заложил на верфях новый флот - двенадцать больших верфей в Лондоне - сколько на это пеньки надо - сами подумайте!

- Верно слово сё, тятя! То же слышал, но только по слухам! А тут сама Марья Петровна сказывает! Верное слово то!

- Марья Патриковна. Не Петровна, а Патриковна, - поправила Мэри.

- Эх-ма, не выбиться нам в гости! Локтями там заширяют! Васька Шорин и с шахом кызылбашским торгует и с немцами, и с турским салтаном. Всю пеньку он держит, на ней сколь уже золота взял, а мы под ним...

- Слышала я разговоры при царёвых палатах, будто бы Шориниым царь зело недоволен.

Меньши навострили уши, глаза стали цепкими, хваткими.

- Шорин богатеет, да не к общему прибытку. Когда царю деньга нужна сундук распечатывает неохотно, жадится.

Мэри доверительно склонилась к Меньшам и глаза в глаза сказала:

- Я при дворе англицком не последней девицей была. Титул мой - баронесса Оффали - почитай как у вас - боярыня. А род мой в родстве с королями древними состоит - не их захудалых. Словечко моё чего-й-то да стоит при ушах Чальза Английского. Более того, купцы честные, нашу свадьбу с Григорием он благословлял и о том, царя-батюшку нашего просил, чтобы было и его благословение. Так-то! А вы какого-то там Шорина боитесь!

Оба её визави сидели как громом поражённые. Мэри же продолжала:

- Вы на Григорья так с высока не смотрите - он может и сотник простой при Осьмом приказе, а всё ж таки непрост. Вот и я сразу то увидела. Гляньте на него - особенный он! Не зря его в дядьки к царевичу взяли!

- А разве царь не предал Григорья Онисимовича опале? Сёдня он показал нам как его Чукмаз расписал батогами.

- Было. Только царь отходчив, отринул ненадолго, ведаю, что приблизит снова. Я с царицей о сём говорила.

Тут Осип Меньша чуть не лишился чувств, но Мэри ещё усилила нажим, рвала его на части перейдя на полушёпот.

- Я как Гришу увидала сразу поняла, что влюбилась в него без памяти. Ну может быть не так сразу, а вот когда он мне стихи читать стал - пропала птичка! Глаза у него синие синие были, как море при солнце! А ведь я-то неспроста к нему приставлена была - меня с подругой за ними следить-доглядывать назначили. Так-то! Вот она любовь! Изломала все задумки очень-очень неглупых людей, сорвала меня с места, сюда завлекла - и куда бы Гриша ни поехал - с ним и буду! Вот любовь! И не почла я, что он простой солдат, стрелец, а я королевских кровей баронесса-боярыня.

- Так не простой стрелец он! Царёв холоп, ближний человек!

- Ворюга он с большой дороги, по той весне ещё оклады на иконах изламывал серебра для! Самая настоящая голь перекатная, а вишь как своими усильями выслужил-то и честь и славу!

Осип Меньша хватал ртом воздух - сердце его зашлось от волнительных, головокружительных возможностей, а так же и из-за того, что он с сыном уничтожил дневной запас брашна Восьмого приказа. Василий Меньша тоже был порясён - краска залила его лицо, а серебро звенело в ушах нисколько не менее звонко, чем у его отца.

В дверях горницы появилась богато одетая женщина, грозно и громко произнесла вырвав обоих Меньш из звонкого серебряного потопа:

- Наська сбежала, а они тут сиднями сидят, лавки просиживают! Ждуны! Дождётесь! Пролежни насидите!

- Как Наська сбежала? Когда?

- Когда-когда! Поутру как вы ушли так наверное и спорхнула горлица наша с гнезда. Где ж  ена теперь?! - запричитала купчиха.

Всполошились, выскочили прочь, с грехом пополам распрощавшись с Мэри и Григорием, помчались причитая и выговаривая друг другу.

Григорий выглянул в окно, Мэри выглянула из-за его плеча. Меньши неслись по улице - словно мячи скакали.

- Обжорство страшный грех всё-таки!

- Что думаешь, Гриша, быть этому твоему Зайцу с Наськой вместе?

- Как Бог даст! Только Стёпка сей час уже не Заяц, Самариным его кликать пристало - так и будем! А ловко ты их - я аж заслушался.

- Когда человек попадает в водоворот слов и не знает как выбраться - он утонет обязательно.

- А как же выбраться?

- Известно как! Оттолкнуться от твёрдого дна и плыть туда, где водоворота нет!

Григорий задумался. Царёва опала и задумка Шаховского были самым настоящим водоворотом, который кружил ему голову. Только вот ступая на эту скользкую стезю он нисколько не чувствовал опасности - лишь азарт. А раз так твёрдое дно пока можно и не искать!

Настасья Меньша дала дёру от отца и братьев не просто очертя голову, а хорошо обдумав всё. Умом она была в отца - расчётливая и цепкая, а характером в мать - ничего не боялась. Загодя приготовленная одежда, тугой кошель уворованного у тятьки серебра, сухари - всё это было запрятано в надёжном месте. Ничего из своего повседневного она не одевала - слишком заметно, наоборот обрядилась по-простому в сермяжное платье.

- Работница не нужна? - спросила она ярыгу, который подозрительно смотрел на неё, гадая, что за странная девица шарахается по его околотку. - Стирать, стряпать, с детьми сидеть - всё умею!

- Иди отсель! - сказал ярыга и тут же потерял интерес.

Настасья пробиралась в Немецкую слободу, потому что знала - там иные порядки и там не станут её искать так прилежно. Там же можно было найти себе угол незадорого. В корзине было только всё самое необходимое. Сверху вышитое собственноручно полотенце - так она могла сойти за рукодельницу, которая лишившись места ищет нового хозяина.

- Хэй, девочк! Где есть тут кабак! - прохрипел какой-то хорошо набравшийся драгунский офицер.

- Да тебе не в кабак надо, а проспаться!

- Мой лучше занайт, что надо! Кабак! - драгун упал под забором и захрапел.

"Немецкая рядом!"

Спасский крестец был оживлён, тут торговали живой птицей, зерном и мукой, а рядом в Спасском же проулке был большой ледник, где всегда можно было найти мороженное мясо и рыбу. Чумазая ребятня пускала по лужам щепки - рядом рубили новую избу и пахло смолой.

- Куда прёшь! Стой! - заорал какой-то мужичок в драной одежонке. - В проулок вашим ходу нет!

- Каким ещё вашим?! Я к тётке иду! - крикнула Настя нищему и перекинула корзину на другую руку.

Нищий пошёл было за ней, но какой-то детина крикнул ему с другой стороны улицы, чтобы он отстал и убирался к чертям. Нищий ковыряя в носу проводил Настю взглядом и ушёл куда-то.

Осмотрев дома в Спасском проулке она постучала в большие резные ворота.

- Кого нелёгкая несёт?

- Люди говорят вы угол сдаёте! - звонко крикнула купеческая дочь, свычная на торгу людей зазывать.

- Говорят в Москве кур доят! - донеслось из-за ворот, но калитку отперли. На неё смотрел какой-то коренстый приземистый мужик в кожаном фартуке. - Ты чтоль угол нанимать будешь? Поди-ка до конца улицы - там работный дом! Там таких как ты, что собак нерезаных!

- Бе-бе-бе! Злой какой дед! - сморщила носик Настасья.

В конце улицы действительно возвышался дом, сходный с работным  и Настасья направилась прямиком к нему.

- Заблудилась девонька? - спросил её тот детина, что отвадил нищего от неё. - Ты гулящая что ль?

- Вот ещё! - дерзко ответила она. - С чего взял?

- А на кой идёшь в дом девок гулящих?

Спесь дочери купеческой как рукой сняло.

- Что?

- Что слышала! Али глуха на оба уха? Если тебе угол нужен иди сразу к моей жёнке, если работа - можешь походить кругом - а потом иди к ей же - всё одно другой работы хорошей тут во всей округе нет. Что умеешь?

- Всё умею!

- Те, кто всё умеют как раз там и работают куда ты шла!

- Тьфу на тебя! Дурак! - Настасья оглянулась вокруг, остыла. - А где жёнка твоя?

Парень заулыбался, даже хохотнул.

- Вон там видишь улицу? Сверни туда, дойди до конца, там будет пожарище - где раньше трактир стоял. За ним новые клети рубят - спроси там Груньку. Она тебе и нужна!

- Спасибочки! - Настасья спорым шагом только что не вприпрыжку полетела по указанному пути.

На берегу Яузы ставили новый сруб трактира, уже подводя его под крышу. Артель плотников старалась в поте лица, щепа летела, брёвна заволакивали наверх.

- Князя сёдня успеете поставить*?! - орала снизу Грунька, в руках у неё был младенец завёрнутый в белую холстину.

- Ты что, Груня, какого тебе князя? Это бы управить - стропила ставить ещё!

- Чего там ставить-то? Всё бы вам сидеть наверху да квас мой переводить! Бездельничаете на дармовой харчине!

- Здрасте!

- Здрово, коль не шутишь.

- Мне мужик с крестеца Спасского сказал, что у вас угол можно снять и работка найдётся.

- Углов в дому аж четыре - забирай хошь все, а умеешь што?

- Всё умею! - выпалила Настасья, и сообразив что Грунька ей сейчас ответит, упредила - Знаю! Кто всё умеют дальше по улице! Но я правда всё умею, а чего не умею научусь! Я работы на боюсь! - посмотрев на ребёнка добавила - Я и лялькаться умею!

Грунька засмеялась зычно и задорно.

- Лялькаться? А с кем ты лялькалась-то? Когда успела?

- Братишка есть малой - вынянчила его - щас уже подрос. Стряпать умею, стирать! Вышиваю, вот! - Настасья потрясла перед Грунькой полотенцем. из корзинки.

- Сама каковских будешь?

- С Коломны я!

- Вруно ты, девка. Мужик мой с Ко-оло-о-мны, а ты с Ма-а-асквы! Что ж я не слышу чтоль? С дому сбегла?

- Ну.

- Баранки гну! Чё сбегла-то? А коль тебя будут искать? Потом и мне за тебя нагорит - надо оно мне?

- Надо конешно! Вона я какая работящая! У меня и деньги есть - могу сразу за постой платить! Вам подмога - мне житьё!

Груньке было не до перепирательств. Плотники шевелились еле-еле, ребёныш требовал титьку, а муж стоял на крестеце голодный.

- Пойдёшь до избы, кликнешь бабу Галу, скажешь "За харчем для Илюхи Грунька прислала" и снесёшь харч до крестеца. Потом приходи!

Настасья обрадовалась и припустила к избе, которая стояла рядом с пожарищем.

==========

Вено - штраф, отступные.

Крючник - портовый грузчик.

Деревянная колода - гроб из цельного куска дерева.

Гостиная сотня - гильдия купцов имеющих право торговать за границей.

Князя поставить - главное бревно верха крыши на которое кладутся верхние концы стропил или тёса, сверху ставятся коньковые доски.