1663. Каменные хлопоты

- Волконский на тебя ковы клепает, - Полтев смотрел на Григория в упор, удивляясь тому, как новик, недавно ещё совсем зелёный, повзрослел. И даже не в том дело, что в плечах шире стал или силы набрал, а как-то смотрел иначе, совсем по-взрослому. После посольства то было заметно, а уж теперь бросалось в глаза. Сравнивая Григория и Мартьяна Смирного полковник невольно улыбнулся - девятнадцатилетний Гришка рассудительностью превосходил Мартьяна, который четвёртый десяток довершал.

- Досадил ты Волконскому знатно. А ведь неплохой был вояка когда-то...

- Вот ведь... А расстались вроде бы хорошо. Осерчал на меня стало быть!

- Кинь про него мысли, оставь. Вчера царь так сказал "Семён Давыдов с Самары и Адрейка Волконский" - а про Уфу-то не помянул. Верное дело - пинком под зад получил князь.

- Вот и хорошо. А то наряжен на Уфу размазня какой-то - дела не держит.

Полтев улыбнулся словно думая "Посмотрим как щаз запоёшь, голубчик".

- Другое наказал  Государь - после пожара все места горелые доглядывать. Караулить чтоб камень порченый в добротное строительство не шёл - хитят его, а потом мосты, да палаты падают. На нас догляд и сыск тот возложен - тебе перепоручу дело сие...

- Тимофей Матвеич может на весь приказ распишем службу энту? Ну как мне с моей-то сотней самарской из прибора новиковского по Москве места доглядывать? Ученье бросить придётся, да Москву познавать - где какая слобода, что да как... И что ж потом? Самарцев альбо на войну с ляхом, альбо восвояси на Волгу отправим. Какой прок мне сие дело поручать?

- Красиво поёшь сокол мой, только сокол на соловей - не петь его дело, а разить! Вот тебе харта, чти да делай!

Полтев с удовольствием наблюдал как по мере прочтения росписи предстоящего дела,  у Григория меняется выражение лица. Сказать, что Григорий был сильно удивлён, не сказать ничего.

- Тимофей Матвеич, но я ж не смогу того справить как должно... Вот тогда опала точно учинится мне...

Роспись была подробнейшей, и Полтев заставил Григория не просто прочесть всё, но и подумать над каждой строкой приказа. Составляя эту бумагу Полтев не только многих дьяков измучил вопросами, но и сам как следует подумал-помароковал.

- Эх, Гришка! По сю пору у меня в глотке кусок баранины стоит, которым поперхнулся, когда Государь мне наказ дал тебя на полуполковника взять, пять сотен тебе подчинить...

Григорий впал в оцепенение - только хлопал глазами и, казалось ничего не понимал. А Полковник подолжил.

- Зри другую харту! Вишь грамотка не проста - с печатью особой? Грамота жалованная - Алексей Михайлович на тебя Волосырку-пустошь отписывает с починками, а с ею почитай сто душ с животами и скотом! А пособствовать тебе наказал казною денежной - пятьдесять ефимков полновесных и ко Двору являться в платье служилом жемчугами да венисами* шитом.

Просто сказать - "набрать пять сотен стрельцов", да исполнить такое дело не всем по плечу. Выслушав все советы и распоряжения Полтева Григорий первым делом стал подыскивать место для размещения "пятисотенной избы" здесь же на Песках. Имея на руках государев наказ осмотрел сразу четыре пепелища, наметив одно из них самое просторное. Находилось оно в самом конце Смоленки* или как звали её по-простому Голь-стрелецкой улицы. Далековато до приказа, да что делать? Рядом была Каменная слобода - где жили артельщики-каменщики, государевы щепные  дворы*, да смоленская сенная изба*.

Явившись в приказ и рассказав о намерении добиваться разрешения на застройку облюбованного места Григорий собрал целый ворох шуток-прибауток на свою голову.

- Гришка-то сбежать решил с Песков да на Щепку!

- Место годное! В землю твоя каланча не врастёт - жаль в болоте потонет!

- Огненного-то нашего с огнём воевать нарядили? Сначала будешь палить, потом караулить головёшки!

- Подросла каланча в приказе-то нашенском - пора бы в дело пустить!

Кто по доброму зубоскалил, кто не очень, но слух о новой вёрстке в приказ разнёсся быстро. Пороги приказной избы сразу стали обивать охочие люди.

- Возьми мово старшого - лучше новика не сверстать по всей Москве! - упрашивали бородатые мастеровые приводя то тринадцатилетних отроков, а то и того меньше.

К обеду Григория разыскал Смирной.

- Меня Сам церкву заставляет строить, а у тебя, слыхал я камня теперь будет во множестве. Пособишь в деле?

- Что ж Мартьян, меня к тому приставить хотят, чтобы камень тот в стройку назад не шёл, а ты мне обратное предлагаешь?

- А чо тут такого? Чего б его снова в стройку не пускать? Подклет делать - всё одно в землю закапывать - што ему в земле-то сделается? Для сего дела и горелый камень сойдёт!

- Да как сойдёт? Вот в бумаге сей что люди учёные пишут? Нельзя! Вот и весь сказ!

- Да што ты заладил-то "нельзя"? С каких щей? Все строят, все горелый камень берут - вона сколь пожаров было, камня скопилось тьма! А умники те карман свой блюдут, с посулов жить хотят*, потому и запрещают!

Мартьян стал ругать всех подряд: Каменную Палату, что лиходеи и посульщики, попов за то, что от которых спасу нет, иконников, что "деньгу ломят - дела не знают" и завершил тем, что лес на храм он уже свёз, а камня на подклет не добыл. Нет камня в Москве! Нихрена Каменная палата мышей-то не ловит!

- Дашь камня? Что ж тебе жаль чтоль для приказной-то церквы?

- Мартьян, я что тебе камень прямо сейчас из кармана выну? Откуда у меня камень, коль утром только меня его караулить заставили? Да и воровать грех! А воровать, да ещё на церковь то уворованное пускать - троекратный грех!

- Воруешь если чейное берёшь! А ничейное - это Бог не запрещает брать! Што я нехристь по твоему? - Смирной чуть только не разобиделся, и  в сердцах махнул рукой. - А, что с тебя взять? Тебе-то церква наша побоку!

Мэри пользовалась свободой, предоставленной ей от дворцовых хлопот. Царица не звала её к себе, а царевна Евдокия была в строгости в Новодевичьем монастыре, куда Мэри ходу не было. Когда Григорий прощаясь уходил в приказ, Мэри выводила из конюшни Рюзгара и мчалась по городу из конца в конец. Жеребец производил на москвичей неизгладимое впечатление, рослый, статный, с непривычно малой головой. Он уже давно привык к Мэри, тем более, что она и говорила с ним по-ногайски и одежда на ней была сходна с одеждой Айшат, прежней хозяйки.

- Лётает по Москве словно черкесская княжна Мария Темерюковна, - старые люди вспоминали вторую жену Ивана Грозного. - Тоже в тереме не сидится. Чьих будет?

Само собою долго так продолжаться не могло - и царю доложили, что "девица дерзкая благолепие нарушает", да и молодцов всяких охочих до красы и ласки разбередила.

Первым не выдержал Артамон Матвеев, послав за ней Стремянных стрельцов.

- Что ж ты, Мэри Патриковна честь царскую роняешь? - корил он её. - Пристало ли тебе царевну наставляя, носиться по городу как казачка какая? Что люди скажут?

- Разве кто знает, что я к царевне Евдокии приставлена?

- Вся Москва знает! Слухи как пожар! Пока муженёк твой царёву службу правит, ты чудишь!

Мэри смотрела на Матвеева восторженными глазами и он смягчилася:

- Ладно бы по Замоскворечью лётала! Ладно бы где-то подальше от глаз боярских, но не по москвореченскому же берегу носиться?

Мэри не отвечала ничего на эти тирады, только подвела Рюзгара к Матвееву и сунув в руки ему поводья сказала:

- Артамон Сергеевич, вы только гляньте - ну разве не милый Рюзгарка мой? Ну как на нём да шагом? Он же Ветер, он степенности не ведает.

- Что за пытка? Ну как тебя ругать, разбойницу? Мужик твой что тать ночной - то церкви грабит, то воевод сечёт, и пару себе подобрал подстать!

- Это да! Мы боевые! Но конь-то, конь!

Рюзгар новых людей сторонился, к Матвееву не шёл, пятясь от него. Но боярин всё равно разглядел его основательно.

- А что, конёк-то знатный! Пожалуй получше любого из косаговских будет, хотя и молодой ещё.

Кони Григория Косагова в Москве стали притчей во языцах - говорили, что быстрее их нет, но Матвеев увидев Рюзгара не сомневался, что косаговских он обойдёт.

- Откуда такое сокровище?

- Хан ногайский одарил, благословил.

- Ногайский? Не думал, что у них такие кони есть. Нам-то они бахматов гонят - крепких конечно, но низкорослых, а сами-то вишь на каких ездят.

- Это особый конь. Таких и у них почти нет, Ведь они южных кровей, тепло любят! Нурбек-мурза для своих лошадей отдельно юрту ставил, в тепле сберегал, а бахматые так пасутся. Как думаете, Артамон Сергеич, коли царю жеребёнка такого подвести, ведь порадуется царь-батюшка?

- Сам-то он верхом редко стал ездить, а вот царевичу такой жеребчик как раз кстати будет!

- Но вы же словечко замолвите за меня, чтобы ездить мне свободно - ведь коли такому жеребцу воли не давать, да не лётать на нём - зачахнет, пропадёт! Надо обязательно его гонять вволю! При том сами видите - кому его доверить коли он ни к кому не идёт? Только меня слушается!

- Хитра, разбойница! Ладно, коль дело до царя дойдёт заступу дам тебе. Только, чур, по главным улицам на глаза не казаться, а тем паче по берегу реки не шастать! Кроме того - к жене моей, Евдокии Григорьевне вас с визитом жду! Упрашивала познакомить с Григорием и с тобою.

- Идёт!

Мэри совершенно беспардонным образом обвила Матвееву шею, крепко его поцеловала, вскочила в седло и поскакала прочь от Посольского Приказа.

- Вот ведь, чертовка!

Она обернулась к помахала на прощанье и крикнула:

- Ласковый телёнок двух маток сосёт! Бывайте, Артамон Сергеич!

Григорий наведался в Земский Приказ, который выделил ему землемера и казённую бумагу на тот участок "земли", что он присмотрел под пятисотенную избу.

- Если тебе, мил человек, негде казну полковую закопать, клади её в мой карман, а не в энто болото. Конец этой деньге один, но мой карман не такой глубокий! - зубоскалил подьячий.

"Крапивное племя" Земского Приказа славились как самые наглые вымогатели посулов и поминок, но с Григорием так поступать они не решались. Стрелец Восьмого приказа всё-таки, да не из простых. А кроме того верный слух ходил, что сам царь у него всякое выведывает. Вот на днях в Разрядном Приказе бумагу на уфимского воеводу писали, так со слов этого самого Гришки воеводу и князя от места отрешили и в Сибирь татарву да самоядь воевать услали.

Имея от Земского Приказа бумагу, от Полтева довольно полковой казны Григорий не медля пошёл в слободу к каменщикам и подрядил одну из артелей начать работу.

- А ты Григорь Онисимович, говорят, людей к себе верстаешь? Возьми меня! - сказал артельный голова без обиняков и долгих намёков.

- А с чего это вдруг? Стрелецкая лямка тебе мёдом не покажется - сей час ты голова над людьми, а будешь холоп государев. Того гляди война, бунт, а даже и на пожаре сгореть можно.

- Ну и что? Возьми?! Я клич кликну к тебе разом молодцов со всех слобод сбежится видимо-невидимо!

Григорий в толк не мог взять к чему такому зажиточному человеку служба государева. Дом артельного старосты он видел - не у каждого купца такой. Семья - не нарадуешься - полный двор будущих каменотёсов, кладчиков, да девок красных.

- Тебе уж верно за сорок, не поздновато верстаться надумал?

- Если возьмёшь меня и моих оглоедов - я тебе такие хоромы на своём кошту отгрохаю - самая лучшая приказная изба будет!

Фока Ильич протянул руку, но Григорий так с кондачка дело делать не дал. Ударишь по рукам - потом сам пожалеешь... Каменщик не обиделся, скорее пожалел, что удача в руки не далась так сразу.

- Ты подумай! Крепко подумай! Хотение моё не улетучится - а к работе приступим не медля. Кликну только коренных мужиков, лопаты возьмём и зачнём подклет метать.

- В прошлый раз не добрались до тебя, денёк был больно уж хорош. А потом забрели на ярмарку книжную у Спасских и пропал день! Но вот мы здесь!

Илья был раз гостям, а Грунька и вообще от радости чуть с юбки не выпрыгнула.

- Гришка-подлец! Ну наконец-то хоть отблагодарить тебя смогу за то что Илюху моего выручил! Садитесь, Марья Петровна, как дома чувствуйте себя! Винца? Бренди? Виски? Всё есть ничего не жалко!

- Всё людей добрых блазнишь, жрица Бахуса? - Григорий нахмурил брови, "осердился".

- Ах, ну да! Ты же у нас квасопойца! Нету кваса - морс есть! Наська - морсу крылья приделывай! Уж быстрее шевелись! Гости ждут.

- Сыном хвастайтесь! - Григорию не терпелось перейти к главному.

- Да! Кто это у нас такой глазастенький? - Мэри взяла маленькую, серьёзную копию Илюхи, и стала его тискать. - Как нас зовут?

- Андрейка!

Григорий взял у жены драгоценный комочек. Тот посмотрев на него начал понемногу, а затем более громко и надсадно плакать. Стрелец растерялся "Неужели так меня испугался?"

- Да ты не боись, Гришка, это он, проглот, титьку просит, - засмеялась Грунька. - Пойду!

- Крепенький, сынишка-то! Больше тятьки вырастет поди, - Гришка заговорщицки понизил голос до шёпота - Главное, чтоб не таким горластым как маманька, а то проходу от него не будет на Кукуе*.

- Вы сами-то когда? - Илюха вопроситлеьно посмотрел на Григория на Мэри и снова на Григория.

- Как Бог даст! Рано или поздно - то Его дело, а у нас хлопот сейчас в Мосвке обжиться. Только вернулись с Волги.

- Как там на Волге-то?

- Хорошо там, вольготно. Тесноты Московской в помине нет, - Григорий рассказал про Уфу и про Самару, Мэри рассказала про степняков, про путь-дорогу и Илюха стал про своё житьё бытьё:

- "Кёнинксберг"-то слышал как горел? Нет? Целая история! Только мы его подновили, значит, новое крыльцо поставили, доски тёсовые на крышу добавили, чтоб гниль свести, только столы да скамейки в зале обновили, как приходят люди твоего благодетеля Шаховского, хватают нашего "благодетеля" Таракана за усы и на Разбойный. Так мол и так мил человек, есть верный слух, что ты Москву запалить намеренье имел.

- А ты откуда знаешь, что они его там выспрашивали?

- Ты дале слушай! Полетал наш Таракашка на дыбе, покричал не своим голосом, да и сознался в содеянном. Вернулись люди Шаховского, и ну нас с трактира гнать. Окна двери заколотили - нас на улицу выставили. А жили-то мы в земляном жилье*! Морозяка на улице, Грунька вот-вот схваткой пойдёт - Андрюхе "на улицу" доспелось - а мы-то ужо на улице! Пошли к Бунзену, в ножки бросились он нас в съезжую избу пустил - всё равно без людей стоит. У немцев вишь дела не в съезжей решаются, а прямо у Бунзена дома. Сижу, значит гадаю, что делать, и надумал проверить "Кёниксберг", ну как сволочь какая винный погреб ломануть надумает? И только я дошёл - смотрю кто-то лезет в таракашкино окошко. "Ну, -думаю - назад полезешь, я тебя сучьего сына и скручу!" Куда там! Дым повалил из оконца! Пока я за топором к бабке Гале бегал - пока двери выносил, заплот сбивал - занялся тараканий угол. Но народу набежало - потушили.

- А лазутчик?

- Сего не нашли, сбёг. Наутро приходят люди с Разбойного давай меня всяко разно хитро выспрашивать не я ли способником тому лазутчику был. Мол, бумаги искали, покрали их, а для отводу глаз трактир и запалили... но не совсем, а как бы понарошку, для отводу глаз. Вдругорядь сижу в съезжей, а Грунке доспелось, наконец, опрастаться. Набежало! И повитухи тут тебе, и бабы всякие, бывалые, и бабка Гала - куда ж без неё! Выставили меня вон.  "Иди, - грят, - до ветру!" Морозяка опять же на улице зубы стучат.

Пошёл я к бабке Гале домой, "Пересижу, - думаю, - пока она у нас с Грунькой дела обстряпывает". Только дошёл, смотрю шарахаются какие-то двое молодцов. А под рукой у меня ничего нет! В дом к баке Гале! Ни топора не найду, ни дубья какого. Схватил ухват, бегу! Эти двое как меня увидели пыркалки достали и на меня полезли, не по-нашенски гуторят. А у меня рука-то ещё болела. Ну дал одному по репе как следует! Тот пыркалку выронил, взял да помер. Второй как зачнёт орать "Йохан! Йохан!" - наверно вставать тому, второму, кричал. А потом как увидел меня, что я на него-то иду, как дал стрекоча! Я за ним, да сам знаешь как бегаю. А энта сволочь, огородами прошла через пустыри, пролезла, вернулась к трактиру да и запалила его с четырёх углов. Оне оказывается там порох рассыпали! Ну тут уж "Кённиксбергу" хана! Сгорел до последней головёшки! Ну когда понял я, что дело дохлое такую громадину тушить, погрелся и вертаюсь к съезжей. Тут и Андрюха уже готовый лежит... Не хотел я Груньке говорить, что трактир в головёшки сгорел, да сороки на хвосте уже принесли.

- А тот, которого ты прибил, кто оказался?

- Мне то не ведомо. Но приехал наутро опеть же человек с Разбойного всё выспрашивал. Потом приехал сам князь, по пожарищу походил в сапожках хромовых, да и дал мне три рубля серебром.

- А громадину свою на какие шиши отгрохали?

Илюха подмигнул.

- Вы только чур никому ни гу-гу.

- Ты что? Могила!

- Могила! - подтвердила Мэри.

- В трактире-то не только земляное жильё было, но и подклет. "Ну, - думаю, Таракашка пропал поди-ка в Разбойном застенке, не пропадать же вину?" Полез давай смотреть есть что или нет. Прокопался через пепел - дверь цела. Бочки повзрывались конечно, только малые бочата в дальнем углу уцелели, но то было уже хорошо. Достал я с подклета восемь двухведёрных бочечек. Негусто. Давай по пожарищу шарить. Не может быть чтобы у Таракашки нигде сундучка с деньгой не было. Пусть и сгорел, да ведь серебро-то поплавится, но сыскать можно! Перерыл всё пепелище - нихрена. Взял сито, давай сеять. Гвоздей, всяких, всякой дряни, медях каплями - гора, ну хоть бы один кусочек серебра нашёл. Неделю почитай убил. Но не могло же быть так, чтобы к Таракашки серебра-злата не было. Полез в подклет... а уже весна на носу. Давай кладку разбирать крушить. Нихрена. Кирпичи раскрошил, каменюки растащил... Ещё меньше чем нинхрена...

- Ой, ну не томи!

- И тут смотрю я стоит колода на коей мы в оконцовке мясо рубили. Стоит и стоит. А какого хрена она тут стоит, когда раньше она стояла подле сарая? Вообще ни к чему эту колоду здесь ставить?! Опрокинул я эту колоду, беру заступ, и ну копать. А там под тонкой корочкой земли стылой - доска! Вот кто будет годную доску закапиывать под колоду? Выворотил, как, сам не помню, на радостях-то, а под ею вторая доска накрест лежит. Открываю, а там вот этот вот ларчик.

Илюха залез под лавку, что стояла около стены и вытащил солидный пузатый, медью кованный, дубовый сундук.

- И что же?

- "Ну - думаю, - вот тут-то мне и хана!" Если бы меня да с этим сундучком бы кто-нибудь увидел... Взял я тачку, поставил сундук, снёс в съезжую. Грунька как увидала, так давай каменья на себя чеплять, серьги себе вдела, узорочье начепила на шею, ходит как павлина и так и этак! А там чепь златая в палец толщиной! Звено к звену - красивая! Накрасовалась, зовёт меня, и отправляет к князю Шаховскому. Явился, допросился до него и всё как на духу рассказал. Когда же казначеи всё посчитали оказалось, что добра там на большие тыщи. Князь из сундука того Груньке всякой пустяковины надарил - серебра, да зеркальце веницейское, узорочье, опять же. А мне вручил пятьсот рублёв и грамоту жалованную на место сие. Да наказал, чтобы я на новом месте трактир новый отгрохал - лучше прежнего и чтобы немцев как следует привечал.

Григорий удивился всему услышанному, но то, что Шаховской велел отгрохать новый трактир, его не удивило нисколько. Было бы странно, если бы Шаховской отказался восстанавливать место, где люди за собственные деньги развязывают себе языки.

- Много золота-то в сундуке было?

- Не так чтобы, но порядком. Фунтов десять золотишка было в мешочках кожаных, и больше пуда серебра россыпью. Самоцветы отдельно по мешкам.

- Мог он столько добра нажить?

- Нет! Грунька счётом ведала, потому понятно было, что Таракашка добро это не чисто нажил. Грабастал он потихоньку, а то и шайку держал. То я за ним давно подозревал, только он никогда не подавал виду.

- А что ты себе сундук не оставил?

- Оставил бы и что дальше? Тут-то верное дело: много потеряешь, но хоть немного да перепадёт. А так не только всё потеряешь, но и голову не сносить. Да и как сие богатство неправедно полученное, да кровавое в оборот пустить. Придёт ярыга, спросит: "А откель у тебя, мил человек, деньга звонкая завелась?" Я ж не купец, у меня отродясь в руках ефимка цельного не было... Не было ни гроша, да вдруг пятак? Теперь же каждая собака знает, что у меня деньга князем Шаховским жалованная! так что никаких тайн ни от кого у меня нет! - посмеялся Илюха.

- Ну а торговля, как думаешь бойкая будет?

- Как на грех, когда "Кёниксберг" красные петухи склевали, тут на Кукуе открыли сразу три наливочных дома. Но куда им против нас с Грунькой! Там-то немцы дома держат, не сдюжат они супротив нашей-то сметки!

Круглолицая Настасья принесла наконец и блинов, и икры, и сметаны. Поставила на стол большой кувшин чуть-чуть подогретого морса, и вопросительно поглядела на Илюху:

- Может быть мяс каких или курник на стол метнуть? - спросила гостей.

- Я блинами поправлюсь, да с икоркой, - сказал Григорий, потирая руки. - Не пробовал икры с тех пор как тырил её, у Вильяма Бофорта живя.

Илюха и Мэри засмеялись. Хозяину было приятно попотчевать гостей чем-нибудь этаким.

- Я тоже не очень хочу. Последнее время что-то разбаловались - трескаем всё что под руку попадётся. Меня так разнесёт! - сказала Мэри.

Все так на неё посмотрели... Со значением посмотрели, но Мэри как ни в чём ни бывало свернула блин, обмакнула в сметану, и ложечкой накинула икры.

- М-м-м! Вкуснотища!

- Наська! - крикнула Грунька из комнатки, где возле печки висела люлька.

- А!

- Кренделей гостям тащи! Сама будто не знаешь! - Грунька вышла победоносная, на шее её бирюзою играло узорочье, в ушах серьги, а сама она была в блистающем атласном халате, поверх повседневного платья.

Настасья притащила большое блюдо на которое выложила множество разнообразных пирогов, кренделей, саек и баранок.

- Сама-то ты откуда? - спросил Григорий Настасью.

- С Ка-а-ломны.

Илюха заржал с голос, затем прыснула Грунька, а когда до Григория дошло, чего смеются хозяева, он тоже покатился. Мэри смеялась уже не над Настасьей, на над этими троими, лица которых были потешны сами по себе. Увидев свой провал, Настасья упорхнула к люльке и что-то там деловито запела.

- Боже ж ты мой, помилуй нас, - утирала слёзы Грунька. - Понаехали тут с Ка-а-ломны!

Илюха, заряд смеха которого вроде как подходил к концу, разразился ещё пущим гоготом.

- Только я привыкла к энтому, который с Ко-о-ломны, как тут эта появилась ка-а-ломенская! - Грунька передразнивала очень похоже и на Илюху и на Настасью, да так, что и Мэри заразилась смехом по-настоящему.

Едва только они стали приходить в себя в проёме комнатки показалась сердитая Настасья, руки в боки, вид грозный:

- И ничего смешного нет! Андрейку разбудите!

- Ой, иди, девонька иди! Иди... - на последнем воздухе выдавил из себя Григорий, упав головой на стол и сотрясаясь от смеха. Илюха откинулся к стене, смеялся уже беззвучно, Мэри старалась ни на кого не смотреть.

Первой очнулась Грунька, села за стол. Обхватила голову руками.

- Наська, дурья башка, вместе с блинами нам хи-хи подсунула. Хорошо, что не подавились.

- Бе-бе-бе! Я всё слышу! - раздалось из детской.

- Ой, Настя молчи, молчи! - взмолился Григорий, смахивая слёзы. - Как сейчас есть эти блины? Того гляди поперхнёшься от смеха...

Уж если кто умеет настраивать на нужный лад, так это Грунька.

- Чё? Блины ему не нравятся? А ну жри давай, нос не вороти! - сказано-то было в шутку, но с Грунькой никогда нельзя было утверждать наверняка, чем шутка может закончиться.

Положение спасла Мэри:

- Илья, а вот скажи-ка нам, да рассуди нас - русские города разве не по рекам называются? Вот Коломна на какой реке стоит?

Илья не совсем понял в чём загвоздка, почесал затылок и переведя наконец дух от смеха сказал:

- Вроде раньше на Оке стояла.

- Вот видишь, Мэри! Не по рекам называются наши города, а всяко. Бывает и по рекам, конешно, но не всегда.

И тут Илюха срезал Григория, свали наповал:

- Воопще-то в Коломне и Колеменка-река протекает...

Мэри могла бы насладиться своим восторгом, но увидев, как был уязвлён её торжеством любимый мужчина припала к его груди и обняла.

-Гриша, ну прости меня!

- Да за что? Ты права же.

- Как за что? Мы же с тобой вместе сделали это открытие, а я взяла и украла его у тебя. Ведь если бы с тобой не спорила так бы и не поняла чем Россия-матушка от других стран отличается. Не стал бы ты спорить я бы просто забыла и всё!

- Хорошо что Бог свёл вас! Прям слов нет. Смотрю на вас, а сам радуюсь! - сказал Илюха. Видно было, что и в самом деле от всего сердца говорит.

- А ведь знаешь, Илюха, я тоже так про вас думал. Помнится, когда мы пожар здесь тушили вместе, посмотрел я на Груньку как она бойко да споро всё делает, и подумал "Как же Илюхе повезло-то!".

Грунька как-то неожиданно притихла, расчувствовалась. Казалось то вообще не она.

- Вот ведь, Гришка-подлец, как скажет чо, аж слёзы на глаза наворачиваются... Приятно-то как когда кто за тебя радуется...

Блины уходили медленно, икра шла не в пример лучше, однако больше всего успеха было в слухах и сплетнях о происходящем в Москве и вообще по России. Пока показалось дно тарелки успели обсудить всё самое стоящее.

- Думала я, что коль скоро мы в Немецкой слободе, то к Матвееву Артамону Сергеичу заглянем, но так хорошо тут у вас, что время прошло незаметно... поздно уже. Пора и к дому!

- Да, уж, пора нам откланяться вам хозяева честные, купцы тароватые. Однако ж главное дело я напоследок припас.

Ильюха и Грунька переглянулись, любопытство было в их глазах отчётливым и жадным.

- Тут Полтев Тимофей Матвеевич, огорошил меня тем, что перепоручил государев наказ догляд да сыск учинить над пожарищами в Москве. Люди ушлые горелые строенья на камень разбирают, а камень тот не во всякое дело пускать можно. Вобщем приказали мне набрать пять сотен ратных людей, должность полуполковника на меня наложили. И думается, что дело сие я начну прямо с кёниксбергского пожарища.

Когда Григорий и Мэри двинулись в обратную дорогу Грунька сказала:

- Онисимычу-то, грят, сто семдесят батогов перепало - не скоро ещё на коня-то сядет!

- Да ну! Чикмаз бил. Если бы Чикмаз сто семдесят раз влупил, всё... А Марья-то поди как малого ждёт...

- Что значит поди-ка? Я сразу смекнула - видать же по всему...

Начало 1662:   https://cont.ws/post/219136

Начало 1663:   https://cont.ws/post/252207

==========

...пустошь отписывает с починками - земли очень малозаселённые, как правило неудобья, называли пустошами. Починок - деревенька в три-четыре дома, по сути хутор, выселки.

Венисы - гранаты.

Государевы щепные дворы - казённые дровяные склады.

Смоленская сенная изба - на въезде в город часто располагались конюшенные дворы, туда же свозилось и сено, где его хранили и продавали всем желающим. Сделки как обычно осуществлялись в "избе", которая была сердцем торговой площади.

С посулов жить хотят - "посулы" или "поминки" - взятки, речь о коррупции.

Смоленка - улица Смоленская - так непродолжительное время назывался Арбат.

Кукуй - Немецкая слобода.

Земляное жильё - цокольный этаж или полуподвал.