Сегодня

Что я наделал сегодня?.. Я убил человека. Убил чистого человека, не тронутого ржой, не пропитавшегося уксусом. Не сам. Разумеется, не сам: это было бы неправильно. Я убил его по закону. Словом. Я кричал вместе с другими, я требовал, чтоб убила власть. Медленно, торжественно, почти нехотя. Идя навстречу многочисленным просьбам... Так полагается, так всё в порядке. Они объяснили, что лучше пусть умрёт один, нежели «всё наше общество разбредётся по геенне». В геенну отправили только его. Вернее, с ним должен был пойти некий головорез, но ходят слухи, что спустился он один.

Я был доволен. Я хорошо знал: пойти наперекор толпе будет предательством. Хотя, признаться, сейчас я вижу: не будет. Предательством было с нею срастись. Я сросся, я с радостью вымазался ржой и всосался в уксус... вместо почти позабытого вина. Вино готовят разное и в одиночку. Ну почти: на пару с солнышком. А вот уксус из всех мехов выходит один.

Он не был нами. Не был. Он был, кажется, каждым из нас. И каждый из нас любил его, пока мы не попытались любить его сообща. Сообща... А что мы вообще умеем делать сообща? Сообщать о неудобных, но удобных для жертвы? Хором требовать крови? Добивать умирающего словом? Драться за его одежду?.. Пока он был среди нас, каждый чувствовал себя человеком. Но вот мы задрали его на дерево — и бесформенно стали массой.

Склизкой слипшейся массой, готовой дышать и уксуситься сообща. Массой, что слеплена слюнями зависти, желчью, скунсьим облаком самозащиты, липким потом, слезами сладкой обиды, пролитым семенем... Нам, массе, не нужен человек, во всех смыслах. Нам надобен вождь. Нужен тот, кто уложит правила и даст куда выпустить пар. Нужен, кто будет не морщась дышать нашим смрадом и не брезгуя бить по липким глазам, если те вдруг, забывшись, отомкнутся. Нужен не кто устыдит, но кто позволит не стыдиться. За такого можно и пожертвовать иным...

Небо обернулось мглой, и мглу раскрошило громом. Дождь лил на каждого из нас — я понял! понял, что он льёт на меня. Первый дождь, чьи капли били по щекам, не превращаясь в уксус. Первый — с тех пор, как я убил человека. Меня. Себя. Да и можно ли убить другого как-нибудь отдельно? Меня, склизкого слепого выродыша, чуть было не вылетевшего из болота. Я знаю, что пойду в геенну — и пойду один. Здесь мы ревели хором, а там... Там не будет ни слюны, ни желчи, ни скунсьего облака. Там придётся быть человеком.

Ох, если б я не обидел его своим «распни» и «сойди с креста»!.. А так... теперь уже некому будет вывести меня на свет. Некому — сделать брение из плюновения и отомкнуть глаза. Некому — сломать медные ворота и вытолкать обратно в царство... Простить — некому. Представить не могу, каким надо быть человеком, чтоб такое простить!

Зверино надрываясь и ввываясь в ор хора, я так и не подумал шепнуть: «Помяни мя, егда приидеши во Царствие Твое,.. Человек»