В чужих руках. Ювенальная юстиция в Германии

Рисунок: Mrzyk & Moriceau

http://sz-magazin.sueddeutsche...

Протокол: Катрин Лангханс и Райнер Штадлер

Примечание переводчика: das Jugendamt - (местное) управление по делам молодежи (орган попечения о несовершеннолетних), в тексте приводится как "Югендамт" и ЮА, склоняется по правилам среднего рода.

Югендамты (ЮА) во все нарастающей степени вмешиваются в семьи, забирая детей в приюты или приемные семьи. Иные решения ЮА носят просто опустошающий характер, кто хоть однажды попал в эти жернова, так просто из них не выберется. Шесть историй страдания.

В Германии существует около 600 Югендамтов. Это административные учреждения органов коммунального самоуправления, они должны обеспечивать, чтобы дети рождались и росли здоровыми. Они планируют площадки для игр, консультируют подростков, у которых возникают трудности с вхождением в трудовую деятельность, они поддерживают родителей в вопросах воспитания. Но ЮА должен не только помогать, но и контролировать, что дети в своих семьях не заброшены или подвергаются жестокому обращению. В противном случае осуществляется процесс взятия под опеку: ребенок забирается из своей семьи и передается в приемную или в приют. Число детей, забираемых ЮА из семей, растет: десять лет назад их было около 25 тысяч, в прошлом году уже почти 50 тысяч. Общественности такая тенденция зачастую объясняется тем, что для родителей задача воспитания становится все более чрезмерной. Однако, существуют факты, заставляющие скорее подозревать этот аппарат в том, что он вышел из-под контроля, что семьи, которые, возможно, нуждались в помощи, попали под мучительный пресс государственного насилия и были разрушены, без особой оглядки на законы и благо, которое, вообще-то, должно быть превыше всего: благо ребенка.

Томас Мёрсбергер - председатель Немецкого института помощи несовершеннолетним и семейного права: Я все чаще сталкиваюсь с делами, в которых семьи возмутительным образом задавлены совершенно незаконными вторжениями, например, в форме взятия под опеку ребенка через помещение его в другую семью. И я говорю лишь о случаях, в которых ЮА признало свою неправоту, разумеется, не публично. Я не могу разделить оптимизм, что добро от массового вмешательства случится само по себе.

Лоре Пешель-Гутцайт - адвокат по семейным делам, бывший член комитета по делам юстиции сената Гамбурга и Берлина: Конституционный суд повторно констатировал, что как суды по семейным делам, так и Югендамты слишком поспешно, без необходимого рассмотрения альтернативных решений, берут детей под опеку, а именно, забирают их у родителей. И что они также медлят с возвращением родителям их детей, что нарушает должностные инструкции и Конституцию.

Случай 1

Урсула К., Бремен - мать Фарука.

Когда я забеременела, наши отношения с Юсуфом уже год как находилась на грани разрыва. Он часто угрожал мне, наносил побои, и все же я была привязана к нему эмоционально, да и в материальном плане. За два месяца до родов я обратилась в ЮА с просьбой устроить меня в дом матери и ребенка, чтобы я могла уйти на безопасное расстояние. Я сама нашла в Гамбурге подходящее место, не хватало только согласия ЮА на оплату расходов. Вместо этого я получила лишь разрешение на пособие по родам и акушерку. Ну вот, сказали мне, вы все теперь станете одной семьей. Позднее я узнала из документов, что ЮА уже на следующий день связался с больницей, явно планируя передачу ребенка под опеку.

Случай 2

Карин Э., Зигбург - мать Клаудии, 16 лет.

Классный руководитель явно держал меня и Клаудию на примете после того, как я сообщила ему, что Клаудию толкали трое подростков перед школьным автобусом. Вместо того, чтобы призвать их к ответу, он обвинил меня в том, что я вожу дочь в школу на автомобиле. Ей нужно стать более самостоятельной. Кроме того, она слишком толстая, ей нужно больше движения и более здоровое питание. Он стал травить Клаудию перед всем классом, не забыв и про меня, потому что я на него неоднократно жаловалась. При этом у Клаудии были хорошие отметки, в первую очередь по английскому языку, а в математике она была лучшей в классе. Я обратилась к директрисе, и получила ответ: в нашей школе травли не существует. У Клаудии все чаще стали возникать боли в животе, когда приходило время идти в школу, пропуски занятий участились, мы часто бывали у врача.

Тогда я была самостоятельна и обеспечена. Но когда дела пошли плохо, я хотела получить причитающуюся по закону страховку, но в итоге ничего не вышло. Поэтому я стала оплачивать медицинские расходы самостоятельно, что не было для меня какой-то особой проблемой. Однако, когда об этом узнала директриса, то подключила ЮА. Также она рассказала его сотрудникам, что Клаудия становится все толще и бесформеннее.

Случай 3

Ральф З., Мюнхен - отец Лизы.

В сентябре 2012 года моя подруга, мать моей дочери Лизы, получила серьезное психическое заболевание. Тогда я еще был в стадии развода и жил не с ними. О нервном расстройстве я узнал не сразу. Подругу положили в больницу, а дочь ЮА поместил в приют. Когда я услышал об этом, то поспешил в приют, где представился отцом Лизы. Затем я узнал, что моя подруга испытывала страх преследования со стороны убийц, и обвиняла меня в жестоком обращении с Лизой. Ведомство шесть недель запрещало мне любые контакты с Лизой.

Случай 4

Линда Н., Ганновер - мать Анны.

Мой тогдашний бой-френд с самого начала не хотел иметь дел с Анной. Еще во время беременности он говорил, что я должна сделать аборт. Я же надеялась, что мы еще создадим семью, но когда Анне стало полтора года, разошлись окончательно. Анна жила со мной, мой бывший отказывался платить на нее алименты. Внезапно год спустя, когда у него уже была другая подруга, его взгляды решительно изменились. Он потребовал предоставить ему возможность больше заниматься с Анной. Одновременно он распускал про нас всякие небылицы, например, когда я уехала из Ганновера, он обвинил меня в желании похитить Анну. Он сообщил в ЮА о том, что ребенок полностью изолирован от внешнего мира и растет не здоровым. Тогда мы жили рядом с яблочным садом, у Анны была собака и, разумеется, друзья. Суд в итоге принял решение, что ребенок должен чаще видеться с отцом.

Анна Н. (16 лет): я знаю, что уже тогда не охотно отправлялась к нему. Его новая подруга хотела, чтобы я называла ее "мама", к чему я не имела ни малейшего желания. Кроме того, они всегда плохо говорили про мою мать и ее семью. Я вспоминаю пару чудесных экскурсий и отпусков с отцом, но также и то, что он всегда держал меня под порядочным прессингом. Он был фанатом спорта и постоянно требовал от меня большего - чтобы я получала лучшие оценки, худела и всё такое прочее.

Случай 5

Гвидо В., Бонн - отец Ларисы.

Четыре года спустя после рождения Ларисы наши пути с моей тогдашней подругой разошлись. Лариса жила с ней, но я регулярно навещал ее, у нас были чудесные отношения. Все изменилось, когда подруга вышла из больницы, куда попала после инсульта. Я организовал для них обеих место в "доме многих поколений", однако моя бывшая решила перебраться к своей подруге. Как было потом установлено, моя бывшая подруга оказалась психически больна. Как и ее подруга. Она тоже имела дочь, по данным школы, с признаками безнадзорности. Посещения бывшей подруги и моей дочери становились для меня все более тяжелыми.

Случай 6

Штефани Р., Ламбрехт/Пфальц - воспитательница Луки.

Начало жизни оказался для Луки тяжелым. В возрасте четырех недель он заболел воспалением легких и коклюшем, отчего едва не умер. Четыре недели он был в коме, еще месяцами находился в отделении интенсивной терапии, рос с замедлением развития. Я уже в течение ряда лет вместе с воспитательницей детского сада занимаюсь с детьми, за которыми нужен очень большой уход. Когда Лука прибыл к нам в восьмимесячном возрасте, в ноябре 2008-го, он нуждался в кислородной подушке и был подключен к монитору, наблюдавшему за состоянием его легких, при любом отклонении от нормы дававшему звуковой сигнал, в том числе и ночью.

Для его матери, имевшей еще троих детей, Лука с самого начала оказался лишней обузой. Отца, имевшего своих четверых детей, она обвиняла в грубом к себе обращении, о чем донесла, куда надо. В первые годы жизни Луки его родители почти не интересовались его делами, не говоря уже про то, чтобы навещать его. Похоже, у них хватало других проблем.

Йоханнес Штрайф - детско-юношеский психолог, судебный эксперт: многие родители воспринимают ЮА как контролера, а не помощника. Это во многом следствие поведения сотрудников ЮА, и это достойно сожаления: большинство родителей в случаях пренебрежения или жестокого обращения с детьми просто находятся в ситуации загнанной лошади. Если родители из общения с ЮА получают опыт, что это контролирующая организация и фактор власти, они никогда больше не обратятся к его сотрудникам в случае нужды. Это мешает оказанию действенной помощи, которая смогла бы предотвратить много страданий и зла в семьях.

Ханс-Христиан Прештиен - бывший судья по семейным делам: ЮА просто завален случаями, относящимися к его компетенции. С одной стороны, он должен консультировать родителей и помогать им. С другой, должен разлучать детей и родителей, помещая первых под опеку без предварительного судебного разбирательства или предписания. То есть сотрудники берут на себя как-бы судебную функцию оценки ситуации "угрозы" для ребенка. Также отсутствует последующий судебный контроль за принятыми решениями, если родители не подают апелляцию, а они так не поступают потому, что зачастую просто не видят для себя ни малейших шансов на благоприятный исход.

Клаус-Уве Кирххоф - социальный педагог, опекун-представитель в судебных делах: в некоторых городах, например, Гамбурге и Бремене, сотрудник ЮА одновременно ведет сотню дел. Этот завал приводит к тому, что многие вообще не покидают свои бюро, в запарке давая характеристики людям, большей частью родителям, которых вообще в глаза не видели.

Уве Йопт - профессор психологии, эксперт: трагедии вроде случая с Кевином в Бремене или делом Шанталь в Гамбурге, обрушившую на органы власти массированную критику, разумеется, способствовали тому, что ЮА теперь лучше перебдит, чем недобдит. Проблема, впрочем, заключается в том, что многие Югендамты крайне неохотно идут на возвращение детей в родные семьи. Хотя суды самых высоких инстанций особо отмечали, что это должно быть высшей целью в служебной деятельности.

Райнхардт Виснер - правовед, многолетний советник федерального министерства по делам семьи: закон установил высокие барьеры, которые государство должно преодолеть, дабы вмешаться в родительские права. Одним из таковых является причинение вреда благополучию ребенка. И уже в этом первая трудность: что означает вред благополучию ребенка? Его же нельзя измерить градусником. Но и причинение такого вреда недостаточно само по себе. Суд и органы власти должны убедиться, что родители не имеют возможности предотвратить такой ход процесса. То есть эти инстанции должны дополнительно дать свой прогноз. Что рождает опасность, что принятые на основании этих прогнозов решения в последующем окажутся не правильны.

Рисунок: Mrzyk & Moriceau

Урсула К., Бремен - мать Фарука (случай 1): Мой сын Фарук родился 26 мая 2012 года в 1.35 ночи. Пять минут спустя его у меня забрали. Я не узнала про него ничего, ни рост, ни вес, врачи сказали лишь, что его нужно срочно поместить в детскую станцию интенсивной терапии. Когда я в пять часов утра прибежала к дверям, чтобы его увидеть, меня не впустили. На следующее утро в 11 часов пришел мужчина из Югендамта земельного округа Вехта. Он начал разговор словами: мы взяли под свою опеку вашего ребенка. Я спросила: почему? Он лишь покачал головой: фрау К., Вы хотите повернуть колесо вспять? Я и представить себе не могла, что можно отнять ребенка прежде, чем я вообще показала свою несостоятельность как мать. Позднее, в суде, я узнала, что ЮА опасалось, что мой друг что-то причинит ребенку.

Карин Э. - мать Клаудии (случай 2): ЮА предъявило претензию, что Клаудиа слишком не самостоятельна и имеет много пропусков школы (в Германии это чревато административным арестом школьника - прим. пер.) Я должна принять помощь в ее воспитании. То, что Клаудию травили в школе, ответственного исполнителя не интересовало. Я отклонила предложение, потому что уже в одиночку воспитала другую дочь, работающую сегодня помощницей адвоката. Хорошо, тогда до встречи в суде, сказала женщина из ЮА.

Ральф С. - отец Лизы (случай 3): Через шесть недель медикаментозного лечения в клинике моя подруга выздоровела. Она уже не чувствовала страха преследования убийцами и дезавуировала все обвинения в мой адрес. В начале ноября 2012 года мы разговаривали с администрацией приюта и хотели знать, когда получим назад Лизу. Но мы буквально уперлись в гранит. Нам разъяснили, что девочка останется в приюте на год. Мы не могли понять этого, ведь Лиза попала в приют лишь по причине заболевания моей подруги.

Несмотря на неоднократные запросы и ЮА оказалось не готовым назвать нам причину, почему моя дочь не могла вернуться ко мне - все-таки я ее законный отец, и от меня никогда не исходило угрозы ее благополучию. Когда мой адвокат потребовала ответа, ей ответил руководитель католического приюта: "Вы совсем не так просты, как выглядите".

У меня и подруги быстро сложилось впечатление, что в нашем случае речь идет о финансовых интересах. При просмотре дела мы нашли документ, из которого следовало, что Лиза должна была оставаться в приюте не год, как нам сказали, а даже два. Предварительная смета расходов на ее содержание составляла 150 тысяч евро. То есть приют имел железобетонные основания к тому, чтобы забрать нашу дочь и удерживать ее столько, сколько возможно.

Анна Н. (случай 4): Когда я достигла возраста полового созревания, мой отец стал все больше критиковать меня по поводу внешности. Однажды он возбудился от того, что я стала носить бюстгальтер. Он подошел ко мне сзади, и схватил за грудь. Я закричала, чтобы он немедленно прекратил. В итоге этот инцидент стал темой рутинной беседы с моим врачом: она спросила, думала ли я когда-нибудь о смерти. Я сказала, да. А о самоубийстве? Я только что как следует поцапалась с матерью и ответила: разумеется, тоже. Исходя из этого врач сделала заключение о моих суицидальных наклонностях. Она сказала моей матери, что меня нужно срочно поместить в психиатрическую клинику.

Линда Н. - мать Анны. В клинике ведущий врач сказала по итогам исследования: забудьте про свою дочь, она пройдет сейчас перезагрузку (Reset), чтобы забыть свое дрянное прошлое. Я спросила ее: о чем Вы, вообще, говорите?

Анна Н. : Она действительно сказала "перезагрузка" (Reset). И что она хотела запрограммировать меня заново.

Линда Н.: Я тут же забрала ее, чтобы пройти исследование у другой женщины-психолога. Ее заключение: ребенок абсолютно нормален. Тем не менее, ее отец буквально вымазал нас в ЮА грязью и потребовал лишить меня родительских прав. ЮА с ходу приняло это предложение, и суд тоже. Другому психологу было поручено исследовать меня с дочерью. Она пришла к выводу, что мы находимся в отношениях симбиоза, Анна не может правильно развиваться, оставаясь со мной.

Гвидо В. - отец Ларисы (случай 5): Из различных источников до меня доходило, что Лариса заброшена в своем новом окружении. Ее оценки в школе упали, зимой она пришла в школу в рваных сандалиях, вся в грязи. Также ее классная руководительница была озабочена переменами. Поскольку моя бывшая не хотела разговаривать о Ларисе ни со мной, ни с учительницей, я обратился в ЮА. То же самое сделала и классная руководительница. Но никто там не хотел воспринимать нас всерьез. Хотя суд и постановил, что дочь должна регулярно посещать меня, моя бывшая подруга шла на любые ухищрения, чтобы помешать этому. Я вообще перестал видеть Ларису, но ЮА ничего не предпринимало. Но зато оно обратилось в суд для лишения меня права на определение места жительства ребёнка, и добилось успеха.

В следующие месяцы ситуация сильно обострилась: дочь женщины, с которой вместе жили моя бывшая подруга и Лариса, предприняла несколько попыток самоубийства. Следом и Лариса также высказала соученику через SMS мысли о самоубийстве. Школа, занимавшаяся нашим делом судья и я, все мы требовали от ЮА действовать. Реакцией ведомства стала оценка риска, полная ошибок, с отбоем тревоги: матери ухаживают за детьми наилучшим образом.

Штефани Р. - воспитательница Луки (случай 6): К нашей радости и к удивлению чиновников и врачей Лука у нас стал развиваться очень быстро. Сотрудники ЮА сказали мне, что лучшим для мальчика будет, если он останется у нас. Но в начале 2011 года ЮА претерпело структурные изменения, сотрудники, занимавшиеся нашим делом, ушли, пришли другие. Кроме того, дело Луки было передано специально приглашенной организации по оказанию помощи несовершеннолетним. Я быстро заметила, что сотрудница этой организации стремилась вернуть Луку в его родную семью, хотя его родители, напротив, никогда мне не высказывались, что имеют желание получить его обратно. К тому же Лука накануне дней посещения своими родителями часто кричал, а затем возвращался весь зареванный. К сожалению, и суд в 2012 году взял новый курс. Лука на тот момент уже жил у нас три года. Разумеется, я приросла к нему всем сердцем. Я апеллировала, что он должен оставаться там, где ему хорошо. Но это было истолковано, как мой непрофессионализм: я не в состоянии отпустить от себя ребенка.

Клаус-Уве Кирххоф - социальный педагог, опекун-представитель в судебных делах: от процессов по лишению родительских прав у меня часто остается впечатление, что в них сидит десяток экспертов, единственная цель которых заключается в том, чтобы установить, насколько же плохи конкретные родители для своего ребенка. Особенно это видно, когда уже вынесено решение об опеке: как ЮА, так и суд заинтересованы в том, чтобы найти что-то такое, в чем они могут обвинить родителей. Иначе получается, что они незаконно забрали ребенка и вроде как нарушили права человека.

Урсула К. - мать Фарука (случай 1): 4 июня, в мой день рождения, было слушание в суде первой инстанции Вехты. Я была уверена, что мне вернут сына так же быстро, как и отобрали. Я была убеждена, что все это лишь недоразумение, и я смогу взять малыша себе. Вместо этого суд по семейным вопросам лишил меня права на определение места жительства ребенка.

Карин Э. - мать Клаудии (случай 2): В июле 2013 года мы получили повестку. Чем ближе приближалась дата, тем Клаудии становилось все хуже. Она никогда ранее не давала показания в суде, кроме того, она боялась после длительного срока снова увидеть отца, который также был вызван. Несколько лет назад он так притеснял нас и преследовал, что я через суд добилась ему запрета приближаться к нам. Тогда я за день до условленной даты пришла к судье и попросила об отдельном слушании для Клаудии, без отца. Судья сказала, никаких проблем, и просто прекратила действие запрета на приближение. Я сказала, что не признаю судью, столь мало заботящуюся о благополучии ребенка, и заявила о ее отводе.

Слушание действительно не состоялось, но ЮА уже давно решило забрать у меня Клаудию. Был назначен новый срок. Судья спросила, почему у меня нет медицинской страховки. Я сказала, что та обходится в 1700 евро в месяц, чего я не могу себе в данный момент позволить. Судья сказала, что у Клаудии много необоснованных пропусков занятий. Я возразила, что это неправда: я всякий раз предоставляла в школу медицинскую справку. Судья отмела мои возражения и сказала, что пропуски занятий моей дочерью слишком велики. Согласна ли я, чтобы она сейчас прошла исследование в ЮА? Когда я отклонила это предложение, судья сказала: хорошо, тогда мы лишаем вас родительских прав. Я потеряла дар речи. В повестке об этом не было ни слова, поэтому я пришла без адвоката. Но решение уже было принято загодя. Судья уже принесла на слушания готовое решение, и еще прежде, чем она его зачитала, в школе внезапно объявились двое сотрудников ЮА, чтобы забрать с собою мою дочь.

Йоханнес Штрайф, детско-юношеский психолог, судебный эксперт: к сожалению, это расхожая практика - изолировать детей от родителей на многие дни и недели после взятия их под опеку. Считается, что они таким образом должны подготовиться к своей новой жизни. В действительности эта практика помогает лишь сотрудникам органов помощи несовершеннолетним на время поисков патронатных семей и приютов, потому что позволяет им избегать полемики с настоящими родителями. Часто боятся того, что контакты с родителями сделают детей бунтарями или вгонят в тоску, помешав принятию проживания в чужом месте. Эта практика - полный вздор! Детям нужно излагать причины, по которым они оказываются вне родной семьи. Они должны знать, что их родители еще существуют, что они интересуются своими детьми, что они борются за то, чтобы снова забрать их себе. А патронатные родители и опекуны должны все это терпеть.

Лоре Пешель-Гутцайт - адвокат по семейным делам, бывший член комитета по делам юстиции сената Гамбурга и Берлина: В параграфе 42 восьмого тома социального кодекса написано черным по белому: ребенок в случае взятия его под опеку обязательно должен иметь возможность доверительных отношений с каким-либо человеком. К сожалению, сотрудники ЮА зачастую лишь с большими усилиями следуют предписаниям закона.

Рисунок: Mrzyk & Moriceau

Карин Э. - мать Клаудии (случай 2): Моя дочь неделю находилась на принудительном обследовании в клинике, а затем была помещена в патронатную семью. Все это время она находилась под абсолютным запретом на контакты; я не знала, где она находится. Она не могла позвонить ни мне, ни горячо любимому дедушке, у которого на то время пришелся день рождения. 2 декабря состоялись переговоры в ЮА, с темой обсуждения плана оказания помощи несовершеннолетнему. Увидев меня, Клаудиа упала без сил. Она была в тоске. Я узнала, что ее поместили в патронатную семью за 50 км от родного дома. Там она должна была оставаться, чтобы получить возможность расцвесть, как выразилось ЮА. Отныне она жила от школы в двух часах пути. Поскольку школьный автобус зимой часто опаздывал, ЮА приняло во внимание, что Клаудиа может приходить лишь ко второму уроку. И это после обвинений в мой адрес, что дочь слишком много пропускает школу!

Анна Н. (случай 4): 21 октября 2013 года я была на четвертом уроке по политике, когда в классную дверь постучали: это были две женщины из ЮА. Они вывели меня из класса и сказали: у нас есть судебное решение, ты идешь в приют. На вопрос, могу ли я сообщить об этом матери и попрощаться с классом, они сказали, что на это нет времени.

Линда Н. - мать Анны: сообщение моего адвоката, что меня будут лишать родительских прав в отношении Анны, поразило меня словно удар молнии. Я пошла вместе с матерью в ЮА, чтобы узнать, почему? Ответственная сотрудница сказала, что получена оценка ситуации, согласно которой я могла совершить совместное самоубийство с дочерью. Я уставилась на женщину: с чего Вы это решили? Вы же меня совсем не знаете!

Мне разъяснили, что отныне я не имею право на материальную помощь, детское пособие, но обязана оплачивать содержание Анны в приюте. Я сказала, что хотела бы отправить Анне пару ее личных вещей и предметов одежды. Женщина из ЮА возразила, что это не нужно, ей все купят. Тут я вышла из себя и сказала: если Вы не передадите ей вещи, я Вас в бараний рог согну!

Штефани Р. - воспитательница Луки (случай 6): 24 октября 2012 года Луку снова должны были посетить его родные родители. Но в тот день ему стало очень плохо, я пошла к врачу, который дал мне справку, которую я отправила факсом в ЮА как объяснение, что Лука не может прийти в условленный срок. Поскольку было еще тепло, мы немного прошлись с Лукой по улице, и тут около нас остановился автомобиль с двумя женщинами из ЮА. Лука должен немедленно пройти обследование у их служебного врача, сказали мне. Они забрали его и усадили в машину. После этого прошло много времени, прежде чем я увидела его снова.

Урсула Коджо - психолог, специалист по урегулированию споров и конфликтных ситуаций: Желание ребенка должно быть услышано, и чем он старше, тем в большей степени. Дети имеют право на высказывание, равно как и на молчание.

Карин Э. - мать Клаудии (случай 2): Хотя клиническое исследование показало, что Клаудиа здорова и психически, и физически, вреда ее благополучию не существует, ЮА настаивало на том, чтобы она осталась в патронатной семье. В разговоре участвовала и Клаудия, она непрерывно повторяла, что хочет обратно, к матери, она крепко обняла меня и плакала без остановки. Сотрудники ЮА требовали, чтобы я ушла, угрожая мне полицией. Я слышала плач Клаудии и после того, как покинула помещение. Дома раздался телефонный звонок от Югендамта: я могу сейчас взять Клаудию к себе.

Анна Н. (случай 4): С этим якобы отношением симбиоза с матерью я попала в замкнутый круг. С кем бы я ни говорила о том, что хочу жить с матерью - с опекуншей-представителем на судебном процессе, сотрудниками ЮА, судьей - все они отвечали, что я говорю так, как мне подсказала говорить мать. Никто не хотел воспринимать всерьез мои желания. Я чувствовала себя совершенно одураченной.

Клаус-Уве Кирххоф - социальный педагог, опекун-представитель в судебных делах: Кто, собственно, может гарантировать, что пребывание в приюте действительно лучше, чем якобы неполноценный родной дом? Никто.

Йоханнес Штрайф - детско-юношеский психолог, судебный эксперт: Для иных сотрудников структур помощи несовершеннолетним, будь то приюты или ЮА, само собой разумеющейся является точка зрения, что причиной помещения ребенка в другую среду всегда служит неудача родителей. Такая точка зрения ведет к тому, чтобы свои функции и роль в общем и целом направить против родителей, что для ребенка по сравнению с его родителями всё является лучшим выходом. Для блага ребенка, однако, важно признавать и ценить наличие у него родных родителей.

Урсула К. - мать Фарука (случай 1): Когда я впервые увидела приемных родителей в первый раз, то подумала: этого не может быть. Эта женщина, которой далеко за шестьдесят лет, должна заботиться о моем ребенке? А ее муж был еще старше.

Карин Э., мать Клаудии (случай 2): Клаудия стала скрытно делать фотографии об условиях своей новой жизни в приемной семье. Ее комната находилась в подвале, с вымощенным плиткой полом, из обстановки имелись кровать и телевизор, окна были зарешечены. Кроме нее в подвале жили еще двое приемных детей, собственно к жилым помещениям семьи у них не было доступа, приемный отец не хотел, чтобы ему мешали. На матрасе в комнате Клаудии были пятна крови, другой матрас был подпален с обратной стороны. Замок на двери в комнату был наполовину выломан. Эти фотографии спасли нас, когда в начале 2014 года суд повторно рассматривал вопрос лишения меня родительских прав. Судья была явно шокирована, и я получила обратно вместе с родительскими правами еще и право на определение места жительства своей дочери. Хотя бы на первое время.

Анна Н. (случай 4): Приют был расположен несколько в стороне от Гифхорна. Меня привели в мою новую комнату: кровать, стул, стол, шкаф, письменный стол, это все было. В целом это была некая разновидность квартиры, кухня и жилье, которое я делила с пятью подростками. Мне сказали, что я помещена в приют, чтобы могла теперь нормально развиваться. Но как я могла там нормально развиваться? В приюте было много правонарушителей, подростков на две головы меня выше, находивших развлечение в том, чтобы едва не задушить меня покрывалом от кровати. Один из них угрожал посадить меня на наркотики и изнасиловать. Рождество я провела с двумя несовершеннолетними, которые две недели спустя подожгли кладовую. В школе, что я стала посещать, я была, разумеется, изгоем, асоциальным типом из приюта. Я была совершенно выключена из мира, не было никакого интернета, я не могла никого пригласить к себе из класса, или ходить в гости к кому-то, потому что должна была быть в приюте уже рано вечером.

Штефани Р. - воспитательница Луки (случай 6): Я узнала окольными путями, что Лука сначала на два месяца попал в патронатную семью, а уже оттуда к своим родным родителям, которые вскоре перебрались в город Кауфбойрен. Все пошло так, как я и опасалась: Луке было плохо в его новом окружении, отчеты тамошнего ЮА характеризовали его как тяжело травмированного ребенка, с недержанием кала, которым он "украшал" стены. Он попал в психиатрию, а оттуда в приют, его родители снова были лишены родительских прав.

Томас Зашенбрекер - адвокат по семейному праву: Однажды я прочитал правила посещения в тюрьме штази в Баутцене. Так вот, они были гуманнее, чем большинство предписаний по связям детей с родителями, лишенными родительских прав.

Ральф С. - отец Лизы (случай 3): вопреки моим неоднократным просьбам, с ноября 2012 года по февраль 2013-го я мог проводить с дочерью лишь два часа в неделю. Лиза часто плакала, цепляясь за меня, когда приходило мое время покидать приют. Персоналу зачастую приходилось просто оттаскивать ее. Очевидным образом в приюте хотели, чтобы Лиза охладела ко мне. Уйти из приюта, чтобы сходить в зоопарку или на игровую площадку? Мне отказывали в таких просьбах без всяких обоснований.

Гвидо В. - отец Ларисы (случай 5): В оценке риска ЮА обвинило меня в том, что Лариса высказывала в декабре 2013 мысли о суициде. Почему? Потому что я в сентябре послал ей SMS: сокровище, я люблю тебя, что бы ни случилось.

Штефани Р. - воспитательница Луки (случай 6): Я добилась права посещать Луку в его приюте, в Кемптене. Его родители были согласны на это, сами они его не посещали. Также и попечитель Луки от ЮА считала, что это пойдет ему только на пользу. Первое посещение состоялось в феврале 2015 года. Лука очень обрадовался, я читала ему вслух и играла с ним. Он вскоре сказал, что хотел бы снова жить со мной.

Паджам Рокни-Язди - адвокат семейного права: Родители, втянутые в процесс лишения их родительских прав, наказываются за осуществление ими простейших, основополагающих прав. Если они, к примеру, в состоянии отчаяния предадут свое дело огласке в СМИ, то должны считаться с немедленными санкциями со стороны суда или ЮА.

Линда Н. - мать Анны (случай 4): После решения верховного земельного суда о лишении меня родительских прав я обратилась в местную прессу с рассказом о своем деле. И это совсем не понравилось ЮА, мне тут же сократили время посещений с Анной. Даже в ее день рождения я могла увидеться с нею только час.

Гвидо В. - отец Ларисы (случай 5): Все-таки суд постановил, что Лариса должна проходить терапевтическое лечение. Оно проходило успешно, из школы сообщали, что девочка делает заметные успехи. Тем не менее, моя бывшая подруга прервала через два месяца курс лечения, хотя врач предостерегала, что причины высказываний Ларисы о самоубийстве еще не выявлены. И опять ЮА ничего не предпринимало. Потеряв самообладание, я обратился во многие газеты, что рассказали про мое дело. Кроме того, я подверг в интернете ЮА Бонна критике за допущенные ошибки. Следствием этого стал поданный на меня иск. Если ребенок умирает в результате очевидных промахов ЮА, за это никто не несет ответственности. Но если я критически высказываюсь про ЮА, промахи которого я доказываю документально, мне затыкают рот под угрозой штрафа в 250 тысяч евро и двух лет тюрьмы. Это и есть справедливость?

Ханс-Христиан Прештиен - бывший судья по семейным делам: Что толку в независимости судьи, занимающегося делами несовершеннолетних, если для базы его ответственных решений и приговоров не хватает необходимого образования в части детского развития, основополагающих знаний медицины вроде протекания конфликтов и возможностей умиротворения? Ради обоснования своих решений он находится в ситуации, когда вынужден более-менее слепо полагаться на оценки третьих сторон вроде сотрудников ЮА, психологов и прочих экспертов, а то и законных представителей в суде. Судья должен следовать субъективным мнениям и оценкам, чью научную обоснованность он не может проверить.

Карин Э. - мать Клаудии (случай 2): Суд назначил Клаудии психиатрическое исследование из-за большого количества пропусков занятий. Также обсуждался и вопрос терапии. Но когда терапевт первым делом спросила Клаудию, почему она не хочет видеть своего отца, все же он часть ее, она не должна так негативно говорить о нем - доверие к ней со стороны Клаудии тут же улетучилось. К тому же Клаудиа добавила, что не желает, чтобы ЮА узнало содержание разговоров с моей дочерью, к большому возмущению терапевта.

Позже я узнала, что терапевт поставила диагноз и мне, без какого-либо исследования. Она утверждала, что я страдаю бредово-психопатическим расстройством. На этом основании она рекомендовала разлучить меня и Клаудию. Когда я узнала это, то сразу стала искать специалиста, чтобы проверить это заключение. Профессор психологии подтвердил, что заключение эксперта совершенно голословное. Он даже высказался о причинении вреда благу ребенка со стороны государства, потому что ЮА почти два года преследовало Клаудию и меня. Клаудия действительно была совершенно запугана. Она жила с постоянным страхом, что ее снова уведут из школы сотрудники ЮА.

Линда Н. - мать Анны (случай 4): Психолог, что на семи страницах зафиксировала отношения симбиоза меня и дочери, лишь час разговаривала со мной, но не опрашивала ни учителя Анны, ни подруг, наших родственников или знакомых. То, что Анна хорошо учится в гимназии, что ее ай-кью намного выше среднего, что она четыре недели в году одна находится на курорте в Берхтельсгадене, что мы едва видим друг друга в течение дня из-за моей работы, все это психолога не интересовало.

Уве Йопт - профессор психологии, эксперт: У некоторых сотрудников ЮА господствует мнение, что мать, которая однажды не справилась с воспитанием ребенка, возможно, не будет справляться с ним и впредь. Поэтому высока установка на то, чтобы не возвращать изъятых детей. При этом начисто отсутствует эмпатия, способность понять, что значит ребенок для своих родителей.

Урсула К. - мать Фарука (случай 1): Спустя многие недели суд предписал вернуть мне Фарука. Примерно в это же время мой бывший спутник жизни нашел работу в Косово. Мы переехали туда, я думала, что теперь все будет хорошо. Однако считанные дни спустя мне стало ясно, что он меня обманул. У него никогда и не было работы, они лишь искал возможность снова меня унизить. Он просто вернулся сам в Германию, а меня оставил с Фаруком в Косово - без паспорта. Лишь два месяца спустя мне удалось через посольство, с помощью хорошей подруги, вернуться обратно в страну. Но в тот же день, когда я пришла к подруге, ЮА с помощью полицейской силы снова, во второй раз, забрало у меня сына.

В 14 часов дня приехали машины, это были два сотрудника ЮА, я увидела полицейских, перекрытую улицу и поняла, с чем они приехали. Слуги закона были при заряженных пистолетах, только представьте себе. Я взяла Фарука на руки и зашла за сушилку для белья, чтобы защищаться. Я не хотела потерять его снова. Полицейские в полный голос угрожали швырнуть меня на пол (хотя бы при этом пострадал и сам ребенок), если я не передам им Фарука. И тогда я отдала его.

Карин Э. - мать Клаудии (случай 2): Все попытки защитить Клаудию от вмешательства ЮА окончились ничем: 13 мая 2015 года, в семь часов утра, в доме появились два сотрудника ЮА, судебный исполнитель, двое из службы безопасности, и двое полицейских. Судебный исполнитель ворвался в квартиру и сунул Клаудии под нос судебное решение. Оно основывалось на неслыханном по наглости заключении о том, что я страдаю расстройствами бреда, к тому же утверждалось, что у меня нет медицинской страховки, хотя я давно уже снова ее имела. Полицейские на руках вынесли Клаудию из дома, посадили в машину, и прижали ей голову вниз - так, как это можно увидеть в телевизионных детективах.

Было Клаудии на тот момент 15 лет. Ее увезли, и я шесть месяцев не знала, где же она находится. Лишь через два с половиной месяца я смогла поговорить с нею по телефону. Она находилась в приюте в Саксонии-Ангальт и плакала все время разговора. Поскольку за мной были сохранены родительские права, я решила вытащить ее.

Урсула Коджо - психолог, специалист по урегулированию споров и конфликтных ситуаций: Мы знаем, насколько опустошительными могут быть обрывы отношений между родителями и детьми. Ослабленная самооценка - "я недостоин, чтобы мои папа и мама заботились обо мне", - ведет к фундаментальной утрате доверия к себе, к человеческим отношениям и их прочности. Частыми последствиями этого служат уже собственные отношения судорожного цепляния или необязательные, часто меняемые отношения.

У родителей потеря связи с собственным ребенком ведет прямо-таки к краху собственной биографии. Страдают как отцы, так и матери. Зачастую всю жизнь. Один отец описывал мне это следующим образом: "С момента, когда я понял, что из-за манипуляций матери сына, при содействии суда по семейным делам и ЮА, уже никогда больше его не увижу, на всю мою жизнь легло толстое, серое, пыльное покрывало".

Урсула К. - мать Фарука (случай 1): В суде меня снова лишили родительских прав в отношении Фарука. Снова два года повторения прожитого, снова чужие приемные родители воспитывают моего маленького. Я замкнулась в себе, осталась почти без социальных контактов. Иногда я просто выходила из автобуса, когда в него входила женщина с детской коляской. Я не могла выносить сам вид детей в возрасте Фарука.

Линда Н. - мать Анны (случай 4): Мы прошли через все инстанции. 2 июня 2014 года я получила решение федерального конституционного суда. Оно было в нашу пользу: были нарушены мои основные права на попечение и воспитание моей дочери, решающее заключение эксперта было отклонено как совершенно ущербное. Я получила обратно родительские права, верховному земельному суду в Целле было предписано еще раз решить вопрос, кто в будущем уполномочен за заботу о здоровье моей дочери; это входит в понятие родительских прав. Я тут же отправилась в приют, после чего взяла Анну лакомиться мороженым. Ребенок пел и танцевал в кафе-мороженое. ЮА полагало, что для Анны было бы лучше остаться в приюте еще на полгода. Я сказала: никогда больше в моей жизни. На следующий день она была со мной дома.

Рисунок: Mrzyk & Moriceau

Ханс-Христиан Прештиен - бывший судья по семейным делам: У меня большие проблемы с понятием "благополучие ребенка", лежащим в центре правоотношений родителей и детей. Конкретизация понятия превращает процесс о правах ребенка в настоящую лотерею. Как оно будет применено к маленькому гражданину социальными работниками, судьями или экспертами, просто не предсказуемо. Кто руководствуется "благополучием ребенка", всегда кладет в основу свой масштаб ценностей, свои субъективные представления. Велика опасность, что такие решения делают положение ребенка и его семьи хуже, чем до вмешательства. Благодаря этому теряется возможность выбирать конкретные действия по поддержке ребенка со стороны ответственных лиц в качестве образцов для подражания.

Томас Зашенбрекер - адвокат по семейным делам: Система, якобы заботящаяся о благополучии ребенка, часто доводит их родителей до безумия. Как будто к самым кровным интересам детей не относится благополучие и их родителей. Количество изъятий под опеку растет, но политиков, похоже, это мало интересует.

Лоре Пешель-Гутцайт - адвокат по семейным делам, бывший сенатор по вопросам правосудия: Прямо на твоих глазах государство все больше вмешивается в семьи. В отличие от принудительного воспитания детей времен национал-социализма в нынешней Германии существует конституционно закрепленный консенсус о том, что мы не хотим никакого государственного воспитателя, равно как и "серого кардинала" в форме структур по оказанию помощи несовершеннолетним. Ребенок имеет право на родителей, а вовсе не на самых лучших родителей. Родители также входят в понятие судьбы человека.

Уве Йопт - профессор психологии, эксперт: Вопрос для меня стоит следующим образом - кто защитит ребенка от его защитников? Кроме жалобы в порядке надзора иной формы контроля за ЮА не существует. Служащие ЮА всегда заявляют, что их контролирует суд. Но как суд должен контролировать своего важнейшего помощника?

Урсула К. - мать Фарука (случай 1): Я снова забеременела и перед родами второго сына переехала в Бремен. К совершенной разнице с Вехтой сотрудники местного ЮА мне помогли. Они отнеслись ко мне всерьез и внесли в свои планы. Я очень благодарна им за это. Уже пару месяцев я имею исключительные родительские права на Фарука. С Юсуфом больше никаких отношений. Все это в прошлом. В первые дни, когда Фарук снова был со мной, в моем квартале состоялся праздник фонарей. Я проплакала всю процессию, потому что так была счастлива держать на руках двух детей вместо одного. Я была просто нормальной матерью среди многих. Я могла наверстывать все то, что хотела делать для Фарука: есть с ним мороженое, ходить в зоопарк, отводить в детский сад, утешать его, когда он плачет.

Фарук - смышленый маленький человечек. Он хорошо вжился в Бремен. Но вся эта катавасия не прошла для него бесследно. Если он что-то не получает или не понимает, что ему говорят, он моментально становится крайне неуверенным. Он потерял свое первичное доверие к окружающему миру. Я думаю, это последствие того, что он в своей еще короткой жизни должен был часто менять ухаживающих за ним лиц.

Карин Э. - мать Клаудии (случай 2): Мы узнали, что Клаудиа вместе с прочими обитателями приюта совершает экскурсии в парк Зольтау. Я заняла позицию на входе, друг сидел в машине наготове. Когда я увидела Клаудию, то закричала: беги к машине! Она понеслась, сломя голову, но следом за ней побежал и попечитель. Клаудия запрыгнула на заднее сиденье, я тоже, но попечителю удалось вытащить ключ зажигания. Вызванный полицейский потребовал, чтобы Клаудия и я вышли из машины. Когда мы отказались, он протиснулся в окно, грубо схватил меня за руку и вывернул ее. По его словам, он позвонил судье и получил разрешение на применение силы к нам обеим. Тогда Клаудия вышла из машины. Я же получила жалобу за сопротивление представителю власти.

Ральф С. - отец Лизы (случай 3): Из-за бесчеловечного отношения приюта и ЮА к моей маленькой Лизе я обратился за помощью в общий районный суд. 6 февраля 2013 года он постановил, вопреки сопротивлению приюта и ЮА, о немедленном возвращении Лизы ее матери и мне. Как я обрадовался этому, ведь приют с ЮА элементарно нарушали как права моей дочери, так и мои права отца. Поэтому я хочу обе эти организации привлечь к ответу. Я требую как компенсации за причиненный моральный ущерб, так и возмещения понесенных расходов, и я готов ради этого жаловаться в любые инстанции. Только адвокаты, вернувшие дочь из незаконного пребывания в приюте, обошлись мне в 20 тысяч евро. Я делаю это не только ради себя, но и ради других людей, финансово обеспеченных хуже меня. Они не могут позволить себе дорогих адвокатов и беззащитны перед системой.

Линда Н. - мать Анны (случай 4): Несколько месяцев спустя после пребывания дома Анна получила повестку в верховный земельный суд. Судьи настаивали на том, что Анна должна получить помощника-воспитателя. Она должна была встретиться с женщиной и решить, будет ли с ней продолжать отношения.

Анна Н.: Женщина вообще не имела понятия о моем деле, она не знала ни меня, ни документы. Она лишь сказала, что ЮА полагает, мы должны встречаться два раза в неделю. Я сейчас учусь в 11-м классе, готовлюсь к выпускным экзаменам, поэтому свободного времени у меня нет. Я спросила, как она представляет себе, чем мы будем заниматься в ее часы. Та ответила, что мы могли бы пить кофе или ходить в кино. Все это я отклонила. Но ЮА и суд по-прежнему считают, что это не мое решение, а моей матери.

Линда Н.: Суд снова лишил меня права на здравоохранение ребенка, потому что Анна отклонила помощницу-воспитателя. Я уже знала двоих судей из трех - это были те самые, что год назад отобрали у меня родительские права. Они снова сослались на прежнее заключение эксперта, которое федеральный конституционный суд отклонил как несостоятельное. Мой адвокат считал, что либо мы согласимся на это, скрепя сердце, либо снова подадим жалобу в конституционный суд. Но денег у меня уже больше не было.

Анна Н.: За время нахождения в приюте я сильно отстала в школе. Сейчас я снова на коне, и даже по математике, всегда дававшейся мне тяжело, имею три с плюсом. Но чего я так и не могу понять, это почему сотрудники ЮА прсто не оставят меня в покое?

Гвидо В. - отец Ларисы (случай 5): Верховный земельный суд в Кельне отменил решение земельного суда, после чего я уже не имел права критиковать ЮА. Маленькая, но победа. Но в эту судебную войну я вложил более 45 тысяч евро. И не вижу свою дочь уже два с половиной года.

У Югендамт руки длиннее, они могут стереть в порошок любого, кто встанет им на пути. С моей точки зрени, ЮА за свое невежество и бездействие несет часть вины за безысходную ситуацию с моей дочерью. Этот процесс нарушил близкие отношения с ней. И веру в то, что в нашей стране еще есть справедливость.

Штефани Р. - воспитательница Луки (случай 6): Слова Луки о том, что он хочет снова жить со мной, пришлись совсем не по вкусу психологу и воспитательнице приюта. Мне сообщили, что с того времени, как Лука стал общаться со мной, он стал менее спокойным. Я пробудила в нем ложные надежды. И мне снова отказали в посещениях. Я не видела его уже восемь месяцев. Мне тяжело это понять, ведь, в конце концов, я педагог по особым случаям, уже многие годы ухаживаю за детьми, нуждающимися в интенсивном уходе. Различные ЮА подтверждали, что я очень хорошо работаю.

Карин Э. - мать Клаудии (случай 2): Несколько недель спустя мы поехали к школе Клаудии. Было семь часов утра, я встала за деревом. Ко мне подошла женщина, представилась руководительницей приюта и сказала, чтобы я исчезла. Клаудии хорошо в приюте, лишь после разговоров со мной ей становится плохо. Я ответила, что знаю, что Клаудии плохо. Кроме того, я не признаю решение суда, и все еще лицо, обладащее родительскими правами. В ответ я получила угрозу, что если не буду слушаться, Клаудию отправят на психиатрическое лечение. Затем женщина ушла в здание школы. Вскоре после этого с боковой улицы вышла Клаудия. Увидев меня, она опрометью кинулась к машине. Руководительница приюта кричала: Клаудия, не садись в машину! Однако она села, и мы уехали оттуда. Это было словно в детективе, мы привезли ее в надежное место, где она и живет с тех пор.

Сейчас ей 16 с половиной, и она охотно закончила бы школу, как только сможет жить дома. Недавно судья издала постановление, согласно которому она может быть задержана в любое время, в том числе с применением силы. С той поры я боюсь, что ЮА поместит Клаудию за границу. Здесь, в округе Райн-Зиг, возможно всё: недавно наше ЮА поместило 13-летнего в семью в Киргизстане. В газетном сообщении про этот случай говорилось, что Министерство иностранных дел предостерегает от поездок туда, по всей стране возможны массовые беспорядки. Такое вот благополучие ребенка.

Меня обвиняют в том, что я держу дочь на нелегальном положении, не позволяя ее задержать. Один знакомый посоветовал мне всегда иметь с собою зубную щетку - на случай ареста полицией "лица, отказывающегося выполнить процессуальную обязанность". Я не могла и представить себе, что когда-либо попаду в такую ситуацию. Как и мой отец. До выхода на пенсию он был начальником полицейского участка.