1663. Судьба у порога.

Самара замерла, ожидая врага. Торг остановился - не до того. Ремесло двигалось только то, что потребно было войне. Большая часть мастеровых занялись приготовлениями к возможной осаде - стаскивали в крепость лес, разобрали и заволокли наверх механизмы лесопилки и обоих мельниц. Многих баб тоже на это дело пристроили - работа всем была. Даже ветхие старики выползали на Божий свет - на подмогу.

На стрелке меж Волгой и Самаркой встал стан ногаев; в крепости, на месте, где недавно проходил смотр и теперь строились конюшни разбили "женский стан" ногайского племени. Туда поместили всех женщин детей и стариков. Здесь же упрятали от врага и холода драгоценных текинских лошадей, коими дорожили как зеницей ока. Остальных лошадок - уже совершенно истощённых отправили с малым отрядом в "заволжье", на подножный корм, снабдив несколькими возами ячменя - на первое время, чтобы хоть как-то лошади отдохнули и пришли в себя после такого долгого изнурительного перехода. Самара три года подряд была богата всяким хлебом, хотя и продали много, но амбары ломились изобилием и доныне, и ячмень был дёшев.   Как-то лошадям это поможет дотянуть до того времени, когда сойдёт основной снег, обнажатся заливные луга, где много старой травы. Тем не менее многих лошадей пришлось забить, и на волжском берегу теперь постоянно граяло вороньё и появлялись волчьи стаи. Ногаи, что почти месяц провели в пути теперь вялили и коптили на огне конину, пели гортанные песни, иногда ходя дивиться на русский город-крепость.

Воевода Давыдов услышав, что башкиры угнали тучные ногайские стада долго не мог выбросить из головы мысли об этом. Ему всё казалось, что можно сыграть на этом и оставить ногайскую орду в своих владениях. Поутру встретившись с Григорием он высказал ему свои соображения:

- Ежели мы сейчас натиск башкир сдержим и увидим, что сила их невелика, не попытать ли счастия? Не пойти ли за ними в погоню и не отбить ли у них ногайское добро? Ведь если ногаи пойдут с нами мы и башкир разгромим и ногаям пособим и даже может быть их здесь на землю посадим - пусть кочуют, пасут табуны и отары, будут щитом перед Самарой от Степи.

- Не советчик я тебе, Семён Степанович, в ратных-то делах. Тебе виднее - сколь ты с ними воюешь? А я вообще ещё в битве не был.

- Не был-то не был, да всё равно силу нашего войска знаешь. Если одолеем набег, разве не угодно Всевышнему дать нам не только защиту, но и полный успех?

- Как ты степняков преследовать будешь? Наши лошади, наши всадники - те ещё вояки... если ногаи смогут добить башкирскую орду и вернуть свои стада, тогда другое дело... Увидеть бы башкир - придут, тогда и поймём что далее будет. Другое скажи - почему стрельб не слышно? Надо и стены поправить, конечно, но стрельбы-то важнее!

- Мало свинца у нас! Зелия достало, а свинец на исходе...

- И что с того? Можно ль ученье останавливать? Свинцу расходу нет - коли не палить в белый свет что в копеечку!

- Не пойму тебя Григорий...

- Стрелянные пули в расход не идут. Доставай их из мишеней и используй сызнова... 

Воевода задумчиво теребил бороду - мысли о ногайских стадах не отпускали его. Хотелось отбить у башкир степное богатство.

- Ты меня пойми, Григорий. Мне серебра на ратное дело не жалко, да только пока нет хорошего головы стрелецкого, что навык свой передать может, ну какой прок без толку зелье переводить? Нужно чтобы за это дело брался такой человек как ты - вот тогда успех будет, но где такого взять? Посмотри на моих пушкарей - разве не молодцы? Три года назад стали мы вкапывать на той стороне Самарки столбы - чтобы палить по ним из пушек. Что ты думаешь? - они в прошлую осень так наловчились - все их снесли! А ведь одно ядро рупь с полтиной стоит, да и зелья идёт немало. Не было бы у нас своего ямчужного* двора я бы пожалуй и подумал, что накладно такие забавы пушкарям дозволять - но ядра у нас здесь же льют, зелие делают - так что пущай стреляют. Не жаль, ведь толк есть! Другой оборот свинец. Его нам неоткуль взять - присылают нам его раз в год с весенним обозом. Исправно присылают, да мало. Потому и прижимал я стрельцов и затинщиков.

Как только взошло солнце собрали совет и воевода по своему разумению и по наущению Григория всем и каждому разъяснил порядок действий на ближайшее время - до появления башкир. Сотников и десятников затинщиков и стрельцов он перепоручил Григорию,  а остальных забрал на приведение в порядок стен и выполнение иных работ. 

Сотники и десятники должны были перенимать у Григория науку огневого боя. Почти до обеда он рассказывал им все премудрости и требовал затвердить порядок действий начиная от заряжания пищали, заканчивая тем как нужно командовать залповым огнём. Ученье шло туго, но при том удалось подметить тех кому навык давался проще и Григорий выведя подопечных за северную стену приказал сделать чучел, расставить их вдоль стены и начать палить - и так до самого вечера.

- Пока два бочонка зелья не расстреляете не будет толка. Учитесь быстро заряжать, учитесь стройно залпом палить. Один командует - другие палят - потом меняетесь. И помните, что сейчас вы учитесь огневому бою - потом сами будете учить своих стрельцов и затинщиков.

Было и другое важное дело - лошади, которых Григорий видел на смотре были явно не строевыми. И даже те, что ходили под седлом не были приучены к звукам близкой стрельбы - поэтому пока за стеной шла пальба, по эту сторону, в крепости, два десятка рейтар-коноводов занимались объездкой и приучением лошадей к звукам близкой пальбы. Григорий не особо разбирался в лошадях, но наставления из книги по огневому бою помнил крепко - стрелять с лошади не приученной к звукам выстрелов значит лошадь испортить. Насмерть перепуганное животное впредь будет бояться любых звуков стрельбы даже далёких.

Но сколько бы ни было с утра ратных забот в обед Григорий всё бросил и поспешил к своей Мэри. Она встретила его на дворе сияя счастьем, разрумяненная и весёлая. Пока Григория не было она занималась с подаренными лошадьми, играясь с ними и задабривая мелкими, но душистыми и сладкими яблоками. Рюзгар признал её сразу - то ли она ему напоминала прежнюю хозяйку - внучку мурзы Нурбека, то ли попросту сразу глянулась. Касирга не шла к Мэри совершенно, не брала из её рук яблок и старалась уйти в противоположный конец двора. Хотя солнце уже начало пригревать - текинские лошади привыкшие больше к жаре, чем к холоду должны были больше двигаться, чтобы не замёрзнуть и не простыть. Накинутые на них попоны частично спасали положение, но всё-таки Мэри поспешила загнать Касиргу в стойло, где было тепло.

- Гриша, какие же это лошади! Таких нет и в целом свете, наверное!

Мэри обвила шею мужа и поцеловала его, в этом деле Григорий всегда запаздывал.

- Смотри!  Какой же красавец! Жду не дождусь, когда смогу на нём обогнать ветер!

- Стало быть мне придётся с Касиргой дружбу сводить? А ведь исстари воевать ездят на жеребцах, а не на кобылах.

- Знаешь почему? - Мэри прекрасно разбиравшаяся в лошадях загадочно улыбалась. 

- И почему же? 

- Война дело неотложное, а кобылы частенько бывают в тяжести. Лошадят-то откуда брать? - Снова лучезарно улыбнулась и снова поцеловала своего любимого мужчину. Он не замедлил ей ответить.

- Не лошадят... жеребят!

- Трудный русский язык. Чего не коснись - запоминать надо.

- Это кто жалуется?

Григорий обнял возлюбленную так, что она и вздохнуть от счастья не могла. И в это время Рюзгар подкрался с совершенно наглой мордой - яблоки воровать. Он уже давно смекнул откуда появляются в руках его новой подруги эти маленькие вкусные колобки и воспользовался случаем, засунув морду в торбу. Не без успеха.

- Ты подумай какой наглец, - прошептал Григорий. - Совершенно совести у него нет - не заслужил ведь, ворует и ничего не боится.

- Молодой ещё, глупый...

- А мне кажется он отважный, а не глупый.

Что-то жеребца всё-таки испугало он мотнул мордой и торба, не выдержав, сорвалась с плеча, лямка лопнула, порвавшись по шву. Мелкие, сладкие краснобокие яблоки покатились по снегу, а сам он дал стрекоча. устремившись к Касирге в стойло.

- Вот разбойная морда! Это он своей подруге яблоки несёт - хвастается.

- Она тебя так и не подпустила?

- Нет. Дикая. Мне говорили что это порода лошади однолюбы, что одного хозяина только признают. Вечером сговорилась с внучкой Нурбека-мурзы взять у неё одежды. В них Касирга меня быстрее признает, ведь  волосы у меня тоже чёрные, оденусь сходно и постепенно Касирга по запаху и по виду меня за хозяйку будет принимать. Айшат обещала помочь, сама сказала, что у кобылы норов не простой. Буду с ней по-ногайски разговаривать - смотришь и признает, пойдёт в руки.

К вечеру в Самару вернулся дальний разъезд, посланный навстречу идущей орде.

- Много ли их?

- Море! От одного края до другого! Прямо как потоп - неисчислимые полчища.

 У многих похолодело на сердце, и Григорий не был исключением. "Вот оно, настоящее ратное дело... переживу ли я эту осаду?"- подумал он, и вдруг спохватился, что о себе думать дело недостойное. Мэри, вот о ком он обязан отныне печься!

Но воевода только усмехнулся. Он знал, что часто враг только выглядит грозно, а на деле и числом меньше и силой не так уж крепок.

- Каждый всадник ведёт ещё лошадь - вот и показалось вам, что их тьма тмущая, - Семён Степанович налил себе молока из кринки, что стояла на столе. Спокойно выпил и сел как ни в чём не бывало. - Завтра они появятся под стенами города, поэтому ночью караулы вздвоить, а затинщикам быть готовыми в любой час выступить на стены. Из города никого не выпускать. Затворяем ворота!

- Нет, батюшка, лошадей у них лишь по одной - в передовых отрядах точно. Идут споро, не останавливаясь. Лошадей они может быть и меняют, но мы такого не видели.

- Так сколько их - в десять раз больше нас? Это навряд ли. Но у нас пушки, у нас стены и такой запас всего, что мы в крепости хоть год сидеть сможем. И ещё у нас Григорий Онисимович - меткий стрелец, пусть только попробуют близко к городу подобраться.

- А что будет с ногаями, Семён Степанович? - спросил Лобанов-Лопата. - Побьют их за стенами.

- Пускать ногаев в город да с оружием никак нельзя. Откуда знаешь не сговорились ли они с башкирами? Ударят в спину, - возразил Пётр Каменной.

- За ногаев бояться нечего. Они сиднем не сидели. Кто ещё не был в их стане тот не ведает, что они уже и тын себе изладить успели, а за тыном да ещё под прикрытием наших затинщиков и стрельцов их не взять. 

Совет приободрился - словно скинули морок, навалившийся на них. Спокойстиве воеводы, его невозмутимый вид сделали своё дело. Он не выказывает даже излишнего интереса к донесению о враге - сидит на лавке и как ни в чём ни бывало глушит молоко.

- То ещё знать вам надобно что к нам направлен сильный отряд из Москвы - и пушкари и стрельцы идут, да ещё четыре лекаря нам присланы. Так что один у нас путь - одолеть мятежных башкир.

Ночь пересидели тихо и спокойно. Несмотря на то, что поначалу тревога охватила всех, но уже через некоторое время эта волна беспокойства сошла на нет. Самара не в первый раз встречала кочевников под стенами.

Первые всадники появились на следующий день только  к вечеру. На самом краю чёрные точки постепенно густо покрыли всё то пространство, где ещё недавно прошли ногайцы и скоро дошли до места, где был разбит первый стан мурзы Нурбека. Тут же на этом месте установили юрты и разожгли огни. Уже к ночи подтянулись основные силы мятежных башкир. И судя как прибывало огней в стане эти силы всё прибывали и прибывали.

- А вот и плохие вести, - сказал Пётр Каменной. - Видите идут большие точки там в самой дали?

- Это ты глазастый, мы так далеко не разглядим. Уж ночь на дворе...

- Вьючные лошади идут - то ли два, то ли четыре вьюка волокут. Может быть верблюды - это ещё хуже.

- Верблюды у нас? Зима их прикончит...

- Это навряд ли... Весна подбирается. Уже и не так холодно ночами даже, а днём солнышко уже дОбро греет. А везут они не что нибудь - вьюки с овсом и ячменём. Попомните моё слово.

- Да откуда у них? Они же кочевые... не сеют, не жнут...

- Ты думаешь, что купить у нас же, в той же Астрахани не могли? Они давно уже готовили разорение Самары, судя по всему. Может уфимские сёла пограбили. А может быть из южных городов притащили - там хлеба всегда много.

- Нечего гадать! Чего бы они там не везли явно к этому наскоку они готовы. Долго ли под стенами просидят? - воевода был в задумчивости. Если башкиры пришли надолго, то очень и очень многие планы рушились, а это могло навлечь и государеву немилость.

Собравшиеся на стене командиры уже отчётливо видели воинство сошлось под стены немалое. Где-то вдали пели дружно, многоголосо какую-то боевую песню и время от времени поднимался страшный гвалт.

- Что это у них там? Уж не готовят ли они приступ ночью?

- Это они буйный кумыс* пили, - со знанием дела сказал Лобанов-Лопата. - Пьяные, вот и галдят. Вряд ли пойдут на приступ. Они и завтра могут себе роздых устроить. И вообще попробовать нас измором взять.

Пушкари предложили вдарить по стану степняков. Дальность позволяла надеяться, что ядра по крайней мере перепугают кочевников, но решили, что до того как те пришлют послов, ничего такого не предпринимать.

Несмотря на подступившую к городу опасность и эта ночь прошла тихо, без происшествий - разве что в кабаке подрались меж собой питухи - голь кабацкая. Но этим и дела нет до войны, одна забота хмельное застать, а коль не получится у других отобрать.

***

Григорий проснулся под утро, но ночь была ещё крепка и рассвет был не скоро. Что-то могучее, сильное ударило его в сердце, он даже не проснулся, а словно в обмороке пришёл в себя - выплыл из тумана. Сел на постели. Мэри крепко спала. Её черт таких родных и дорогих он не видел - кромешная тьма. Только очень тихое и ровное дыхание.

Что ж это было? Словно жар в груди горел, но болезненности не было, а была странная неизъяснимая лёгкость. Что это? Тревожное чувство? Как будто нет, но потрясение было сильным - сон отступал медленно, но вот уже его не было ни в одном глазу. Привыкший просыпаться долго и с трудом, Григорий поражался произошедшему.

Вспомнилось - "сердце-вещун", вот что ему говорили скоморохи, когда он с ними грелся у костра. Как давно это было - в прошлой жизни! Два года назад вот так же когда дело шло к весне ночью у костра он сидел с этими странными людьми неизвестно почему колесившими по Руси со своими нехитрыми пожитками. " Не узнаешь его кроме как по жару. Он горит, но не сжигает. Сердце-вещун чует беду, радость, но главное - дорогу находит. В чужом городе, в чужой стране сердце-вещун дорогу найдёт к тому единственному человеку который один тебе на белом свете и нужен, Богом послан".

Григорий откинулся на подушке - света было мало - серп луны был тонок и замёрзшее оконце света совершенно не давало - оно только угадывалось.

"Неужели бакшкиры? Неужели идут на приступ, а сердце о том предупреждает?" - вдруг мелькнуло у Григория шальная мысль.

Он быстро, хотя и крайне осторожно вышел в соседнюю комнату, затворив дверь. Горевшая всю ночь толстенная свеча из боярских запасов свет давала тусклый и вся оплыла потёками, по огарку было понятно - прошла большая половина ночи. Одевшись Григорий зажёг ещё одну свечу и, быстро набросав в дневник несколько торопливых строк, погасил её. Надо спешить! Сердце торопило его.

В тереме воеводы был переполох. Григорий сразу почувствовал неладное когда перешёл в ту часть, что занимал хозяин и его многочисленная родня.

- А, Григорий! Разбудили тебя?

- Нет, сам проснулся. Что происходит?

- Отец Димитрий помирает! Бьётся в горячке - внезапно его какая-то хворь свалила и к утру видно кончится.

- Да что ж такое-то?! - воскликнул Григорий неожиданно и испугавшись и поняв, что сердце его звало к старцу. - Где он?

- Где ж ему быть? В Соборе, настоятель отмаливает его, всё надеется, что перед образами больше милости Божьей будет!

Григорий взглянул на воеводу совсем другими глазами - невозможно было представить, чтобы этого закоснелого в своей боярской, воеводской гордыне человека, этого крепкого властного хозяина, могла так тронуть чужая беда. Но Давыдов был расстроен и даже пришиблен.

В мгновенье ока Григорий оказался в Соборе, даже не оседлав своего Воронко, просто накинув попону, домчался вмиг. Он словно чувствовал, что его ждут, о нём молят.

- Явился, соколик! Бог ведёт тебя! - обрадовался настоятель, отец Дионисий.

- Как не явиться батюшка, коли тебе я надобен?

Отец Дмитрий был бледен как полотно, его руки были сложены на груди в руках крест с большими густо-красными лалами*. На лице лежала печать смерти, но глаза блестели и взгляд этот был насторожен и суров.

- Не мне надобен, Руси-матушке... Слушай и затверди - береги царя, Алексея Михайловича... и наследников его береги. Пока дышишь - молись за них, как учил тебя... Уразумел ли?

- Беда грозит царю? - сердце Григория купало, и он подумал о царевиче Алексее, который должен был быть сейчас в Переяславле-Рязанском. Что с ним творится? Неужели беда с отроком?

- Беда грозит. Смуту готовят ближние царёвы, а на Ртищева надёжи нет. Не убережёт.

- Поведаешь кто враг?

Лицо слуги Божьего было словно лицо ангела - словно уже не принадлежало этому миру, и Григорий не обольщался - с минуты на минуту старец испустит дух.

- Враг у нас один - не подпускай его близко к царю... и слуг его подальше от государя держи...

- Сатана? Он враг? А кто же слуги его?

- Дух Святой тебя вразумит. Сам берегись как бы не прельстил тебя враг, - вдруг старец возвысил голос и неожиданно громко, словно и не был при последнем издыхании, приказал - А по мне не плачьте! К Господу моему иду, и жду не дождусь мгновения того когда сретенье наше случится! Зажился я на белом свете как Симеон-волхв и всё молил чтобы Господь отпустил меня, да вот и настал сей час!

Замолк и в Соборе стало тихо настолько, что слышно как трещат свечи.

- А ты, Григорий, сын Онисимов, помни зарок свой - все дни жизни твоей береги царя, наследников его и престол царский!

Старец закрыл глаза и перестал дышать. Вот так спокойно, просто, словно смерть это лёгкая дремота, сон.

Слёзы навернулись у Григория на глазах, но он не дал им ходу. Чего ему это стоило могла бы сказать прокушенная до крови губа, но эта боль была куда как менее чувствительной, чем та боль что терзала его душу. Он не понимал для чего так жестоко с ним обходится Всевышний - сначала Он забрал отца и подверг настоящим мытарствам в чужом доме, затем на большой дороге, среди жестоких и чёрных от злобы и ненависти людей. Свёл с иноком Артемием, и отнял его, а теперь вот ушёл тот, кто буквально с одного только взгляда понял его, одним только разговором поставил на стезю праведности, словно дух вдохнул в истомлёную душу. Сам того не осознавая Григорий ощущал отца Димитрия так, будто это был его родной дедушка и как сирота тянулся к нему. А сколько знал-то его? И недели нет!

Отец Дионисий, настоятель Собора тоже замер, словно в замешательстве, только начав осознавать утрату своего друга и наставника, но вот уже он наложил крестное знамение, раз, другой, третий и начал чин отпевания.

Внезапно ударил колокол - слово кто-то заранее знал что дух старца отлетел. Тяжело, гулко, раскатисто лился бронзовый глас "Певуна". Все стоявшие при кончине отца Димитрия переглянулись - "Что это?" По обряду должно было отпевать под колокольный звон, но на звоннице никого ещё не было. Да ещё одна странность - никто не бьёт в "Певуна" вот так вот сразу, начинают всегда с малых колоколов.

- Набат! - наконец сообразил кто-то. - Это набат!!!

Григорий всем существом своим почувствовал - "Началось!"

- Отец Дионисий, что мне делать? - спросил он.

- Каждому своё место Господь Всевышний предуготовил. Твоё место подле воеводы сей час - старец тебя благословил и отошёл к Господу нашему, я провожу его. А ты спеши!

Григорий обратился к иконе Богоматери перекрестился и выскочил вон.

Распутывая повод на коновязи он чувствовал, что руки его трясутся, что всего его лихорадит. "Башкир идёт на приступ!" - крикнул кто-то на улице, и от этого стало совершенно не по себе. "Мэри! Дай-то Бог чтобы её этот гулкий набат не разбудил".

Город мгновенно встрепенулся, даже издалека на стенах видны были бегающие люди с бердышами, послышались первые выстрелы и матерная брань. Григорий увидел как через высокую стену переметнулась первая огненная стрела, вторая, а затем и целый рой стрел.

- Ха! Бесермене думают город зажечь? Все крыши-то снегом завалены! - сказал кто-то, и громко расхохотался. В этом голосе была какая-то особая удаль, презрение к врагу и смерти.

- Ну что братцы?! Все готовы? - это уже кто-то из стрелецких десятников распоряжался на стене.

"Началось! Началось! Началось!!!" - одна единственная мысль лихорадила Григория.

==========

Ямчужный двор - мастерская по изготовлению селитры и пороха.

Буйный кумыс - кисломолочный напиток, в котором содержание спирта может быть достаточно велико, до 40%.

Лалы - в старину камни красного цвета в основном красная благородная шпинель, чуть более дешёвый чем рубин(яхонт) камень.