1663. Гнев и милость

Ночью Григорию приснился кошмарный сон и в этом мороке его так тряхнуло, что он проснулся среди ночи. Умаявшаяся от хлопот и переживаний Мэри крепко спала и Григорий без опаски выскользнул в светёлку и сел подле печи, которая была тёплой и уютной. Придя в себя он попытался вспомнить морок, но видения были смутными, запомнился лишь леденящий ужас и апатия, которая наступила после него. Как хорошо, что всё это лишь во сне!

Печь остывала долго, поскольку была очень массивной, добротной. Намаявшись в своей жизни по чужим углам, а и того хуже - в лесах, да на пожарищах, ночуя в стогах сена, в сырых бурдюгах*, а то и под открытым небом, теперь Григорий больше всего на свете ценил возможность выспаться в нормальной постели, или вот так прислониться к печи.

Понимая, что уже не заснёт до самого утра, он разжёг большую свечу и стал писать в свой дневник то, что произошло с ним за последнее время, когда он не имел возможности вести записи.

В воеводских палатах было очень уютно и Григорий даже почувствовал угрызения совести за то, что князя Волконского отправил ночевать в овин под присмотром стрельцов,  княгиню и его двух дочерей он нарядил в паломничество в Сергиевский монастырь, что ютился на юго-западной окраине Уфы, где им по его просьбе нашли самые маленькие и тесные кельи.

Перо Григория уже давно достигло той бойкости, что он не задумывался о кляксах и помарках - их попросту не было. Вязь строк споро заполняла листы дневника и увлекшись этим делом он не заметил как пропели вторые  петухи - скоро заря!

"А ведь мне надо и Государю грамоту отписать о произошедшем, - вдруг подумал он и удивился как ему такая мысль не пришла в голову ранее. Сказано - сделано.

Старательно выписав титло со всеми именованиями, рассказав как прибыли из Самары в Уфе Григорий решил повиниться за своё самоуправство:

"Въехав в Уфу, я и мои люди увидели город в опустошении и разорении, стены пожжены и наскоро завалены, дома в городе худые, люди нищенствуют, торг в запустении. И в удивлении мы, холопы твои, прибыли ко крыльцу воеводы уфимского Андрея Волконского и застали его во хмелю, произносящим слова хульные, обидные. Не за себя возгорелся у меня гнев, царь-батюшка, но за то, что службу твою бросил воевода в небрежении, о чести государевой не радеет, а токмо потеху хмельную знает. И словно бес попутал меня - о чём сожалею всечасно и в стыд пришёл неимоверный - но выхватил я карабин и сбил с воеводы шапку бобровую пулею, а самого его в обморок поверг. И словно пелена перед глазами пала, кнутом его чуть не запорол, как бы не стрельцы, что отволокли меня прочь. И в том винюсь я, Государь-батюшка, что при скопе народном всё это случилось, и народ видел униженье воеводское, меня же принял за присланного тобою, царь-батюшка, нового воеводу. Посему прошу назначить мне наказанье справедливое и не отрекаюсь понести его, но и пришли в Уфу нового воеводу, бо Волконскому здесь больше веры и уваженья не будет.

Дорогою в Уфу ещё, ведомо нам стало, что в городе бесчинствуют ближние воеводе градские люди. Сыскав их, и допытав у них их вины, сверив их слова с тем, что многогласо о них жалуются городские людишки, нашёл я, что воевода уфимский воров пригрел, а они противу твоей власти воруют, людей русских и башкирских и иных гнетут вседневно. И опричь того, в государеву казну руку запустили. И ведомо мне стало, что они составили шайку лихих людей, что под видом башкир грабят русски селенья, а под видом государевых людей башкирские, умножая гиль. Сих хитников мы изловили тем же вечером и ковали в кандалы, посему и просим воли твоей - слать ли их в Москву для суда и расправы, альбо решить дело на месте, чтобы иным неповадно было.

Особо довести до тебя Государь хочу, что многие башкиры, что приходят теперь в Уфу, и что встречали нас по пути из Самары просили отпустить их вины за то, что подняли против твоей воли бунт. То происходило по неразумению воеводой их обид на лихих людей, а так же на чернецов, что без воли твоей отнимают земли у башкир. Клятвам их я не стал верить пока не принесут они ясак за те два года, что они его не платили, на что многие согласились, что сие справедливо будет. Однако ж просьба к тебе Государь от народа башкирского - приять их и выслушать обиды.

На дворе запели вторые петухи - скоро заря. Григорий завершил письмо здравицей и подписался. Окинув взглядом своё творение он с удовлетворением отметил, что устав был твёрд, строки легли ровно, и помарок не было. Оставив бумагу просыхать на столу он вышел на крыльцо и с удовольствием окинул взглядом Уфу, что очень хорошо просматривалась с воеводского терема. Неподалёку звонарь вскарабкался на колокольню и видно было как он крестится перед тем как начать утренний благовест. Люди спешившие по улице услышав один за другим три удара большого колокола крестились на церковь, а кто-то и поспешал к ней. Григорий тоже трижды перекрестился - всё ещё неловко, и поклонился в пол.

А звонарь совсем не по уставу вдарил трезвоном. Уфа встрепенулась, ответили с других звонниц, и пошла голосистая медь души людей радостью наполнять.

- Григорий Онисимович, князю совсем худо было ночью. Что прикажете делать? - спросил стрелец бывший старшим в карауле, что стерёг Волконского.

- Вели привести его в хоромы, пущай погреется, а то поди-ка продрог на овине-то...

Стрельцы мигом обренулись, ведя князя под руки. Видно было, что тому нездоровится.

- Как спалось, князь? Кошмары не мучали?

Волконский ответил невпопад, но видно было, что он протрезвел окончательно. Его довели до лавки и помогли усесться за стол. Григорий сел напротив вглядываясь в лицо уфимского воеводы.

- Андрей Михайлович, пристало тебе повинную грамотку Государю отписать. Почто в Уфе-городе шарпальников пригрел, почто башкир гилевать вынудил.

- Не делая того!... - воевода замялся, не зная как обратиться к Григорию.

- Можешь звать меня Григорием. Царь-батюшка меня к тебе, князь, на подмогу прислал, чтобы башкир от бунта отвадить, да как я вижу оне не очень-то хотят бунтовать...

Волконский наcмелился и взглянул в глаза Григорию, немного обмяк, расслабился, поняв, что царёв человек настроен миролюбиво. Князь несмотря на то, что был старше Григория на тридцать лет - на целую вечность! - всё-таки очень сильно робел перед этим юнцом.

"Кто он? Морозов? Милославский? Почему такой молодой и с такой властью?!" - мысли роились и клокотали в гудящей голове воеводы, но ответа он не знал. Украдкой взглянув на Григория он не мог узнать в нём ни черт Милославских, ни черт Морозовых, никого он ему не напоминал. Может быть немного - совсем чуть чуть он был похож на царя... "На царя?! Да что ж это такое? Кто ж он?!"

- Ведомо ли тебе, князь, кто таков Сары Мерген?

- Наслышан, что он... он заводчик бунта, царевич из рода Кучума.

- Чепуха! Сары Мерген из простых - и вообще он башкирского роду-племени, но говорил, что происходит из чингизидов. Они все так говорят. Так вот - сего Сары Мергена мы под Самарой взяли в полон.

- О! - только и вымолвил Волконский. Вся округа полнилась слухами, что Сары мерген великий воин и великий полководец. Его боялись, и даже воевода Уфы тому страху поддался.

- И не просто взяли мы его - нам его башкиры головой выдали. Доказали преданность Государю. Чуешь чем дело пахнет? Понимаешь, Андрей Михайлович?

- Нет, - тихо вымолвил Волконский понурив голову.

- Пахнет всё тем, что попадёшь ты на царский суд поскольку верных клятве башкир своими делами раздражал. Они со своими обидами отправятся к царю - и на кого они клапать будут, как мекаешь?

Волконский и без того бледный от того, что его мутило, вообще стал словно стена - в его безжизненных порыбевших глазах сквозило отчаяние.

- А что можно сде-де-лать?

- Что сделать? Пред башкирами повиниться; попов кто не по-писанному себя вёл да не добром земли у башкир отнимал - взять в оборот, да заставить вернуть отнятое.

- Но ведь я не указ митрополиту уфимскому! Патриарху ён подотчётен!

- А где сей час патриарх? Бежал с престола, сан бросил. Вот и распоясались некоторые из духовных пастырей.

Князь постепенно приходил в себя. Голова его трещала, глаза красные, пустые смотрели не мигая, но тем не менее князь почувствовал, что угроза настоящей расправы над ним миновала.

- Так думаю, что быть тебе теперь в опале. Но коли повинишься и всё как было царю доведёшь. смилостивится, и останется твоя голова на плечах.

- Но за что же меня? Гиль не с моих земель начался!

- А ведомы ли тебе сии холопы - Микита Юрьев сына Аничков, Ивашка Павлов, Приклонский, Киржацкий и Ванька Кулаков? Мы их вчера тоже побрали, да допытали как положено о их делах богомерзких и неправдах царененавистных. Казну большую у Киржацкого взяли, да разбойных людишек почитай ещё двадцать душ повязали как кутят. Смекаешь Андрей Михайлович!

- На посулы не поскуплюсь, всё отдам! - вдруг взмолился князь, считая, что Григорий вымогает у него деньги.

Стрелец рассмеялся, сначала звонко-заливисто, а затем уже не так-то и по-доброму. Мурашки пошли по спине уфимского воеводы.

- За кого ты меня принял, князь? Неуж мне нужны твои деньги недобрые. обманом выбитые. Оне ж в крови поди-ка?!

- Не было того, а если и было, то о крови мне не ведомо!

Григорий встал и метнул гневный взгляд на князя, вогнав того в оцепенение. Со всей мочи дал он кулаком по столу, да так, что тяжёлый дубовый стол скрипнул, подал голос.

- Не понял ли ты, князь, что шутки закончились? Мало тебе было кнута за твои хмельные слова, так ты ещё и упорством отягчаешь свою вину? Запираться будешь - не повинишься и конец тебе. Бросят голову на лобном месте на поругание воронам.

Григорий подошёл к своему ларцу в котором держал бумаги и серебро, достал небольшую книгу, завёрнутую в бархатный пурпур, раскрыл и ткнул князя носом.

- Чти отсюда, да разумей. К тебе это в первую голову относится!

Князь медленно, неуверенно стал читать вслух:

- Потом Иисус вошел в Иерихон и проходил через него. И вот, некто, именем Закхей, начальник мытарей и человек богатый, искал видеть Иисуса, кто Он, но не мог за народом, потому что мал был ростом, и, забежав вперед, взлез на смоковницу, чтобы увидеть Его, потому что Ему надлежало проходить мимо нее. Иисус, когда пришел на это место, взглянув, увидел его и сказал ему: Закхей! сойди скорее, ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме. И он поспешно сошел и принял Его с радостью. И все, видя то, начали роптать, и говорили, что Он зашел к грешному человеку; Закхей же, став, сказал Господу: Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо. Иисус сказал ему: ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама, ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее.

- Так что, Закхей Михайлович, как мекаешь?

- Всё сполню! Не выдавай меня государю, благодетель мой!

В горницу вошла Мэри - она уже проснулась и умывшись успела нарумяниться. Волконский удивлённо глядел на неё, и тем более удивился, когда она поклонилась ему в пояс чисто по-русски, спросив с сильным ирландским акцентом:

- Хорошо ли отдыхали, хозяин наш? Не теснит ли Вас Григорий Онисимович?

Она поцеловала Григория и обняла его не дожидаясь ответа.

Растерянный воевода что-то ответил, сам смутился своим косноязычием, но Мэри продолжала:

- Дочки у Вас, князь, премилые девицы! Мне кажется, мы с ними сойдёмся. Ежели Григорий Онисимович будет больно строг, то я готова Вам заступницей быть!

***

Переполох вызванный тем, что стрельцы похватали многих лихих людей напугал не столько разбойный люд, сколько бояр из малых родов и детей боярских. Многие из них тоже были замешаны в неблаговидных делах, а это значило, что угроза как дамоклов меч нависла и над ними. С десяток именитых горожан собрались в трактире потолковать о происходящем.

- Говорят в Самаре он навёл свои порядки и Давыдова так зажал, что тот страху натерпелся, - затеял разговор важный, осанистый купчина Облазов. - Коль так дело пойдёт, наш промысел вполовину доход потеряет.

Говорил он не таясь - купцы не только торговали, но и частенько грабежом промышляли. Да и торговля их была чистой воды вымогательством - брали кунью шкурку за пять алтын, а сбывали за московских торгах за два ефимка - в разы дороже, а уж если в Европу везли или хотя бы Мурман - там и за четыре можно было сбыть. Редких в уфимских землях соболей брали по четырые серебряных талера, а сбывали только за золото.

- Рьяный он, да смотришь голову сломит, - недобро хмыкнул один из детей боярских - бывалый малый Пётр Лада-Лыжский. Ходили слухи, что он в яицких и астраханских землях сколотил себе не меньше сундука серебра - то ли разбоем, а то ли полонянами торговал, угоняя в рабство персидскому шаху своих же, русских.

- Воеводу-то он отстегал как надо, да сам кто таков? Ни грамот при нём не было, ни царёва бирюча. Прибыл, навёл свой порядок, уж не самозванец ли? - подал голос Евсей Аверкиев, наверное самый родовитый из собравшихся в трактире.

- Точно! Он же слишком молод для царёва человека? Где бы выслужил такое званье чтобы воевод снимать, да притеснять? Даже среди самых родовитых такого нет - они все наперечёт.

Заспорили, оживились, но почти никто не сомневался, что прибывший с отрядом всадников человек явно не тот за кого себя выдаёт.

- Но стремена у него золотые... - задумчиво сказал Фрол Копейка, по прозвищу Щербатый. - И конька у него видели - не того на котором он ездит, другого - аргамак, не иначе, шаха персидского подарок наверняка...

- Что с того?

- И жена у него - явно не наших кровей - персиянка должно быть - брови чёрные как смоль, говорит не чисто...

- Нешто лазутчик из кызылбашей?

Новое слово подхватили и понеслось - стали обсуждать. Вино распаляло их всё больше, но всё-таки порешили направить царю свою сказку о том, что творит человек, который выдаёт себя за царёва холопа.

Сказано - сделано. Купец Яшка Облазов, взяв перо, в два счёта списал всё, что они хотели царю наклепать, а с письмом нарядили ехать Фрола Копейку-Щербатого - благо он был скорым всадником, в пути бывалым. Скинулись на дорогу - набрав десять рублей серебром - вполне достаточно чтобы в Москве нужных дьяков подкупить, чтобы письмо в урочный час попало в руки царя.

Высокий могучий детина околачивался около подворья уфимского воеводы. Под полой его кафтана - за поясом было два снаряженных пистоля, в просторном рукаве скрывалась малая сулеба - настоящий опаснейший тесак.

- Чего тут забыл? - окликнул его стрелец, подметив его не в первый раз - Пшёл вон, свинья, а то в миг дырку в бошке наверчу!

Служивый вскинул пищаль и не преминул бы спустить курок, если бы детина не отшатнулся и не пошёл прочь, бормоча про себя проклятья. "Свидимся ещё, по другому запоёшь!"

Но он был не один из тех кто караулил Григория. На противоположной стороне улицы стояли рыбные столы - выловленные на Бель-реке рыбины своими крутыми боками радовали глаз.

- Почём рыбица? - вопрошал  покупатель.

- Два алтын - голова! - нехотя отвечал башкир, наблюдавший не за торгом, а за воеводским теремом.

- Зачем так дорого просишь? Неужель чешуя у него серебро чистое?

- Не хочь, не бери! Другой бери, ты уходи!

Покупатель отходил проклиная бусурман, а нукер Сары Мергена продолжал следить за теремом. Иногда к нему подходили другие, что-то спрашивали по-своему - по их мрачным лицам никому не предвещавшим ничего хорошего было ясно - нукеры готовы умереть, но отомстить.

В это время в уфимской тюрьме - разбойном подклете - томились схваченные вчера лихие люди.

- Вечером придут наши, побьют охрану, да и мы сбежим! Не бросят в беде!

- Ага. Так и придут... нужен ты им сильно... А коли стрельцов побьют - тут уж совсем несдобровать - облавы будут да так что никто не уйдёт. Слишком опасно нас с разбойного двора спускать.

- Придут! Побоятся, что мы их под пытками выдадим да оговорим...

Григорий размышлял над тем что ему необходимо делать. Он посла за старейшинами башкир которых только можно было найти в городе, позвав их к себе. Отправив письмо царю, он не долго думал задерживаться - в конце концов Сары Мерген изловлен, бунт пошёл на убыль, а на подмогу в Уфу идут Языков с несклькими тысячами человек, да Фёдор Фёдорович Волконский - бывалый полководец - у того войска ещё больше. если какая мятежная орда не сложит оружия и не признает власти царя - то уйти от воевод будет невозможно. К тому же башкиры теперь точно не будут никого укрывать и помогать.

- Явился башкирский бек Урал Файзиев, прикажете звать?

Григорий выглянул во двор через приоткрытое окно.

- Что-то не похож он на старейшину. Обыщите-ка его как следует, потом и пустить можно.

Стрельцы расторопно выполнили приказ и ввели гостя.

- Миром ли пришёл, али обманом?

- С весть я, а тебе думай мир али не мир...

- От кого?

- От градских башкир говорить имею слово.

- Но сам ты не из Уфы, откуда?

- С Уфы!

- Ты посмотри на свои сапоги - это сапоги всадника, а не человека который по городу ноги бьёт. Или в Уфе дозволено башкирским бекам на лошадях ездить? Что ж ты пешком явился?

Видя как неласково встречает гостя их командир стрельцы напружинились, подобрались. Один достал из ножен длинный нож, не показывая его в открытую.

- Чья это тамга? - Григорий указал на свой ремень где был прикреплён знак Таштемира.

- Таштемиров род, - с плохо скрываемым презрением сказал гость.

Григорий стал догадываться кто перед ним, но виду не подал, отметив однако, что стрельцы уже поняли - гость непростой.

- Садись! - повелительно сказал Григорий, указав на место за столом, сам однако оставшись стоять.

Нехотя нукер Сары Мергена подчинился. Он видел, что хитрость его не позволила застать русского командира врасплох и теперь ждал когда представится возможность что-то сделать.

- Итак что хочешь сказть мне?

- Я знай где хан Кучук кочует...

- Мне это не интересно. Кучук - ошпаренная собака, - стрелец повторил слова татарина Едигэя, почти так же точно вскинув руки. - Зачем мне Кучук? Пусть кочует!

- Разве Белый Хан не будет рад, когда голова Кучука отделится? - нукер провёл рукой по горлу.

- Хочешь я скажу тебе, уважаемый, чему будет рад Белый Хан? Он порадуется, если твой хозяин поступит к нему на службу по доброй воле, а ты вместо того, чтобы охотиться на меня, последуешь за ним. Твоя сабля нужна Белому Хану!

Глаза нукера сверкнули - он не ожидал, что хитрый русский его раскусит.

- Ты как лиса. Тебя не обмануть, - с вызовом сказал степной воин и вскочил из-за стола. Тут же на него навалились трое стрельцов, что стояли за спиной, а один приставил нож к горлу. Однако батыр не был промах, извернувшись он откинул того, что держал нож, перехватив его вооружённую руку завозившись с двумя другими.

Григорий выхватил пистоль, навёл в голову башкира, но тот не испугался словно не понимал, что в этом зрачке ствола кроется свинцовая горошина, несущая смерть.

- Силён! - прохрипел один из стрельцов. Они с трудом, но одолевали нукера.

В горницу ввалились ещё двое служивых и скрутили лазутчика, накинув ему петлю на шею.

- Сколько у тебя товарищей? Где они? - спросил Григорий . - И не пробуй развязаться - петля накинута так, что ты себя задушишь, если будешь трепыхаться.

Но башкир молчал. Пугать его было быссмысленно.

- Вот что, братцы. Видите на той стороне стоят люди с лотком рыбы - вяжите их. Но берите сразу - чтобы опомниться не успели - иначе перебьют наших. Видали какие крепкие?

Иван Сомов выслушав приказ кивнул. "Не впервой! И не таких карасей из пруда доставали!" Башкира уволокли, заперев его в подклете терема, не развязывая.

Через полчаса туда же бросили ещё троих его подельников - взяли их быстро - налетев на лоток конями, и набросившись сразу со всех сторон - из толпы.

В обед, когда солнце уже перевалило к вечеру в горницу попросился Салаватка.

- С добрыми вестями, надеюсь?

Салават загадочно улыбнулся. Весть были у него не столько добрые сколько интересные.

- Посмотри Григорь Онисимыч, что тебе подарить хочу. Письмецо подмётное...

- Где взял?

- У меня глаза в голове. Увидел врага, тайком вытащил, а ему пустой лист подкинул. Пусть царю поднесёт...

Григорий прочитал вслух подмётное письмо и они с татарином засмеялись. Заржали и стрельцы, что были рядом.

- Ну, брат, услужил! Экий поклёп на меня сложили, да ладно как! Зачитаешься! Кто сии писаки?

Салават загадочно улыбнулся, но рассказал, как увидел нескольких богатых и при том весьма пасмурных людей сходящихся в одном месте, пошёл за ними тайком и подкараулил из гонца.

- А ты друг мой сердешный мог бы этого гонца опередить? Я хотя одну грамоту уже сегодня наладил в Москву, да только этого гонца нужно упредить.

- Москва далеко! - покачал головой Салават. - Не любит татар Москва! Поймают меня там, скажут нечего Салаватке там ходить!

Григорий не обратил внимания на его слова - он уже писал подорожную, чтобы ямские головы лучших лошадей государевой гоньбы Салавату снаряжали. Тут же он кратко отписал князю Шаховскому, и чуть более пространно Алексею Михайловичу.

"Любезный сердцу моему, наставник мой, князь Фёдор Иванович! Прими человека сего, Салаватку, татарина новокрещёна, который дюже как глазаст и сгоден к твоему делу сыскному. Что нужно на словах тебе обскажет. С ним посылаю сказку о важных делах Государю - доведи до царя-батюшки сие моё посланине. Здравствовать желаю, холоп твой навечно, Гришка сын Онисимов".

"Государю всей земли Русской царств и княжеств православных и бусурманских володетелю Алексею Михайловичу от холопа его, Гришки, сына Онисимова Полтева сказка собиннная*. Не дале как сего дня утром отправил тебе, Государь, послание, где всё обсказано подробно о происхоящем в Уфе-городе. Однако ж только что изловили мы ещё и нукеров Сары Мергена, а равно и перехватили письмо подмётное, что градские люди уфимские - купчины, да дети боярские - тебе на холопа твоего клепали. Сие письмо прилагаю к этой сказке, и особо на словах может о всём рассказать сей татарен новокрест - Салаватка. Его заслуга в том, что гонца-поклёпщика он перехватил, письмо подменил и снёс мне. Прошу одарить его за верную службу - бо он и в утишении бунта башкирского в числе первых был. Государю моему и семье его здравствовать, во всем преуспеть! верный слуга Государев Гришка сын Онисимов Полтев".

- Иван! Наряди Салавату Дмитричу моего Воронко и выдай два пистоля. А ты Салават не спи, не ешь - пулей лети в Москву, сыщи Фёдора Иваныча Шаховского в Разбойном Приказе, да и всё ему обстоятельно поведай!

Успехи вскружили Григорию голову. Снарядив Салавата в путь он помолился за его успешную дорогу перед домовыми образами князя Волконского и вышел на крыльцо, обнял своего гонца и проводил его. Солнце топило снег уже во всю и дороги того и гляди окончательно раскиснут и станут непроезжими - до того бы успел Салават!

Тем временем хмурый детина перелез через забор княжьего дома и пристукнул на конюшне одного из дворни, дико осклябясь. Дело! Раз всё получилось - и дальше всё пойдёт как надо. Короткая, но увесистая палица с вделанной в ней свинчаткой крепко лежала в руке, и он прокрался к подклету терема. Кто ещё выйдет навстречь? Разом успокоит любого.

В подклете сидели нукеры, которых он заметил сразу как только замер у стены дома.

- О! Поганых наловил... ну то невеликое дело... ослобонить их, или пущай сидят?

Пока он рассуждал сам с собой из-за угла вышел стрелец с вёдрами воды - поить коней. Короткий взмах и один из полтевкой сотни упал без чувств с проломленным черепом. Кровь обагрила снег, но ни вскрика ни шума - убийца был доволен.

Он взял вёдра и спрятав в одном из них палицу обошёл терем, поднялся по резному, парадному крыльцу.

- Куда прёшь? - спросил стрелец стоявший наверху крыльца. - А ну иди вниз! Ишь с пустыми вёдрами - бедоносец!

- Так я это... за помоями! В хлев снести надоть! - покорно промычал бугай, сипло кашлянув. Срывающийся его голос, дурашливость и кашель успокоили стрельца, и он пропустил убийцу внутрь.

- Ты только поживей!

Войдя в придел второго жилья он взял в руки бердыш, что стоял в углу - его оставил Иван Сомов, который находился в горнице, и острием вонзил стрельцу, что стоял на крыльце, в спину. Тот охнув осел на пол и что-то заклокотало у него в груди.

- Ну, и где же ты, царёв гость? Иди ко мне! - шептал убийца, взяв из ведра свою верную палицу. Её можно было держать так, чтобы её не было видно. Закутанная в тряпьё она казалась каким-то нелепым свёртков, даже если её заметили бы.

Иван Сомов дремал на скамье у печи. Он всю ночь не спал подле овина, где держали князя Волконского, поэтому сейчас в тепле его разморило.

Убийца взглянул на похрапывающего стрельца и на цыпочках прошёл дальше в покои... лицо его было с одной стороны злым, с другой стороны весьма удивлённым - он узнал Сомова.

- Макар! Макарушко! Да что ж это такое - вдруг закричали на крыльце. Топот многих ног по лестнице говорил, что убитого стрельца обнаружили.

"Не надо было его так сразу решать..." - просколькзнула мысль сожаления, но он-то знал, что иначе не мог - имея возможность убивать, остановить себя он был не в состоянии.

- В тереме! В тереме убийца! Тащи пищали!

В горницу влетел один из стрельцов-полтевцев, размахивая саблей.

Иван Сомов встрепенулся.

- Что?!

- Макара убили! Со спины полосанул кто-то твоим бердышом!

- Как? Макара?!

В покои ворвался Федька Москвин - пятидесятник. В руках пистоль и сабля.

- Он здесь - в тереме! Почему тебя не тронул?

Сомов вскочил - до него дошло происходящее. Стали врываться в одну комнату за другой, обыскивать весь терем, но негодяя и след простыл.

- Ушёл, гнида! Но как? Куда?

Убийца же тем временем спрятался в потайной комнате, которую хорошо знал - он не раз там бывал прежде - теперь он будет ждать - он будет терпеливым. Конечно он может и уйти - через подземный ход, но сначала нужно завершить то, ради чего он сюда пришёл...

Приволокли доктора Махолая, ещё надеясь спасти жизнь товарищу, но шотландец не мог ничего твёрдо обещать.

- Рана серьёзный, рана смерть. Молитесь угодниками, Николе - пусть заступит!

Разорвав кафтан с большим трудом остановили кровь. Разрубленные рёбра, лопатка, только чудом не задетое сердце - ещё немного и смерть.

- Лёгкое пробит, дышать не может. Водки!

Стремглав принесли водки, влили в умирающего. Из раны шла алая пена и свистел воздух.

- Огня! И шёлк, несите шёлк!

В комнату влетела Мэри - она увидела сначала суматоху вокруг оглушённого конюха, затем убитого стрельца и узнала, что ещё один смертельно ранен.

Вихрем влетела в комнату, где они сложили свои вещи, оторвала от платья оборку и вихрем же вылетела в горницу.

- Вот!

- Миледи, скрутите мне тонкую нить, - сказал Махолай по-английски.

Раскалив на огне нож эскулап стал прижигать рану - комнату наполнил отвратительный запах жжёной плоти, но никто не обращал на то внимание.

Прокалив иглу, доктор вдел нитку и стал зашивать и завязывать все те места до каких мог дотянуться.

Бежало время, раненый уже почти перестал дышать, потеряв много крови, но люди, что находились рядом с ним этого уже не замечали. Сомов молился на образа, беззвучно шевеля губами, кто-то просто впал в бесчувствнность, как истукан уставившись на ловкие руки Махолая. Наконец после вечности шотландец удовлетворённо крякнул - кровь была остановлена. Он раз за разом прокаливал нож, чтобы им прижигать рану и затем ушивал её. Шёлковые стежки аккуратно стягивали края, но в итоге всё равно не могли соединить рёбер. Наконец, доктор добрался до кожи и сшив её бессильно опустил руки.

- Всё. Теперь молитесь. Человеку больше ничего не подвластно.

- Он может выжить?

- Откуда мне знать? Я никогда такого не делать! Даже не учиться этому.

Григорий вернулся с уфимской епархии в приподнятом настроении - всё спорилось! Враги посрамлены, дело его почти закончилось. Через два дня в городе будет отряд Языкова, а там и Фёдор Волконский не замедлит. Распорядившись подготовить для прибывающих войск место для постоя, он вернулся к усадьбе воеводы.

- Григорий Онимсимович, двух человек у нас убили!

- Что?! Кто? Кто убил?

- Тать в избу прокрался - во дворе Максимку Молодого порешил, а на крыльце Макара бердышом запорол. И конюха ещё, но тот жив оказался.

Григорий побледнел. Он понял, что приходили за ним, но испугался за жену.

- Мэри! С ней всё в хорошо?

- Да, Григорь Онисимович. С ней да!

Взлетев по крыльцу и войдя в горницу он увидел десяток уставших и крайне огорчённых людей, что склонились над распростёртым на полу телом стрельца.

- Насмерть? Умер?

- Нет ещё. Дохтур мароковал чего-то, теперь молимся, чтобы жизнь Макарке вернулась. Дышит слабо-слабо, - Иван Сомов был удручён тем, что его расхоложенность погубила одного из его людей, и почти сгубила второго. К тому же его самого чудом не убили.

Узнав как было дело, Григорий крепко задумался.

- Он здесь.

- Кто?

- Убийца. Он здесь. Он спрятался и ждёт пока мы разойдёмся, думая, что он ускользнул.

Все устремили свои взгляды на него.

- Когда я служил англичанину Бофорту я знал, что у него есть потайная комната. Теперь многие так делают и из наших, - шёпотом сказал он. - несите пищали! И ведите Волконского - пусть показывает, где такая комната есть!

Князя трясло - он увидел на крыльце и в горнице ещё не затёртые лужи крови, тело Макара. После недолгих объяснений он рассказал, что комната в само деле есть и что проникнуть в неё можно из прохода соединяющего две комнаты - горницу и покои.

- Здесь. За этими досками.

Григорий и его стрельцы навели на перегородку, на которую указал князь, пищали и дали залп. Комната переполнилась едким пороховым дымом, у всех заложило уши и они с трудом могли расслышать - не было ли стона или звука падения тела.

Иван Сомов взяв в руки топор ловко стал крушить перегородку, оказавшуюся тонкой.

- Ушёл! - сказал Сомов, как только откинул в сторну сокрушённое препятствие.

Из подземного хода тянуло сыростью и затхлостью. Убийцы след простыл. В глубине виднелась решётка запертая снаружи. Распорядившись запереть подземный ход ещё и изнутри, Григорий отправил стрельцов в избы, где они встали на постой, а сам сел напротив Волконского и Сомова всматриваясь в лица обоих.

Тягостную тишину нарушил сотник.

- Кто-то из наших наверняка его видел. Вызову тех кто на воротах стоял днём.

Григорий промолчал, наблюдая уже за Волконским.

- Я тебя повешу, князь. Два моих человека убиты, а убийца прекрасно знает, где у тебя тайная комната. И ты молчишь... Кто это? Где его искать?

- Это человек Алабаши, то есть Васьки Крижицкого. Это страшный человек, страшный. Я его всего два раза видел...

- Откуда он знает про ход?

- Во время осады я его и Алабашу отправлял этим ходом за стену города, чтобы они неприметно, не отмыкая ворот вышли.

- И куда он ведёт? Где встречать вашего изверга?

- Я не знаю, ей Богу не знаю! Последний раз я ходил им три года назад, когда его только прорыли. Да и то не до конца. Боюсь таких мест, боюсь застрять.

Григорий почувствовал усталость - напряжение дало о себе знать... И ещё не только усталость навалилось на него. Впервые он по-настоящему почувствовал что такое потерять своих людей. Максимка-молодой - совсем ещё зелёный стрелец был - лет двадцати пяти от роду. Двое рябят у него в Москве остались... Что теперь его жёнке сказать? И Макар тоже, видно, не жилец... Доктор конечно старался, но после таких ран не выживают. До утра бы дотянул Макар, хоть бы слово напоследок сказал.

- Иван Алексич, стрельцов потом расспросишь. Приведи попа. Надо Макара соборовать...

Взгляд Сомова окончательно потух, в глазах слёзы.

- Эх! - сказал он и вышел.

Григорий вспомнил как ночью проснулся от морока, и вдруг вспомнил, что во сне он видел какую-то битву, где за ним гнался враг, а он насилу от него ушёл. Только вот что было дальше, одолел врага или нет, он не знал - проснулся.

Выйдя на крыльцо Григорий крикнул вниз стрельцам караула:

- Тащите сюда Крижицкого-Алабашу. Будем эту тварь на воротах вешать!

==========

Бурдюг - землянка; иногда дом засыпанный землёй под самую крышу.

Собинная - особенная.