- Где Сенька Самаренин?
Стрельцы мялись, переступая с ноги на ногу.
- Что молчим? Где он?
- Не серчай, Григорь Онисимыч, нету Сеньки, а где он не ведаем!
Сотник Никола Семец, обычно нагловатый и развязный теперь стоял как в воду опущенный. Его товарищи - десятские виновато косились в стороны, теребили жидковатые бородёнки или мяли шапки в руках. Григорий начал жалеть, что командовать самарской сотней поставил совсем молодых парней из самих самарцев, а не как ему советовали взять бывалых, толковых стрельцов из других сотен.
- Пропал ваш товарищ, ведению которого поручен десяток молодых безбашенных олухов... Вы ни его самого не сыскали, ни мне не доложили! Хороши, нечего сказать! Кто десяток Сенькин восприял? Кто им глава пока Сенька пропал? Семец - тебе ответ держать!
- Думали найдётся...
- То есть, вы собирались вместе, садились, обсуждали пропажу товарища, думали и купно решали что делать? Что значит это твоё "думали"? Ты думал? Или все вы каждый себе на уме "думали"?
- Да ведь никто не думал, что Сенька взаправду пропадёт! - сказал Егор Никитин, один из десятских.
- Что значит теперь "не думали" - вы думаете или не думаете? Один говорит "думали", другой "не думали"... Кому верить? Это нужно понимать так, что он и раньше пропадал на день-другой?
Никитин понял что сболтнул лишнего, но было уже поздно.
- Братцы, вы что не видите, какой беспорядок тут устроили? А навык вы как оттачиваете? Бо забросили сие? А ну как я вас спрашивать почну, что вы сделали за эти дни, седьмицы, месяцы? Что вы встали как идолища поганые? На меня смотрите, я глаза ваши зреть должен!
Но стрельцам было так стыдно, что сил смотреть Григорию в глаза они не нашли.
- Завтра будет наново война с ляхом - вы того не ведаете что ль? Завтра вам доведётся сойтись с сильным, опасным и коварным врагом. Они годами живут этим ремеслом - и шляхта и наёмники мечом свои богатства завоёвывают, это настоящие бойцы! Как вы с ними биться будете коли не научены строй держать, коль палить не умеете как должно? Чем вы их бить собираетесь? Мясом своим будете их палаши и сабли тупить? Бердыш забыли, стрельбы забыли... Люди разбегаются, теряются, по лавкам уселись... Если сей час вы не можете держать порядка, что будет когда завтра ляхи выбьют половину из нас - остальным тоже помирать? Кто примет командование когда Полтев, Смирной, я, головы сложим? Как вы будете командовать, если и сей час с тем не справляетесь?
- Прости, Григорий Онисимович, выправим дело.
- Меня царь отсылает на Левобережье, в Нежин. Месяц меня не будет, иль боле - на кого мне сотню оставить? А ведь сейчас Полтев верстает ещё молодцов - их бы вам уже учить, а вы-то ничего толком и не умеете! К вечеру сыскать Сеньку, сей час собрать его десяток вести на поле вместе со всеми. Стрельцов, кто не в караулах из лавок достать, с приработков снять - всех в поле, ратному делу учиться! Прибуду буду проверять по-настоящему! Кто не покажет должного вылетит с десятских, а коль так и ты Никола сотником не будешь! А ежели какой стрелец с лавки не сойдёт, того пинками со службы погоню - мало государев оклад вам положен разве?
Самаренина нашли в кабаке - пропился до креста. Приволокли в приказ, всыпали плетей, облили водой да бросили в застенок - приходить в себя. Полтев увидав такое дело устроил ещё один разнос Семцу. Влетело и Смирному, что командовал сотней в отсутствие Григория.
- Ну что друг мой ситный, очнулся? Снова в застенке?
- Да... Прости, Григорий Онисимович, виновен зело я.
- Почто в кабак пошёл? Деньгу некуда спустить?
- К деньге не прикасался, с чужого пил... Настёна моя пропала! Пропала! Нет её нигде, а коль сгинула и мне не жить!
- Пропала - найдётся. Это причина чтоль в кабаке жизнь губить? Нужен ты будешь ей в таком виде? Дщери купеческой за стрельца-пропивашку ли идти?
- Не могу я! Кровь в жилах горит!
Резко открыл открыл клеть, выволок Сеньку вон и стал его трясти:
- Ты хоть понимаешь, сволочь, что ты делаешь? Горе у тебя? Напился, насвинячился, а Настька твоя сей час может быть с пробитой головушкой лежит где, может сей час её насильничают или верёвки из неё вьют. Душа у него горит!
Григорий размахнулся и со всей силы ладонью вдарил Сеньку по щеке, замахнулся и вдарил по второй.
- Каждый час, каждый день всё меньше и меньше случая найти её, но ты дурманом себя глушишь? Кто ты после этого? Где она, твоя любовь? Ты землю рыть должен, глаз не смыкать, а ты шары залил, бошкой мотаешь! Кто тебе разрешил, кто тебе право дал руки опускать? Ни мне не сказался, ни товарищам своим, никому - пошёл в кабак! Какой ты мужик после этого? Какая из тебя ей опора, защита? Ежели ты и этого ей дать не можешь - зачем ты вообще смотришь в её сторону, про любовь тут расусоливаешь?
- Легко тебе, Григорий Онисимыч так говорить... Сам бы попал так вот... как кур в ощип...
- А что ты знаешь, дрянь малодушная? Разве мою Мэри так вот не хитили среди белого дня? Разве я не поднял на уши тех, кого только мог, и разве не делал свирепые, безрассудные вещи чтобы найти её? Разве не этими вот руками я обидчика её через всю грудь пропахал кинжалом? Что ты знаешь о том через что я прошёл? Ты же хорош - деньгу не трогал он, а где твой кафтан стрелецкий? Где портки? Где казённые вещи? Пропился до креста - как вернёшь сие? Как ты после того ей на глаза покажешься?
Григорий швырнул здоровенного Сеньку через стол, тот кувыркнулся и брыкнувшись на лавку свалился на пол.
- Где ярость твоя? Где? Где твоя ярость, я тебя спрашиваю?! Как ты смеешь валяться в бреду, когда твоя любимая в беде?
Сенька начал закипать, ему и оскорбления досаждали, гордость бередили и ненависть к своему малодушию вскипала, бурила.
- Не медля найди себе платье стрелецкое, не медля иди на реку да хмель сгони, не медля товарищам своим явись! Тебе сей час ясная голова нужна, а не чан с пойлом. Ступай и чтоб духу твоего в приказе не было! Ищи! Всю Москву мне на уши поставь, но найди зазнобу свою!
Мэри не выходила из светёлки, не спускалась ко двору, не брала более Рюзгара, не летала ветром по Москве. Сначала ей было просто тягостно от предстоящей разлуки, но на второй день случилось с ней виденье обморочное, страшное.
- Что ты пригорюнилась, что голову повесила, что сердце кручинишь, утеха очей моих? Маэл Муйре, разве гоже так сердце моё разбивать?
Григорий обнял свою ненаглядную, она обвила его шею руками, прижалась и молчала, не в силах ничего вымолвить, разрыдалась, расплёскивая слёзы горючие, горькие, жгучие.
- Ну, полно, полно, Марьюшка! Что ты так, будто на смерть еду, будто не в посольстве мирном, словно не по своей земле, а на войну.
- Сердцем чувствую страшное, не езди туда Гриша, не езди! Я в ножки Государыне, Государю брошусь, только пусть тебя на Москве оставят!
Григорий поколебался, слова Мэри сокрушили его уверенность, смутили, как в омут бросили. Её глаза полные слёз были как никогда красивы, отказать он не мог, не имел права, но воля Государя довлела над ним.
- Да что может быть-то? Разве не надумала ты ту опасность? Разве не примерещилось тебе?
Мэри отвечала ему всхлипывая и снова ударяясь в плач. Решительно не было никакой возможности противостоять ей, но как преступить повеление Государя, как отказаться от дела, потребного Государю?
- Не хочешь оставаться, не хочешь у Государя отпроситься, возьми меня с собой! Не смогу я здесь без тебя - места себе уже сейчас не нахожу, а что будет когда уедешь? Ты всегда рядом был! Всегда-всегда! Не могу без тебя!
Григория самого чуть слезой не прошибло, чего уж давно не бывало, но если и он ещё расчувствуется - кто же тогда утешит Мэри?
- Не уезжай! Не уезжай, да? Других мало ли? Кого угодно послать можно с посольством... Гриша!
Григорий стал целовать Мэри в щёки в лоб, в губы, как маленькую испуганную девочку, коей она и была в этот момент. Словами ласковыми, да всякой всячиной стал заговаривать её, постепенно и успокоил, утешил. Видно было, что устала она, истомилась, все думы передумала, и так и не нашла покоя и теперь была уставшей, даже как будто расхворалась.
- С чего ж ты решила, что случится что нехорошее? Как так вышло? Что так напугало тебя?
- Виденье мне было Гриша, прямо вот так, наяву будто. А привиделось мне что везут тебя на телеге, а ты не дышишь, и губы синие и глаз не открываешь, припала я к груди а стука сердца не слышу... Страшно, Гриша, ой, страшно!
- Да мало ли что померещится? То виденье от лукавого, чтобы тебя смутить, напугать. Со Христом кого убоишься?
- Нет, Гришенька, нет! Не дьявол то блазнит, а от Бога-Отца весть, чтобы уберегла я тебя. Так же вот было, когда отец мой погиб - привиделось мне примерещилось, что он мёртвый лежит, но я была маленькая совсем, не поняла что произошло. Только потом мне сказали, что погиб он.
- А если от Бога-Отца, то значит отмолить ту участь злую возможно - к тому и виденье сие, так разумею. Нешто заступника нет у меня на Небе?
Но Мэри и слышать не хотела - страх был сильнее разума и страх тот был необъяснимый, внезапный, суеверный.
- Обещаю тебе, любовь моя, ни на секунду не оставаться в опасности, не буду пренебрегать доспехом, и почём зря ввязываться в бой буде случиться что. Да ведь и не предвещает ничего такого! А коли обратно сеунчем поеду с вестью до царя - возьму охрану добрую... А ещё то подумай, что от тягости твоей и виденья страшные могут быть - то дело нередкое, кого хошь спроси! Обернусь до Нежина, ещё смеяться будешь, что пустые страхи смутили тебя!
Во дворе заскрипели ворота и Григорий, выглянув из окна верхнего жилья крикнул одному из стрельцов, чтобы он нашёл дёгтя, смазать навесы. А скрипели они не без повода - во двор прибыли двое верховых, которым и Григорий и Мэри страшно обрадовались. Алексей Прозоровский и Патрик Гордон столкнувшись нос к носу перед воротами григорьевой усадьбы познакомившись, расшаркивались, пытаясь превзойти друг друга в галантности. Гордон немало удивлённый, что Прозоровский говорит по-английски сыпал восторги направо и налево, а Прозоровский в свою очередь нахваливал Гордона, слава о котором уже мало-помалу стала расползаться по Москве - по крайней мере служивый люд Гордона знал как майора отличившегося на последнем смотре и попавшего в милость к Государю.
- Любушка моя, недосуг нам плакать да горевать смотри-как кто пожаловал!
- Ой-ей! Вот так гости!
Алексий оставил коня у коновязи, и стал подниматься по высокому крыльцу, Патрик Гордон не отставал от него, пока наверху не сошлись с хозяевами.
- Заждались вас, гости дорогие! - весело кинулся на них Григорий, и Мэри, уже смахнувшая слёзы, спешила за ним.
- В Москве говорят, незванный гость - татарин хуже! Вот, без представления явились!
- Пустое! Всегда ко двору, всегда желанные под моей крышей!
Обняв сначала Прозоровского, а затем и Гордона Григорий поспешил представить шотландцу Мэри, которая была слегка смущена из-за своих заплаканных, красных глаз и особенно из-за того что поражённый красотой Мэри Гордон буквально залился краской.
- Indeed, people lie, when to describe your beauty in words! There are no words to еxpress it if you do not own dialect of angels! (Воистину, люди лгут, когда описывают вашу красоту словами! Нет таких слов, чтобы выразить её, если не владеешь наречием ангелов!) - медленно и с чувством сказал шотландец.
Мэри учтиво кивнула головой, и ответила цитатой Писания:
- Favour is deceitful, and beauty is vain: but a woman that feareth the Lord, she shall be praised. (Миловидность обманчива и красота суетна; но жена, боящаяся Господа, достойна хвалы) - и добавила по-русски: Так учили меня с детства, чтобы не на красоту преходящую надёжу имела, а на Того, Кто вечен и надёжен.
- Златое серце! - Гордон поспешил сесть за стол, сделав вид что устал за сегодняшний день. Так он пытался скрыть смущение. Красота Мэри сразила его.
- Алексий, есть ли весточка от Катерины?
- Потому и здесь! Катенька в Риге уже - бежала от своего шведа! И едва меня сие письмо разыскало, так что чаю и она сама скоро будет в Москве! Хотел было я выехать ей навстречу, да боюсь разминуться! Места себе не нахожу!
Григорий засмеялся, его поддержала и Мэри, и сам Алексей, а потом улыбнулся и Гордон. Мэри долго расспрашивала счастливого Прозоровского о письме, и он рассказал, что Катерина едет с небольшой свитой, что морской переход был тяжёлым и даже попадали несколько раз во льды, и что измотанные всеми перипетиями они на несколько дней решили встать в Риге, выбрать добрых лошадей чтобы доехать хотя бы до Пскова на своих, а дальше рассчитывать на ямскую гоньбу, которую все Катерине хвалили. Слово за слово дело дошло, до расспросов о том, как Григорий и Мэри ходили до Самары и до Уфы, чему Гордон подивился.
- Когда мой начальник пришло распоряжение с региментом* идти на подавление этот бунт, я отговорить Матвея Осиповича* ходить на башкир. А у Кровкова* есть свои заступники в Думе при царе, они его оставлять в столице, а отправили подполковника, отдав ему только половину Бутырского регимента. Мы же со второй половиной стояли как и прежде в Москве.
- А сходили бы на башкир - глядишь и со славой бы вернулись! Сей час гиль утих.
Гордон улыбнулся, хитро подмигнув Григорию.
- Известно как утишение произошло. Не даром тебе, Григорий жезл полуполковнинка вручили! Узнал об этом - и вот я здесь! Мои поздравления!
Гордон откинул полу своего камзола и достал из-за пояса небольшой, но весьма искусно сделанный пистолет, с серебряными чеканными накладками и позолотой, что затейливо обвивала ствол, наподобии виноградной лозы.
- Воистину это царский подарок! Он стоит целое состояние!
- О, не преувеличивай его цены в монетах и не преуменьшай его ценности в том, что он может тебе жизнь спасти. Он не даёт осечек. Много раз проверял. Бьёт точно! Это больше важно, чем серебро и золото на нём.
Григорий отнёсся к подарку очень серьёзно, памятуя какую роль сыграл подаренный кузнецом Гленом кинжал. Нет! Такие подарки не бывают случайными - у него должно быть предназначение...
- Мэри очень сильно переживает из-за моего отъезда в Нежин. Я думаю, что этот пистоль - веский довод к её спокойствию...
- А что может произойти в Нежине? Туда, сколь мне известно, отряжают целых шесть региментов! Причём всё людей бывалых, надёжных. Солдатские полки Инглиза, Штрасбурга и Воронина отлично вымуштрованы, а ведь ещё идут Шепелев, Полянский и Скрябин - целая армия! Навряд ли прекрасной Мэри стоит чего-то опасаться. Это будет краткая и наверняка скучная прогулка в семьсот вёрст. Казаки хотя и бывало буйствовали, но это надёжные союзники, так что опасения напрасны, - сказал Алексей Прозоровский немало всех удивив. На вопросы откуда ему всё это известно он отшучивался, но в конце концов сдался по упорству вопрошающих и открыл - его взяли на службу в Посольский приказ, где он и узнал состав посольства.
- Это вообще-то дело никуда не годное. Так вот лазутчики всё про русское войско выведают, - заметил Гордон.
- Куда им! В бумагах Приказов такой бардак, что никто толком не знает сколько войска стоит наготове. А ведь ещё кроме ратников есть и ополчение, что в подмогу идёт. Война ещё неизвестно продолжится или нет, а посмотри-ка стада бычков и овец уже траву на Смоленском тракте всю потравили. Верный признак войны - мясо пригнали, войску в корм...
- Да, война будет - из Польши верный слух есть от моих бывших товарищей - хвалятся, что скоро намнут нам бока.
Теперь настал черёд удивляться словам Патрика.
- Это что ж ты, господин солдатский полуполковник в врагами сносишься? - пошутил Григорий.
- Наёмники друг другу не враги. Они противники? Может быть! Но тут ничего личного. Это работа и мы её делаем находясь под присягой и словом чести. Друзья же мне регулярно пишут через Ригу и я им иногда отвечаю.
- Но как же ты ревностный католик и будешь биться с католиками да за православного царя?
Патрик нахмурился, этот вопрос ему самому покоя не давал, но постепенно словно собравшись с мыслями он ответил. Лоб его дотоле ровный и высокий как у ребёнка вдруг пересекли морщинки, видно было трудно давались те размышления:
- Amicus certus in re incerta cernitur (лат. Друг настоящий в несчастье познаётся). Это древняя поговорка ещё римских времён - полагаю вы её знаете, и до сих пор она не утратила значенья... Русский посол в Варшаве Замята Леонтьев мне указал - только русский царь подал руку помощи моему законному монарху Чарльзу, и мне нечем было крыть... Теперь же, преодолев целую чреду разочарований, я вполне освоился в Московии, и даже решился наконец-то жениться. Стало быть я вполне надёжен для русского войска.
Григорий и Алексей закивали головами - неженатым офицерам в Москве доверяли мало, держа их на подозрении. Удивительно было то, что Гордона сделали подполковником - ведь отродясь такого не было - даже неженатый майор был редкостью. Знаю об этом многие офицеры женились фиктивно - иначе продвижениня по службе не видать.
- А разве не собирался ты по истечению срока вернуться в Шотландию?
Гордон расхохотался, напомнив, Григорию, что в Иноземном Приказе уже получал ясное указание, что любая попытка уйти со службы может кончиться Сибирью. Дьяки прекрасно знали, что завербован Гордон был в Польше и зорко доглядывали за ним - уж не лазутчик ли в пользу ляхов старающийся.
- Сначала я по-настоящему расстроился, когда получил ясное указание, что мой контракт может разорвать только царь. А теперь я даже рад.
- И неужто наши подъячьи не знают, что ты со своими бывшими сослуживцами списываешься? В тайне то держишь?
- Безумцем быть надо чтобы такое думать в тайне держать! Нет же! Каждое письмо гербовой печатью скрепляю. Сначала его подъячий читает.
- Так а ты на каком языке пишешь-то? - спросил Алексей, удивлённо.
- По латыни... Удивляешься, что твои сослуживцы знают латынь?
Алексий кивнул, красиво лицо его было красноречиво.
- Кажется только будто Подъячие посольского и Иноземного тупые жадные скоты. Эти себе на уме... многие и латынь знают и германское наречье, а кто-то даже и по английски говорит. Они этого никогда не покажут, но читают латынь бегло, с листа. Тоже удивлён был - но среди них много тех, кто юность в монашьем постриге провёл. Раньше они меня бесили. Теперь же я их зауважал. Я рад, что не остался на службе в Швеции, не застрял при польском дворе.
- Чему ж радоваться? Как же ты можешь жить без Родины?
- Вчера в новом "Кёниксберге" встретил Перси Катта, который с Родины едва ноги унёс, так его там "ждать" изволили. Обобрали, да ещё долгом обложили - едва в долговую тюрьму не угодил. Да, именно тот Катт, о коем ты мне рассказывал. Он до того издержался по дороге обратно в Москву, что пришлось ему ссудить десяток талеров - кожа да кости, и сюртук по дороге выменял на армяк - так вот "родина" его расцеловала. Меня что ж, так же ждут? Родители были бы рады, брат мой, но уж лучше я им деньги пошлю, а сам пока жизнь свою здесь устрою.
- И что ж? Кто твоя избранница и что тебя подтолкнуло на такой шаг?
- Дочь нидерландского полковника Бокховена - Катарина излечила меня от меланхолии. Совсем было я впал в тоску чёрную и если бы не полковые дела - вернее всего помер бы от сплина...
- Когда же свадьба? Имеем ли мы возможность напроситься к вам в гости? - воскликнула Мэри обрадовавшись такому обороту дел.
- Очень просить бы вас там быть, - Гордон кивнул Мэри, Григорию и Алексею Прорзоровскому. - Но беда, что долго может это отложиться. Отец моей избранницы попал к полякам в плен и как бы я ни писал друзьям - вызволить его не получается. Наместник Долгорукий в Смоленске сей час по моей просьбе держит несколько знатных поляков для обмена... я даже такое устроил, но... но пока всё без результата.
- Так может быть как раз через Катрин и можно было бы договориться о возвращении родителя вашей избранницы, - скромно сказала Мэри и посмотрела на Гордона и Прозоровского.
- О, право же я не смею об этом просить! Но я был бы признателен, всем сердцем! - вдруг с неожиданным жаром воскликнул Патрик, и глаза его сверкнули. - Да, я бы всё отдал лишь бы вернуть господина Бокховена в Москву!
День клонился к вечеру, Мэри распорядилась накрыть стол и зажечь свечи. Было ещё светло, но свечи на столе были более чем уместны - посуда играла бликами эмали, столовое серебро начищенное до блеска - гордость хозяйки.
- Слышали вы, что царь сильный игрок в шахматы? - спросил Гордон, вгрызаясь в гусиную лапу - истинный дикий шотландский горец. - Когда я пытался сбежать из Москвы, напрашиваясь в персидское посольство, то свёл знакомство с одним из купцов. Он был лично шахом послан - высокая птица. И он мне жаловался, что царь его заставлял играть с ним в шахматы, да всякий раз побеждал. При том посол говорит, что он всегда выигрывает у всех в шахском дворце, да и при том у своего брата - великого визиря. Вот интересно - кто из государей сильнее в этой многомудрой игре? Чарльз или Алексей Михайлович?
- О, по правде царю нашему более сильным противником будет королева Екатерина и её батюшка король Португалии Жоан IV. У королевы острый ум и она весьма искусна в этой игре, - заметила Мэри. - Скучаю по своей бедной королеве.
- Это удивительно, я об этом не слышал! - Гордон не на шутку удивился.
- И никому не распространяйтесь, сэр Патрик! Екатерина Брагганса всегда проигрывает Чарльзу чтобы не затронуть его самолюбия...
Алексей Прозоровский же думал о своей Катарине и не переминул у Мэри спросить:
- А не ответсвуешь, ли ты мне, Мэри: Катарина так же мне поддавалась в игре в шахматы или же нет?
- Ты умеешь играть в шахматы? - удивился Григорий. - В самом деле?
Алексей пожал плечами - а что тут такого?
- Ты должен будешь научить меня! - в шутку вскричал Григорий.
- Пусть тебя Мэри учит, друг мой, - сказал Алексей и засмеялся от того каким ошарашенным выглядел Григорий.
- Мэри, это правда? Ты умеешь играть в шахматы? А почему же ты молчала о сём?
Но баронесса Оффали напомнила, что не раз говорила мужу о том - хотя и вскользь.
- Если вы распорядитесь послать слугу за шахматами ко мне домой, то не успеем мы закончить трапезу, как он вернётся и можно будет устроить настоящий турнир, - сказал Гордон, который гордился тем, что играл множество партий с многими командующими и важными чинами как шведской так и польской армий.
Но Мэри тихо выскользнув из горницы уже вернулась с шахматной доской и мешочком с фигурками.
- Так у тебя и шахматы есть? - Григорий взглянул на Мэри так, что она улыбнулась, разлив свой дивный, серебряный смех по горнице. - Вот уж не думал, что ты сможешь меня удивить, свет очей моих! Казалось, будто уж теперь-то я знаю тебя как себя!...
- Недавно разобрала приданное, что привезла из Англии - там они и были. Расставляйте, посмотрим как шотландское искусство будет противостоять русской княжеской хитрости...
Собрав мужа в дорогу, Мэри стала спокойна. Изменить уже ничего было нельзя и оставалось только принять судьбу такой, какая она есть. Ни с Государыней, ни с Государем ей встретиться не удалось - они ушли на богомолье, а в это время как раз царевна Евдокия наконец покинула Новодевичий монастырь и призвала свою няньку-подругу к себе, не отлучишься.
Так или иначе, но ранним утром 28 мая Мэри и Григорий простились, долго и крепко обнявшись они словно хотели оставить частичку себя другому.
- Ну, Гриша - долгие проводы - лишние слёзы. Возвращайся! И не оглядывася. Никто возложивши руку на плуг...
- и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия*. Вернусь, не замедлю! Не кручинься! Твоими молитвами всё будет хорошо! - он взлетел в седло Рюзгара, взял Тата под уздцы и не оборачиваясь выехал прочь. В конце улицы он хотел было обернуться, и увидел бы рыдающую Мэри, которая тяжело опустилась на лавку подле ворот. Но он точно знал - обернись сейчас и он не сможет уехать, или хуже того уедет и это станет предательством. Нет! Выбирать между любимой и царским повеленьем он не будет.
- Что ж! Судьба! На Бога только и полагаться!
Солдатские и стрелецкие полки, следовавшие в Нежин на Чёрную Раду выдвинулись из Москвы ещё в конце мая, и теперь, миновав Тулу подходили к Орлу - небольшому городку на Оке. Здесь лошадям, что уже неделю тянули подводы дали роздых, встав на днёвку, а князь Даниил Велико-Гагин со свитой первыми въехав в городок, начали бражничать воспользовавшись тем, что полки все подходили и подходили. Задержавшийся в пути более других полк Шепелева прибыл 1 июня и его командиры во главе с полковником, явившись на доклад князю были неприятно удивлены и раздосадованы происходящим безобразием. По всему лагерю и городку слонялись расхристанные стрельцы и солдаты, а драгуны вместо того чтобы дать роздых лошадям, носились, устраивая скачки, и тем самым сильно досаждая горожанам. Орловские городовые казаки с трудом сдерживали творящееся безобразие, и вошедший в городок полк шепелевских солдат стал им настоящей подмогой.
- Князь Данила, что ж вы делаете? Царь батюшка наказал нам быть к 12 июня - поспеем ли?
- Не твоя забота! - вскипел Велико-Гагин в хмельном бреду. - Я на дело то наряжен, а ты слушай меня!
- Надлежит мне и Государя слушать окромя Вас, князь Данила!
- Вот, выпей с нами! - сменил гнев на милость царёв посланник. Его сотовариши закивали буйными головами.
- Мы сюда службу нести пришли, а не бражничать... - скромно вполголоса ответил Шепелев. - А ну как местный городской голова грамотку о бесчинствах отпишет?
- Вот я ему напишу! Вот я ему напишу! - князь сжал кулак и в хмельном запале стал хорохориться.
Шепелев, старый рубака рода был древнего, да захудвашего, сказать что-то рюриковичу двадцать пятого колена ему было "невместно", но князь выглядел жалко, смешно, позорно, как всякий человек, начавший пить хмельное на склоне лет. Известный своей богомольностью и смиренностью Велико-Гагин ныне "покатился под горку" и в душе Шепелева шевельнулось предчувствие беды.
- Князь Данила, послушайте меня! - тихо и вкрадчиво, но очень твёрдо, почти как приказ, сказал Шепелев. Многие из тех, кто был в шатре и не расслышали что он сказал, кто-то утонув в угаре, а кто-то и желая бы прислушаться, не могли. - Царь наверняка с войском выслал и соглядатая, а значит быть беде, коли уличит тебя в бесчинстве. Не губи себя неразумием. Потеряешь уваженье царя - ушлёт в Даурию как Пашкова...
Как всякий пьяный, князь принимал все слова такого рода близко к сердцу и его лицо только что бывшее красным от выпитого стало стремительно бледнеть. Приняв самого Шепелева за того соглядатая царского князь чуть не бухнулся ему в ноги, но полковник благоразумно того не допустил. Проспится рюрикович, вспомнит как унизился перед худородным - станешь злейшим врагом ему!
- Смилуйся, благодетель! Прекрати сию хмельную попойку! - шептал Шепелев, - Смилуйся, не губи ты себя! Нас всех не губи! Разгони всех по местам, сам же опочивать изволь!
Велико-Гагин встряхнулся, какие-то мысли бродили в его голове, и было совершенно неясно чем далее обернётся дело.
Полковник увидев, что мысль князя ненадёжна, что он в любой момент может выкинуть коленце, обернулся, взял литавры и громкий звонко-грохочущий звук заставил всех поморщиться, скривиться.
- Князь Данила всем повелевает разойтись и бесчинств не творить! Как и сам щас скажет!
Шепелев обернулся и взглянул на князя. Тот на нетвёрдых ногах поднялся, и во весь свой голос, гаркнул:
- Да!!! Пошли все прочь! - голос его осёкся и добавил он уже шёпотом, свистя: - Псы шелудивые...
Никто не расслышал этого "довеска", хотя Велико-Гагин и желал, чтобы его услышали, пыжился, ещё раз и ещё напрягая свой голос.
- Вот и ладно, князь-благодетель, вот и ладно - стал его заговаривать Шепелев, усадив назад, за стол. - Не хочешь ли до ветру?...
Шатёр воеводы Велико-Гагина был громаден и из него стали вываливать пьяные начальники всего войска. Шепелевские солдаты брали их, провожали до палаток, помогая не заблудиться и не начать безобразничать. Разволокли, растащили всех тех кто сам уже почти не мог ходить. Остальные разошлись, хмурые, уже начав мучаться головной болью.
Скоро и сам князь вывалился из палатки и сопровождавший его Шепелев что-то наушничал ему, забалтывая, утишая, усмиряя гневливость хмельного воеводы. Обернувшись к своим полуполковникам он кивнул "Очистить шатёр!", когда в лагерь въехал всадник на высоком статном коне.
- Вот он - соглядатай царёв! - обомлел Велико-Гагин и чуть не бросился в пыль в пьяном ужасе, что Шепелеву трудно было пресечь - князь повис на нём.
- Батюшка-благодетель. Да что ж ты! Какой-то вояка - мож и не наш вовсе! Не знатный он, не соглядатай точно!
Но глаз князя местничеством был намётан - разом увидел он в Григории ему одному заметные черты. А потом и совсем признал...
Григорий, въехавший в лагерь шагом, увидев подле огромного чёрного шатра князя и полковника припустил к ним, остановился шагах в пятнадцати, легко соскочил, склонив голову и, не глядя в глаза воеводе, подлетел, встал на одно колено.
- Прибыл в Вам под руку, воевода! Дозвольте испросить Ваших приказаний!
Велико-Гагин приосанился, степенно выпрямив спину, напряжение его и страх спали, и он наконец ногами опёрся о землю, а Шепелев вздохнул облегчённо. Молодой всадник повёл себя в высшей степени разумно и толково и полковник увидел на его сермяжном кафтане шнуры и канты Восьмого полтевского приказа.
- Сту...пай до утра, отдо...хни с дороги, ут...ром явишь...ся! - достаточно твёрдо и спокойно сказал князь. Следа от его хрипоты не осталось. Видно было, что он пьян в дугу, но тем удивительнее было слышать его речь, ещё недавно бывшую бессвязной.
- Слушаюсь, воевода-батюшка! - Григорий как подскочил, так же и мгновенно отскочил, и Шепелев залюбовался его статным породистым конём.
- Каков полтевец! Каков летун!
- Сие погибель моя, полковник... Смертушка моя на сём коне прибыла. Не сносить мне головы... - запричитал Велико-Гагин.
- Нет, князь мой, нет! Сие слава твоя и честь. Сие твой ангел-хранитель!
- Ведомо мне как сей ангел с князем Волконским расправился! - князь Данила горько, хмельно заплакал, окружающие его стрельцы и солдаты - они стояли поодаль и тоже были навеселе - удивлённо смотрели на своего командующего. "Чего его так развезло".
Шепелев махнул своим солдатам "Убрать всех отсюда к чертям собачьим!" - нервно, резко махнув рукой, и стал успокаивать, ведомого в княжью палатку, рюриковича.
- Обознался ты, князь-благодетель, обознался!
- Ты глаза его видел? Он, ангел-губитель мой!
- Так, батюшка - он глаз ни разу не поднял! Примерещилось то тебе!
Вошли в княжий шатёр и его холопы быстро со знанием дела стащили с князя кафтан, изрядно помятый, грязноватый, весь в пятнах. Усадили его за стол, стали хлопотать, стягивая сапоги, затем и портки. Шепелев приказал приготовит постель немедленно и никого не пускать, продолжая успокаивать князя.
- Поутру дайте ему рассола и уложите снова спать до обеда! Мыльню наладьте к утру, но чтоб без пара! Щёлоком продерите как след, расчешите причешите и ведите спать. Уяснили?
Холопы закивали головами. Толковые, разумные мужики. Видя, что хозяин в том состоянии, когда всё их благополучие может враз обернуться великим несчастьем.
Шепелев оставив князя на поруки дворни вышел вон и поспешил к большому шатру, где снова собралась толпа стрельцов и солдат.
- Господин полковник! - орал кто-то хмельной, дурной. - выставите нам ещё браги, ведь то приказанье князя!
Рейтаренин подавший голос уже был в изрядном подпитии и почти лыка не вязал, но орал громко, голос привыкший командовать.
- Завтра выступаем на Нежин! Всем спать или службу править! Рррра-а-а-зо-о-ой-дись! - гаркнул Шепелев во всю свою басовитую мощь. Такой и пушечный гром перекричит!
Солдатня иноземных полков загомонила, но стрельцов было поболе, да ещё и шепелевские солдаты были трезвы и оружны и в глазах их читалась непреклонная воля всех разогнать, а не подчинившихся скрутить. Недовольные стали рассеиваться, исчезли рейтары, что крутились тут же верхом.
Шепелев разыскал Григория легко. Вокруг него толпились люди - как орловские казаки, так и "вояки" посольства - все дивились мощи и статности Рюзгара, а равно и молодости его седока.
- Штож ты, мил человек, одет не знатно, а конь у тебя царский? - выспрашивал один привязчивый, но при том смирный дедок. - И не отговаривайся - серьмягой-то от нас не укроешь званья своего.
- Нечего мне укрывать, дедушко. Стрелец я Осьмого полтевского московского приказа, год только как в новики поступил! Ей-ей - не вру! Той только весной стал рядом с Полтевым крутиться, а зачислили меня на корм и подверстали только после бунта Медного. Вот не вру! Христос мне свидетель - пред Ним ли мне врать?
- Не врёшь - то могёт быть! Да не из простых ты - конь-то... Конь-огонь!
- Кто ж спорит, дедушко! Конь хорош, так ведь то подарок знатного ногайского князя, случаем мне достался, а не по знатности моей! На свадьбу мне подарили сего коня ногайские люди.
Один из немногих трезвых рейтар усмехнулся.
- Ногайский подарить люди нет! Верить тебе нет! Не дарить ногайский человек свой конь попало кому! Хитрый человек - ногайский человек!
- Э-э-э, друг, широкая душа у ногайца! Широкая как степь! - Григорий развёл руками широко-широко. - Если ногаец или другой какой степняк тебе шертью-клятвой настоящей клянётся, если слово своё даст - не притворно, а от сердца - не будет того слова крепче!
Рейтаренин покачал головой несогласно, но подошедший Шепелев, откашлявшись, заметил:
- Так и есть. Известное дело. В Степи нарушить клятву, поступить вероломно - великий грех.
- Да, господин полковник - лишь бы клятва была не притворной.
В небольшой толпе закивали головами даже те, кто сначала не соглашался.
- Ты, стрелец полтевского приказу? Верно?
- Точно так и есть, господин полковник!
Шепелев "отпустил" народ сказав, что забирает Григория у люда честного, и взглянув на ведомого на длинном поводе Тата, взглядом же спросил "Сяду верхом?"
Григорий кивнул и они отъехали от лагеря шагов на сто, пустив коней рядом, вольно бросив поводья.
- Каково намеренье твоё? С чем прибыл? Кстати, как прозванье-то тебе?
- Григорьем меня кликать.
- А званье твоё каково, Григорий?
Стрелец замялся, растерявшись. Сказать что он уже в полуполковниках как-то язык не поворачивался, а врать он не хотел.
- Недавно ещё сотским был, а сей час меня на службу пожарскую поставили, да народу ещё подверстать приказано мне.
Шепелев улыбнулся, скромность стрельца ему понравилась. Он таких служак очень любил и таких всеми силами тянул к себе в полк.
- Стало быть был ты сотником-ротным, а теперь на повышенье пошёл. Сколько же подвёрстывать под твою руку приказано?
- Да грозятся много, только столько и не надо для службы той. Увидят, что и меньшим числом справляюсь - поди как заберут лишних людей. Чую я не управиться мне с такой оравой. Да и на кой они, коли пожарское дело того не требует? Не по лавкам же их рассаживать...
- Хитрец ты. Скажись ужо кто ты - маёр или же повыше занаряжен? - Шепелев прихохотнул, подбоченясь в седле. - Весь вид его показывал - он давно уже знает, кто таков Григорий. - Вижу я ты в жильцах государевых ходил - ты же и в Самару отправлялся - стало быть маёром ты уже бывал... стало быть... скажи уж сам. Не томи!
- Вроде как полуполковник званье мне... Только, ну, какой я полуполковник? Не успел и до маёра дорасти, и даже сотского чин мне ещё не впору...
- С царём спорить удумал? Ну-ну... - Шепелев сказал это довольно грозно. - Царь кого хочет повышает, кого хочет унижает, кого хочет батогами лупцет...
- Да, батоги царёвы изведал я...
- И за дело изведал.
- За дело, спору нет... Только к чему ведёте, господин полковник?
- А к тому веду, друг мой, что вижу в тебе разум не по годам, но не вижу пока сколь долго ты сей разумный взор сохранять будешь. Когда ты появился перед князем у меня сердце ёкнуло, что случится беда, но ты всё толково сделал, лучше не бывает...
- Батоги учат лучше слов, как правильно власть царскую блюсти, воевод уважать. Аж мурашки по спине после них, как только вспомню.
Шепелев испытующе взглянул на Григория. Он говорил с ним слегка свысока, снисходительно, ведь был и старше и опытнее. Но сейчас в его взгляде было неподдельное любопытство.
- Ты мне скажи - как оно там за рубежами, в Англии - у немцев? Слышал ты и жену оттель прибрал себе?
- Да, ненаглядная моя - ирландской крови англичанка. Есть такое. А про Англию что сказать, страна как страна. На наше Отечество не похожа, своё там всё.
- Лучше, аль хуже нашего?
- Другое. Сказать что лучше не скажешь. Но силушка у них есть. Чувствуется, что сила в них колобродит, того гляди на выход пойдёт. Серьёзные молодцы. Не хуже нашего...
- И кто кого, если дело дойдёт до дела?
Григорий задумался, и ответил не сразу, минута шла за минутой и Шепелев получал настоящее удовольствие не руша этой паузы, наблюдая за лицом стрельца. Три минуты прошли, пять, наконец Григрий ответил. Медленно, подбирая слова.
- Мы их сильнее... Бог нам и силу и правду дал... За ними правды нет, они нас одолеть никогда не смогут... Но и нам их не взять... Разумею, что нелепицы плету, но так оно и есть... Порядка нам не хватает, а у них порядок, у них сила через стройность и строгость выходит... Они это дисциплиной зовут, и сия-то дисциплина нам главный противник. Порядком любую силу можно и меньшей силой сломать - кроме силы правды.
- Так выходит мы их силой правды и побороть можем!
Григорий взглянул на Шепелева своими синими глазами, и меж лопаток полковника пробежал холодок, настолько этот взгляд проникал до самого нутра, в глубины души.
- Нет силы правды коль порядка нет. А порядок у нас тогда только есть, когда под смертью ходим. Под смертушкой сразу о правде вспоминаем. Оттого - то победы, то поражения...
Шепелев неожиданно для себя почувствовал себя старым-старым, утомлённым жизнью и даже где-то внутри чувствовал, что будь он моложе лет на двадцать может и пустил бы слезу от избытка волнительных переживаний. Смена пришла! Пришёл тот кто переймёт дело, подхватит и понесёт дальше. Ещё недавно он считал себя чёрствым, загрубевшим в боях и ратном труде сухарём и вот пришёл юнец, можно сказать выскочка, но сразу понятно было, что на его плечи можно возложить ту неподъемную ношу, что полковник тащил уже столько лет.
- Крепкий же в тебе дух! - задумчиво сказал полковник. - Тебе, Григорий надо бы войском командовать, а не полуполком. Коль ты понимаешь основу - остальное придёт - с потом, с кровью, дорогой ценой. Но придёт. А вот с этими воеводами что у нас есть и пот и кровь напрасно льём - без толку...
- Разве ж без толку? Разве ж Бог не видит стараний наших?
- Да, ты прав! Ты снова прав. Малодушно говорить, что товарищи наши напрасно голову сложили, что бились насмерть и дело их потом пропало. Нет! Бог видит! Но как же хочется, чтобы и все наши командиры тоже видели свою долю так как ты видишь. Однако не бывать нам с тобой выше полковников. Мне уж точно! Всё упёрлись в непреодолимую преграду и хоть голову разбей, не пробить того потолка...
- Нечего о том кручиниться Аггей Алексеич! Не вечно тому быть - послужим России матушке, царю-батюшке, а дале как дело обернётся - наша ли забота? Бог усмотрит. рано ли поздно ли но увидит Всевышний старанье наше.
- Так и есть. На то ж надежда моя! Как мыслишь - будет нам успех на Раде где голутьбы сбежится, где низовой казак хозяином будет?
- Я не знаю. Дело для меня не понятное. На месте такое только ясно будет.
- Да. Верно сие. Видел я казаков Сомка в деле, видел и сечевых... Про Золотаренку ничего не скажу, но бают тоже отважный малый... он нежинский полковник как раз... Только просто не будет - это со старшиной казацкой договориться можно быстро, а что будет голутьба кричать - да как их угомонить - Бог весть. Вот и приходится такой силой итти. Шесть полков! Оно и ясно - для представительности и чтоб царской власти почёт был - меньше нельзя. Но и не только, ради того. Как бы драки не вышло, а то и сечи...
- Это в самом деле так? - спросил Григорий сразу вспомнив о виденьи Мэри и душа его камнем упала.
- Да. Может всякое быть. То ж казаки, воля у них что у разбойников - мало чем от разбойников они отличны. Разве тем, что Бога всурьёз чтят, да какая-никакая власть у них выше атаманской есть. Полковник казачий всё ж не атаман - он о прокорме всех в своей волости печься должен, не только ратных людей беречь, но и мирных. Считай что наш воевода, аль наместник. Но дух мятежный в них. Мечутся то к полякам, то к нам, а то и к татарве-турке в союз идут...
- Они ж православные - как же они к турке в союз?
- Сам того понять не могу. Их турка грабит, жизни лишает, а они нет-нет да полон к нему продают, бывает, что и своих...
- Своих?!!
- Угу. Только они не всех своих своими считают. Соседняя волость уже не свои - стало быть можно. А что на одном языке говорят - так мало ли докуки? Злато важнее, глаза многим застит!
- Не знал, что так всё... не просто...
Шепелев взял поводья и направил Тата к лагерю.
- А я всегда знал, что просто с ними не будет. Наш рода с Орла пошёл, орловские мы - Шепелевы. Моё-то именье сей час под Серпуховым, да всё одно корень тутошний, всё тут родное. И соседство слобожан мне не в новость, а стало быть и нравы их и порядки. что там приняты. Попомни слово моё - ухо держи востро.
- А что князь Даниил Велико-Гагин? Не попортит дела?
- Он может и не большого ума человек, но царю предан как собака. Крепка чепь и в руках царя она - потому со стороны князя Данилы беды большой ждать не приходится. Может начудить конечно, да кто без того?
Шепелев успокоился, поняв, что Григорий не просто толковый юнец, но и крепкий соратник в деле. Теперь у него была полная уверенность, что наступит время и полтевский полуполковник не подведёт.
- Ты с грамотами прибыл к Гагину или по слову?
- Да, грамоты при мне. Завтра передам.
- Ты едь в Орёл - там становись на постой. В лагере я порядок наведу. завтра к обеду - в путь. Уже не поспеваем к сроку, но что делать... Орловский казачий голова тебе по слову моему лучший двор даст - а то и к себе разместит. Отличный вояка он - не раз вида в деле, сойдись с ним накоротке.
Сойдя с Тата подле большого шатра Шепелев окунулся в суету лагеря и Григорий вернувшись за поклажей, что оставил на попечение в караульной палатке поехал в городок. Над Орлом высилась не сильно-то и высокая Покровско-казачья церковь и Григорий правил к ней справедливо полагая, что где-то рядом и дом казачьего головы.
Улицы городка начались с редких вольготных усадеб обнесённых плетнями - дома хоть и бедноваты с виду, но крепки, рублены из крупных мощных брёвен - причём все так. Достатка большого не видно, ни скотины, ни надворных построек не густо - козы да куры - вот и всё достояние, небольшие амбарчики да сарайки - вот и все строения. Люди завидев очередного "чужого" верхового сначала смурнели, но видя открытое лицо и улыбку Григрия расцветали и улыбались в ответ.
- Братцы, далёко ли дом головы казацкого?
- А вот туточки и есть - вишь резные ворота и крылец? Он там и живёт наш Семёныч!
- А зовут как Семёныча?
- Поликарп...
- Привет вам люди добрые с Москва-города, да от других градов и весей русских!
- И тебе хлеб-соль добрый человек!
Дивились Рюзгару да и Тата провожали взглядом - добрые кони! Орловчане толк в лошадях знали - косматых, гривастых орловских лошадок было много, причём иногда попадались и отличные жеребцы, и крепкие кобылки.
Прекрестившись на храм, Григорий бросил поводья обоих жеребцов на коновязь, и вошёл помолиться перед главной иконой, без всякого стеснения встав на колени и прося за Мэри, её спокойствие и за успех дела, чтобы то позволило скорее вернуться в Москву.
- Сказывают до меня идёшь? - спросил его крепко сбитый казак, когда Григорий вышел на крыльцо храма. - Поликарп, голова казацкий я!
- Здравия, Поликарп Семёныч, и приветсвие тебе от царя московского и всея Руси, батюшки нашего!
- Так уж и мне передал сказать самодержец наш? По имени звать величать наказал?
- Сказал он настрого каждому верному служаке лично приветствие донести. Велика Русь матушка, верных сынов много у неё, и не знает всех царь по имени. Но и без того печётся о многих! Не простые слова, что он батюшка, а правдивые! Так что уж прими, голова, прими Поликарп Семёныч, царёву милость, как тебе и предназначенную, посколь оно так и есть!
Кругом собрались люди, стали расспрашивать о царе, о Москве, о делах ратных и мирных.
- Но, православные, не при как медведь на рожон! Гостя так ли с дороги дальней встречают? - заорал Семёныч, расталкивая особо ретивых. - Геть с дороги! Сначала потчевать стрелецкого командира будем, а там уж хоть по косточкам расспросами своими растаскивайте! Гайда ко мне до двора, вытаскивай столы, да сдвигай!
Небогат был Орёл - посёлок не боле того, а люда сбежалось тьма. Негде стать было, не то что сесть. Были здесь и люди с посольского войска - кто с похмелья вчерашнего, а кто и трезв.
- Что-то, Поликарп Семёныч, кусок в горло не лезет при таком скопе народном... Мож отпустим люд, отвечу на все допытки, опосля и подкреплюсь, а?
Голова усмехнулся:
- Смори не окочурься с голодухи - оне тебя недели через три ещё вопросами донимать будут без продыху и сна. Сдюжишь?
- Куда денусь? Я жилистый.
- Ну смоотри! - улыбнулся старый рубака.
Народ из-за многолюдства не видел Григория, и требовали его поднять на крылец, когда ж то исполнили подступили старики и самые уважаемые из казаков и горожан.
- А росту царь какого? Велик ли? Здоров, могутен говорят?
- Росту он чуть повыше тебя будет, а могутен ли суди сам. Кочергу в два пальца толщиной гнёт как ветку ивовую!
- Ох, ё!
Дело шло к вечеру. Григорий хотя и устал с дороги, от треволнений, но видя все эти счастливые и любопыные взгляды снова и снова отвечал таким родным и дорогим людям.
- А что ты не весел, стрелец, как будто не рядом с царём ходишь, будто не осияет тебя сияние славы его? - спросил попик, один из причта* церкви.
- Напрасно думаете, будто я несчастлив. Любушка моя в Москве осталась, да в тягости, да волнуется за меня, о том лишь и печалуюсь. Другого же нет ничего что огорчало бы меня.
Посыпались новые и новые вопросы, возгласы и смех и Григорий утонул в океане людского любопытства.
Оглавление https://cont.ws/@strelets-1662...
==========
Регимент - полк нового строя солдатский или драгунский.
Матвей Осипович Кровков - командир 2-го Выборного (т.е. отборного) Бутырского полка.
Никто возложивши руку на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия - строки из Евангелия от Луки 9=62
Причт - служители храма.
Оценили 19 человек
36 кармы