Был у меня дядя, ныне уже покойный. В 90-е он овладел небольшим лако-красочным заводиком. Будучи хозяином, он считал себя вправе забирать оттуда столько, сколько нужно хозяину. Соответственно, в кассе оставалось столько, сколько он оставил. Дядя попросту врывался в бухгалтерию, открывал там сейф, выгребал всю наличку (а в 90-е банками пользовались мало) – и убегал с мешком денег. За дядюшкой бежали технологи и администраторы, кричали, что это были оборотные средства.
Мол, без этих денег предприятие не сможет купить сырьё, оно не сможет выплатить зарплату рабочим. И завод обанкротится – «а ведь это ваш завод!». Была у советских людей такая иллюзия, что собственник не заинтересован банкротить собственный завод.
Это связано с тем, что советские люди плохо понимали суть рыночной экономики. Оседлому народу-земледельцу очень трудно понять логику кочевого народа, живущего набегами.
Кочевник ведь не возвращается на им же устроенное пепелище. Он сегодня здесь, а завтра там. Проблемы разорённых территорий остаются у кочевника за спиной. А про глобалистов их идеолог, Жак Аттали, недаром сказал, что они – «новые кочевники».
Вы уверены, что собственник не хочет банкротить своё предприятие? Ну, тогда давайте займёмся арифметикой! Как в третьем классе средненькой школы…
Допустим, завод имеет оборотного капитала 100 рублей, прибыль хозяину приносит 50 рублей в год. А хозяин увидел комбинацию, при которой он, вложив 100 рублей, мог бы получить 1000. Там 1000, а здесь 50, есть разница? Хозяин выдёргивает из дела 100 рублей, потому что они нужны ему срочно, в пожарном порядке. А обобранное предприятие дефилирует с голым филе…
Очень может быть, что хозяин ошибается в расчётах (у дяди так и вышло). Может быть, он вложит 100 рублей, а 1000 не получит и прогорит. Но он же пока об этом не знает! Ну, а кроме этого есть ведь ещё и сверхпотребление, «однова живём». Может быть, и нет никакого хитрого плана, а просто он выгребает из кассы всё – чтобы красиво пожить здесь и сейчас. А «после» для него нет. У атеиста вообще нет никакого «потом» или «после», у него существование всей Вселенной намертво завязано на существовании его биологического тела.
Главное: хозяин не обязан отчитываться – зачем ему нужны деньги, которые он считает своими (а буржуазный закон его в этом поддерживает). Хитрый ли план у него, или просто ненасытная жадность, а может (и очень часто) – у него война, проиграв которую, он потеряет всё, так что незачем экономить на спасении. Ему нужны деньги, а зачем – мы не знаем, и буржуазные законы говорят нам, что это не наше собачье дело.
Хозяин не заинтересован угробить собственный завод, говорите? Ну-ну!
Частная собственность тем и отличается от Госплана, что Госплан требует каких-то обоснований действий (пусть и ошибочного, но на данный момент убедительного), а частная собственность – на воле собственника. Выбор поведения – личное дело хозяина. А вот банкротство предприятия – общая беда. Причём для работника куда более жесткая, чем для хозяина. Работник-то теряет всё. А хозяин – только один актив, из, может быть, тысячи активов.
В ряде случаев банкротство предприятия для хозяина – вовсе не беда, а наоборот. Когда «Филлипс» купил уфимский завод, производивший электробритвы – он делал это не с целью развивать производство бритв в Уфе. Фирма хотела, чтобы у электробритв «Филлипс» не осталось на рынке конкурентов. Очень часто заводы покупают именно для того, чтобы их угробить.
Есть в рыночной экономике и такое распространённое явление, как «снижение общей прибыли – рост долевой». Допустим (ситуация с уфимской «Промсвязью») предприятие вырабатывало 1000 рублей, но кормило при этом 100 человек. Директор всех сократил, сделал из цехов склады. Склады приносят 100 рублей, в 10 раз меньше, чем цеха – но вся выручка достаётся одному человеку, и её не нужно больше делить на сто человек.
+++
Зачем я всё это рассказываю? Чтобы на примерах микроэкономики объяснить макроэкономику глобализма и колониализма. Колонизатор вступает в конфликт с туземцами вовсе не потому, что он хочет этого из вредности, или из борзоты характера. Субъективно улыбчивому англосаксу может быть совсем не интересен конфликт с туземцами – и он постоянно демонстрирует формальные жесты дружелюбия.
Но объективно существует право хозяина взять столько, сколько он считает нужным. Остальным остаётся столько, сколько хозяин оставит. Это простая, детская арифметика!
А хозяину нужны деньги. Как вы не можете его понять?!
Рискните сказать, что вам деньги не нужны!
Вы копите деньги на машину или на квартиру – и вдруг тяжело заболели. И вам очень нужны деньги на лечение. Вы их тратите на врачей – а строители или производители автомобилей приходят к вам пенять: как вам не стыдно, почему вы не купили у нас дом или машину? Мы же рассчитывали на вашу покупку – а вы всё врачам отдали!
Вы, разумеется, ответите: деньги мои, и я их трачу так, как считаю нужным. Я потому и хозяин – что не обязан отчитываться, куда я трачу СВОИ деньги.
Возникает чисто-человеческая, универсальная ситуация: аппетит приходит во время еды. Каждый человек, имея место, где можно получить деньги – начинает выжимать это место досуха. Любой из вас, читатели, понимает, как тяжело забрать 50 рублей там, где имел возможность забрать 100.
У вас в кассе лежит ваша зарплата – а вы забрали только половину. А другую половину оставили кассиру. Потому что кассир вам объяснил, что вы – родственник начальства, ваша зарплата несправедливо начислена, она слишком большая, она много больше зарплаты других работников…
Теоретически такое возможно, но на практике мало кто сделает.
Вам уже начислено, и вы имеете полное право забрать ВСЁ. Чтобы жить хуже, чем можешь себе позволить – надо быть монахом, отшельником, религиозным фанатиком. Вот батюшка Серафим Саровский питался корочкой чёрного хлеба – а ведь был из богатого купеческого рода, у которого даже фамилия денежная – Мошнины. А богатые купцы хорошо кушали! И в детстве мальчик тоже хорошо кушал. Но потом – «религиозное мракобесие», как коммунисты это объясняют, всё бросил и ушёл в аскеты…
Многие ли так смогут?
Не обольщайтесь обилием нищеты вокруг себя: подавляющее большинство нищих – не по собственной воле нищие. Их жизнь заставила. Имей они выбор – они не были бы нищими. Таких, как Мошнин, выбравших нищету добровольно – очень мало. Или вы полагаете, я ошибаюсь? Пишите в комментах, поспорим!
Как только англосакс получает возможность взять в колонии больше, чем вчера – он (в подавляющем числе случаев) берёт. Хозяин берёт столько, сколько хочет забрать, а не столько, чтобы осталось рабам на выживание.
Наивно видеть суть колониализма в том, что один господствует, а другой подчиняется!
В жизни всё время кто-то господствует, а кто-то подчиняется: и не только рабочий директору завода. Но и солдат офицеру, офицер генералу. А ученик – учителю. И учитель – директору школы, директор – РОНО, и т.п. И дети подчиняются родителям. Вопрос не в самой системе господства и подчинения, а в том, с какой целью она возведена!
Сталин не давал людям озорничать – но всё, что строил Сталин – строилось для этих вот самых «угнетённых тоталитарной диктатурой». Оно не уходило ни хозяевам, ни за границу (об исключениях говорить надо отдельно – их было не так много). В построенных домах селились сами их строители, продукцией заводов пользовались сами заводчане, в школах и дворцах пионеров занимались их дети, и т.п.
Понятно, что сталинская производственная дисциплина – не шматок паюсной икры, и не сладкий мармелад, приходилось «угнетённым» и солоно, и горько. Но в том-то и дело, что угнетателями у них были… они сами! Созданное ими оставалось в их жизни, и винит за скудость им было некого, кроме самих себя.
Что касается отношений «хозяин-раб», то здесь совсем другое. Как на микроуровне межчеловеческих отношений, так и на макроуровне отношений между континентами. Хозяин сам, произвольно определяет свою долю в выручке. Рабу остаётся то, что хозяин не забрал. Хозяин сам решает, что делать – а раб делает то, что хозяин делать не захотел.
Стоит ли удивляться, что самый тяжёлый, чёрный и грязный труд – оказывается самым низкооплачиваемым? А вот труд приятный, творческий, перспективный – в то же время и наиболее высокооплачиваемый.
Страна попавшая в сети колониализма – повторяет судьбу пролетария на рыночной фабрике. Она будет делать худшее, и при этом жить хуже всех. При этом метрополия забирает себе лучшие виды труда в рамках разделения труда, и устанавливает на них более высокую оплату. Дворник в Париже получает много больше дворника в Кишинёве не потому, что у него метла другая, а потому что он – в метрополии.
Принцип прост и универсален: хозяин оставляет рабу то, чего не хочет делать сам. А из вещей, предметов быта – те, которыми сам не хочет пользоваться. Вот надоела мне куртка – потому что из моды вышла, да и потрёпанная уже… Я её отдал нищему – пущай носит! Нищему деваться некуда – он за мной мою куртку донашивает. Но я же не отдам нищему ту куртку, в которой сам хочу щеголять!
+++
Сторонники рынка скажут: а пусть этот нищий идёт работать, и заработает себе на новую куртку! Нищий может пойти работать, но я скажу вам, чего он заработает: ревматизм, сколиоз, геморрой, бывает, что лёгочные заболевания, а бывает, что глухоту в шумном цехе. Вот это заработать – реально. А деньги (я имею в виду настоящие деньги – а не талон на миску хозяйских объедков, чтобы не сдох) – нереально.
Дело в том, что в рыночной экономике действует ценз трудоустройства: тому, кто пришёл с улицы, достаются только те виды работ, которые отвергнуты представителями привилегированных страт и высших каст. Это работы тяжёлые и грязные, а поскольку на них нет привилегированных страт – то и низкооплачиваемые. Потому что рынок неизбежно совмещает в одних руках высокую оплату и завидные условия труда.
Если взять власть (я – сила) и добавить к ней свободу (я никому ничего не должен) – то и получится: мне лучшее, остальным – чего останется. Я хочу получать как можно больше, и при этом напрягаться как можно меньше. Меня, по-человечески, очень легко понять. Ну, а коли имею силу – так не проблема себе (и своим близким) такие условия обеспечить!
Соответственно, другим рукам остаётся только низкая оплата в плохих условиях труда. Не со зла, а потому что доминирующие кланы всё до тебя подъели…
Вот почему либеральная свобода неизбежно перерождается в рабство на уровне микроэкономики. Мы не можем заранее назвать имена рабовладельцев – потому что заранее не знаем, чем кончится драка свободных за лучшие места. Но дело же не в именах! Мы точно знаем, что кто-то победит в драке: не Иван, так Пётр, не Семён, так Сидор. Победив – обустроит жизнь, как ему лучше и удобнее: иначе зачем побеждал? Если ему максимум благ и удобств – тогда проигравшим минимум благ и удобств. Так паззл рабовладения и сложился, сам собой, из свободы, как росток из семечки вылезает, после полива.
А на уровне макроэкономики – полное подобие: народы-господа резервируют за собой наилучшие условия. Это оставляет народам-рабам худшие, по умолчанию.
Туземцы становятся нищими не от злобы колонизаторов (которой, может быть, в чувственном виде и нет вовсе) – а по причине банальной арифметики. Ещё Маркс подметил, что деньги – это не бумажки, и не кусочки металла: деньги есть общественные отношения.
Ваши деньги – это ваши возможности в данном обществе. Когда благо имеется в наличии, но вам не по карману – значит, оно отделено от вас по принципу вашей второсортности: «есть, да не про твою честь». Потому слово «заработать» на рынке фальшиво, и носит пропагандистский характер.
На рынке ведь оплачивается не труд, а статус. Статус же определяют общественные отношения. Для того, чтобы получать зарплату дворника – надо иметь статус дворника. Если дворник запьёт, и перестанет убирать мусор – то его могут лишить статуса. Но, даже и лишив – обязаны выплатить деньги за всё время вплоть до дня увольнения: это называется «расчёт». Если дворник забухал неделю назад, а уволен только сегодня, то зарплаты он лишается со дня приказа об увольнении, а не со дня начала запоя.
Потому что оплачивается статус, а не труд.
Если вы выйдете с метлой во двор, будете там подметать – а потом на этом основании потребуете себе денег, вам ответят, что вы не имели статуса дворника, следовательно, и прав на оплату труда у вас нет. То что вы подметали – ваше дело. Вас никто не заставлял. Вначале устройтесь дворником, как положено (то есть получите статус) – потом под статус и деньги пойдут.
В рыночной экономике статус человека совершенно отделён от его труда, трудового вклада, от его физического или умственного напряжения, от предмета его занятий, и т.п. Человек с высоким статусом может вообще ничего не делать – и при этом получать львиную долю выручки от хозяйства. Так помещики (включая и современных) – годами не вылезают из Парижа, но при продаже хлеба из их именья получают максимальную прибыль.
Человек с низким статусом может изработаться вдрызг, убиться об работу, как рыба об лёд – и с тем же результатом.
Приведу пример из личной практики. В молодости я работал на заводе, где получал сдельно, за каждую произведённую деталь. Округлённо скажу – рубль. Сделал деталь – рубль, делал две – два, и так далее.
Я придумал, как делать детали быстрее. Думал, что если я сделаю за смену в два раза больше деталей, то в два раза больше заработаю. Как бы ни так! Хозяин понял мою рационализацию, вменил её всем – после чего снизил расценки сдельщины. Деталей мы делаем в 2 раза больше, но за каждую получаем уже не рубль, а 50 копеек. Таково повышение производительности труда при капитализме.
Как в анекдоте: хозяин показывает рабочему шикарный автомобиль, и спрашивает, нравится ли рабочему? Тот, разумеется, кивает. «Если ты будешь хорошо работать» - говорит хозяин – «то у меня появится ещё одна такая машина»…
Вы, конечно, вправе мне не верить, и предположить, что я всё это выдумал.
Ну, тогда вот вам цитата из воспоминаний легендарного американского менеджера Ли Якоки, прозванного «спасителем корпораций».
«…Сегодня мир бизнеса воспринимает уступки со стороны профсоюзов как самое обычное явление. Но в те дни мы, добившись от них уступок, были в роли пионеров… Не могу сказать, что достигнуть этого было легко. Мне пришлось выложить им горькую правду. И говорил я с ними жестко. «Вот что, ребята, — сказал я им, — я приставил вам к виску револьвер. В моем распоряжении имеются четыре тысячи рабочих мест с почасовой ставкой 17 долларов. Со ставкой 20 долларов у меня нет ни одного места. Вот почему вам лучше трезво взвесить положение».
Год спустя, когда ситуация даже еще более ухудшилась, мне пришлось снова обратиться к профсоюзу. В 10 часов ужасного зимнего вечера я обратился в профсоюзный комитет по переговорам с администрацией. Это была одна из самых моих коротких речей. «Вам придется уже к утру принять решение. Если вы мне не поможете выйти из положения, я вам башку снесу. Я объявлю о банкротстве, и рабочие окажутся без работы. В нашем распоряжении остается восемь часов на размышления. Решение зависит от вас». Это, конечно, дьявольский способ вести переговоры, но иногда вы вынуждены к нему прибегать. Фрэйзер сказал, что никогда в прошлом ему не приходилось подписывать такое скверное экономическое соглашение. Хуже этого, добавил он, могла быть только одна альтернатива — рабочие вовсе потеряли бы работу.
Наши рабочие пошли на весьма существенные уступки. Их почасовые ставки сразу же сокращались на 1,15 доллара. А всего за полтора года эта цифра достигла двух долларов. За 19 месяцев средний рабочий фирмы «Крайслер» потерял в зарплате почти 10 тысяч долларов».
Но это же сказка про белого бычка: так можно бесконечно снижать оплату (точнее до низшего физиологического уровня выживания), шантажируя потерей работы! Или согласитесь получать меньше – или потеряете всё. Снова и снова…
+++
Если бы сдельщина имела характер константы, то человек мог бы заработать трудом. Допустим, кофе имеет цену доллар за килограмм. Те, кто выращивают кофе – находят способы увеличить вал, и получить побольше. Два кило – уже два доллара, три кило – три, и т.п. Больше труда – больше денег.
Но на рынке – свободные цены. Хозяин, если кофе стало больше – вправе снизить закупочные расценки. Ваш труд не вам в карман пошёл, а ему.
Вот вам причина, по которой колониальные страны работают от зари до зари, в поте лица своего, живут же так, что без слёз не глянешь. В попытке вырваться из нищеты они поднимают лозунг «больше какао!», но добиваются только перепроизводства, кризиса сбыта, отчего им становится ещё хуже, чем было. Труд не обогащает, обогащает статус (вменённые системой права) – статуса же у рабов нет.
Деньги есть общественные отношения – а отношения против рабов. Та денежная единица, которая рабу достаётся кровью и потом, на пределе изнеможения – хозяину вообще ничего не стоит. Пособия по безработице (выплаты тем, кто ничего не делает) в метрополии выше, чем оплата ежедневного 12-14 часового каторжного труда в колониях. Мир, в котором процветают «нетрудовые доходы» обречён на массовую «работающую бедность», потому что деньги ведь из воздуха не берутся: чтобы одному дать не заработанное, нужно ведь у другого отнять часть заработанного.
Безработный в США пьёт кофе не потому, что он вырастил кофе. И не потому, что сделал что-то полезное для человека, вырастившего этот кофе. Он безработный, он вообще ничего не производит. Но он имеет статус, оплачиваемый статус американского безработного гражданина. Малазиец или эфиоп такого статуса не имеет – а потому вынужден работать за двоих: за себя, и за получателя американского пособия.
Когда этот несчастный всеми правдами и неправдами пробирается в США или Европу, чтобы сесть на шею тамошней социальной системе нетрудовых выплат – он, даже в случае успеха – садится на шею оставшимся соплеменникам.
Суть этой экономики в том, что хозяин заходит на склад всех благ первым, и берёт там то, что ему нравится.
Раб же заходит туда последним, и берёт то, что осталось.
Чего хорошего там может остаться, если перед тобой там побывала толпа, и разобрала самое привлекательное?
Так и живём…
Вазген Авагян, экономический обозреватель ЭиМ
Оценили 22 человека
26 кармы