1663. Жар под пеплом

18 января в Москву прибыл нарочный из Англии - князь Прозоровский спешил сообщить о полном успехе миссии. Ларец, доставленный гонцом был наполнен золотом, а серебра даже отсылать не стали - так много удалось его взять. Серебро погрузили на корабль, и король Карл отправил эскортом два первоклассных военных корабля  - Royal Charles (Король Чарльз) и Prince Royal (Принц Королевства) - пошутив, что такого важного дела не доверит никому и будет сопровождать русскую казну лично.

Алексей Михайлович после такой новости заказал благодарственный молебен и 19 числа Успенский собор и Соборная площадь перед ним наполнились множеством богомольцев.

- Теперь могу свободно вздохнуть - можно и медную монету отменять, как я народу обещал!

Благодарственные службы время, когда решались десятки судеб в государстве и потому вокруг царя, который, вознося хвалу Всевышнему, был и к подданным излишне милостив - вилось множество просителей.

- Иван Милославский где? - внезапно спросил Государь.

- Поклоны у "Заступницы" бьёт, батюшка, - ответил Артамон Матвеев, - Ежели про Ивана Михалыча толкуешь. А Ванька Милославский на крыльце народу милостыни раздаёт.

- Вот его и зови. Лучше бы он, а не Михалыч "Заступнице"-то кланялся, - зловеще предостерёг Алексей Михайлович. - Зови! Живо!

Иван Богданович Милославский был не так родовит как другие его родственники - с тем же Иваном Михайловичем ему тягаться было бы не с руки. Однако он был хитёр и пронырлив, благодаря чему добивался расположения к себе и больших бояр и народа. Кроме того он был двоюродным братом царицы и благодаря тому был дружен с нею.

- Видишь, Иван Богданович как нас Всевышний благословляет? Расцветает Россия-матушка!

- Слава Царю Небесному!

- Воистину слава! Надеюсь и у тебя в воеводстве дела процветают? Как там Холмогоры? Как там путь до Архангельска? Всё ли бойко, все ли довольны? Всё ли исправно?

Глазки у воеводы забегали.

- С Божьей помощью всё прекрасно в Холмогорах...

- А вот Пётр Семёнович, герой наш - можно сказать спаситель земель Отеческих  и чести государства Российского - он другое про Холмогоры пишет. В упадок приходят промыслы, люди разбегаются, ремёсла зорятся...

- Злые языки ему налыгали, царь-батюшка - всё с благословением Божьим - отлично и в городке и в уезде и в воеводстве.

Царь нахмурился, рука сама собой сжала, ухватила покрепче посох.

- Давно ли ты там был?

Милославский замешкался с ответом - поскольку соврать боялся, а как правду сказать не знал. Он не был в своём воеводстве с самой весны - то есть девять месяцев.

- Ах ты лентяй! Болдырь!* Коломес!* - посох опустился на спину боярина. - Ах ты вражина! На каторгу захотел? До чего дело довёл - холопы государя осаждают, прежнему воеводе жалуются - в ножки кланяются. Люди твои почто службу не правят, а кривду творят? Почто посулами люд донимают, пожитков лишают, с земли сгоняют, ремесло рушат?

Ванька жалостливо смотрел на свою сестрицу-царицу и не смел царю и слова возразить или оправдаться. Во взгляде его была мольба - "Спаси, Марьюшка!" Но царица никогда не вмешивалась в дела супруга, тем более благоразумие её удерживало её и сейчас. Брат явно получал за дело.

- Дайте мне бумагу и перо! - тотчас подскочил дьяк с чернилницей и листами.

- Своей рукой пишу - Ваньку Милославского, сына Богдана Емельяныча разжаловать в московские дворяне и лишить всех царёвых милостей, с воеводства отстранить. Девятнадцатого генваря писано в Успенском соборе собственноручно. Возьми, аспид, и самолично отнеси в Разрядный!

- Не гневайся, царь-батюшка! Виновен, прости, каюсь!!! - заголосил Ванька жалостливо, чуть не с соплями.

- С глаз долой пшёл, чтобы духу твоего не было! А нет, так батогов получишь и московского дворянства лишу - в Даурию пойдёшь!

Челобитчики, которые хотели было облепить царя,  отпрянули - Государь хотя и в прекрасном расположении духа был, но вдруг грозовицы в очах сверкать стали - не подступишься - и разразился настоящий гром средь ясного неба.

- Что ж Вы так, государь? Подданных распужаете... не праздник у нас будет, не торжество, а печаль и уныние, - осторожно сказал Артамон Матвеев.

- Бог благословляет тех, кто честен. А с тех, кто лгать в доме Божьем станет - с того втрое спрос. Прозоровский мне письмо отписал про холмогорского воеводу Милославского. Вчера мои сыскные всё про него и вызнали - что он от Москвы не отлучается. Да и из палат царицыных выход забыл. Сегодня все молятся в храме, а он к народу ластится - милостыней задабривает. И ведь - ворованное раздаёт!

- Разве ж ворованное?

- Откуда у него эти деньги, если он службу не держит? Значит не честью их получил - не с торга и пошлин, а с неправд и поборов. Удел свой он за что получил? Чтобы службу править! так он и службы не несёт, и с удельных крестьян шкуру спускает - а это разве не воровство, коль не заслуженно доход с царёвой вотчины имеет? Ворованным милостыню подавать? Ирод, иуда! Тьфу! Из-за таких как он нет благословения. Вот Прозоровский - что ни поручишь ему - справляется! А этот... Отрезанный ломоть.

Алексей Михайлович выговорился и успокоился. Поднявшись на клирос он уже снова сиял как начищенный самовар и благолепие вернулось на лица подданных. Гроза миновала снеся только одну корягу в боярском лесу...

Князь Шаховской наблюдавший за этой тирадой царя, стоя недалече, отметил всех, кто покинул храм незадолго или сразу после Милославского. Напуганные и растерявшиеся они спешили прочь осознавая, что и за ними есть подобные прегрешения. Попасть под горячую руку никто не хотел.

- Хирово! Богдан Матвеевич, подь-ка сюда! - сказал царь немного погодя, спустившись с клироса.

Эти слова прозвучали вторым раскатом грома и подданные понять не могли что творится. Царь был в прекрасном настроении - огромная ноша свалилась с его плеч - государство как будто миновало чёрные времена, но вдруг государь меняет милость на гнев, благодушие на строгость.

Хитрово подошёл, не чувствуя за собой вины и не ждал укора, но намерения царя были очевидны, поэтому вид у оружничего был растерянный. "За что меня-то?"

- Сказывая, друг мой ситный, кто это у нас в Кремле третьего дня благолепие нарушал?

- Третьего дня? Благолепие? - растерялся Хитрово ещё более, он не сразу сообразил в чём дело.

- Ты что ж, Богдан Матвеич охромел ли? Может быть тебе седло седалище натёрло? Ты скажи! Я это Коллинзу поручу - он тебе быстро мозоля-то сведёт откуда не надо...

- Прости, государь! Виноват! - наконец Хитрово догадался что речь скорее всего о стрельбе идёт, которую они с Григорием учинили на днях у Конного корпуса.

- Простить? Тебе, значит лень выйти за стену, лень коня брать, а я тебя прощай? Нешто холодно было и зябко? Так пошто ты малых моих пужаешь?

- Вину готов свою изгладить!

- Да куда ж ты денешся-то? Изгладишь окончательно! Это конечно, изгладишь! Хошь я тебя в Холмогоры завмест Ваньки-болдыря пошлю? Там в Холмогорах воля! Пали сколь душе угодно!

В соборе неожиданно возник сквозняк. Несмотря на продолжающуюся службу, бояре и дворяне потянулись к  выходу, пятясь спиной на шажок, на пол-шажка, отбивая поклоны и крестясь.

- А что было бы, если б тебе доспело пушку новую опробовать?

- Готов ехать хоть в Холмогоры, хоть в Даурию, государь. Воля твоя, я твой верный холоп.

- Холоп он мой верный! А я-то думал холопы в услужении находятся... Никогда такого за тобой не водилось, Богдан Матвеевич, чтобы ты вёл себя неблагоразумно. С чего вдруг?

- Бес попутал!

- Все вы одно ладите, как нагадите! Бес у вас виноват! И как же беса того зовут - не один ты был, соучастник с тобою безобразничал. Кто таков?

- Григорий Онисимов, сотник Осьмого приказу, жилец государев.

- Гришка? Он тебя подбил покой царёв нарушать?

- Нет государь, своей волей я. Он со мною был. Не подбивал.

Государь окинул собор взглядом и увидел как заволновались некоторые.

- Бутурлин, а ты куда это собрался? Пошто раком пятишься? Только ли ошую от меня стоял, в ухо дышал? А ну подь сюда! Стань здесь!

Василий Бутурлин побледнел как полотно. Подошёл, ожидая, что тоже сейчас попадёт под царский распекай, но Алексей Михайлович снова повернулся к Хитрово.

- Ну так что, Богдан Матвеич, впрок урок тебе?

- Да, государь!

Все замолкли потому, что хор воздавал Славу Царю Небесному. Но хотя все и делали вид, что служба захватила их, на самом деле вполглаза смотрели на царя и ждали развязки.

- Гришка герой конечно, слов нет. Но ведь отрок несмышлённый, а ты-то куда глядел и чем думал?

- Каюсь! Бог свидетель, не повторю того! Сам не повторю и другим не дам спокой в Кремле рушить!

- Ну... ладно... Нечего тут больше строжиться... - царь обнял Хитрово. - Но ты смотри у меня! Милость мою на разбазарь!

Снова примолкли на троекратной "Славе", причём Бутурлина бросило в краску после неестественной бледности. Он стоял, молясь не с благодарностью об успехе посольской миссии и благоустроения государства российского, а о том, чтобы царёва немилость миновала его.

- А что, Богдан, как постреляли-то? Доволен? Гришка поди-ка мушкетом своим из Англии привезённым хвастал? - царь снова благодушествовал.

Хитрово расплылся в улыбке. Любопытство царя было больше - тут бы благочиние соблюсти, да таких вопросов не задавать, но Алексей Михайлович не стерпел.

- Как есть хвастал, царь-батюшка. Карабин сей исключительный, не мочно было не похвастать.

- Конешно исключительный! Двадцать талеров - пустяковина! - съязвил царь.

- И до последней копейки он стоит своей цены! А ведь Гришка цену вдвое сбил!

- Вдвое? То ещё не всё, что вдвое, Богдан. Выйди на площадь, на той стороне возок стоит, а в ём сорок штук таких карабинов. Желябужский прислал с гонцом. Восемь с полтиной талеров цена! Так-то!

Торжествующе царь оглядел всё честное собрание и увидел устремлённый на него вопрошающий взгляд одного из дворян. Повелительно взглянув на него и подозвав царь спросил:

- Просьбу до моей особы имеешь? Кто таков?

- Контранский Юрий, из тамбовских служилых людей.

- Каково прошение твоё?

- Крепость укреплённую строить просить Вас явился, государь. Терзают холопов ваших набеги ногайские из-за реки Пензы. Третий год уже как повадились одним ходом пробираться - здесь-то и след воспрепятствовать им.

- А в Большом Дворцовом приказе дьяки что сказывают?

- Ответсвуют, что казны нет крепость новую содержать - говорят на сей засечной черте уже и так достало острогов в местах наших, а меж тем, войску опоры надёжной в месте сём не хватает.

- Дело дьяки говорят - нет казны.

- Не казны просим, царь-батюшка! Людей, грамот повелительных, да право на землю садиться! Казну трудом соберём и подати платить исправно обязуемся!

- Откуда ж я вам людей взять должен? Не много народу у нас пока что. Мало народного прибытка после мора и гладов. А тут ещё и бунт был...

- Челобитную дозволь передать, царь-батюшка, от мещерских людей служилых...

Царь принял грамоту. развернул её и прочёл, кое что зачитав вслух:

"Бьют челом мещеряне дворяне и дети боярские всем городом. В прошлых летах, мы были на твоей государевой службе в Тамбове, со стольником и воеводою, с Романом Федоровичем Боборыкиным, два лета служили тебе, государю, всякие твои государевы службы: в сотнях, и в подъездах, и в станицах, и в стороже стояли безпрестанно, день и ночь; и в степь за татары в походы ходили безпрестанно. А крестьянишка наши в то время делали город Тамбов, и рвы копали, и надолбы ставили и всякие стенныя крепости делали безпрестано два лета, с весны и до зимы..."

- Матвеев! - кликнул царь окончив.

- Вот я!

- Что скажешь? Надёжие люди у воеводы Боборыкина служат? Не врут ли часом?

- Надёжие, государь! Тот год большой полон, что татарва ногайская в степи увела отбили и без ущерба, а самих татар побили несметно и князей их данью обложили выкупной.

- Ежели они татар разгромили - нашто черта засечная новая с крепостницею?

- Силу копить, батюшка. Дозволь холопам твоим град срубить в месте сём - и крепость буде и торг и ремёсла. Леса там довольно и красного и чёрного - знатная крепостница получится.

- Кормные грамоты вам отпишут, - царь подозвал писца и тот подал знак, что выполнит распоряжение. - На землю людей садите, да защиту им обустраиваете. Три лета даю на сё - а потом воеводу пришлю с наказом доглядеть всё ли верно соделали.

- Благодарствуем, государь! - Контранский бухнулся в ноги царю, благодарности его не было границ.

- Полно, подымись, Юрий батькович! Воеводой тебя жалую, головой своею за людей сих отвечаешь! Скажи только как город сей прозываться думаете?

- По реке наверное, как водится. Острожек малый, что там рублен Пензенским зовётся, а городок стало быть тоже Пензенским будет.

- Вот так в грамотах и пишись - воевода Пензенский, Контранский Юрий батькович.

Полтев Тимофей Матвеевич выглянув с верхнего жилья окликнул Григория, который уже было отъехал прочь из приказа.

- Гришка, куда собрался? А ну, стой!

Увидев полковника, Григорий соскочил с седла и бросил поводья на коновязь.

- Что смурной такой и чего на службе нос не кажешь? Заскочил на миг и тотчас вон? Сотня твоя чем занята? Баклуши бьёт?

- Никак, Тимофей Матвеич! Полусотны на решётках в Замоскворечье стоит - их проверю сей час, а остальных Еглаю Туманову отдал за лошадьми ходить.

- Так это твои конюшни поправляют?

- Мои. Вчера лес возили. Сей день ворота ставят, коновязи и ясли при них.

- Ну а смурной чего такой? Случилось что?

- Случилось, Тимофей Матвеич. Приставник мой помер, Артемий Павлов, что сколарией славянского книжного письма заведовал.

- Помер? Так вдруг? Он же молодой инок был - и сорока не было, кажись.

- Чахотка...

- Вон оно что!

Полтеву - старому вояке и человеку пережившему мор 1655 года смерть не была в диковинку. Бог дал жизнь, Ему и брать её. Он взял Григория за плечи и тряхнул как следует.

- Божья воля! Артемий отправился в кущи небесные, с Христом пиршествует блистательно, а ты хляби разводишь? Трудно без него будет? Ничего, сдюжишь! Ему лучшая доля выпала, а нам ещё лямку государеву тянуть и тянуть. Так что не раскисать!

- Всё это для утешения мне говорите...

- Что? Да ты нехристь чтоль? Ты думаешь что говоришь? Разве не читал тебе Артемий "для меня жизнь Христос и смерть - приобретение?"

- Что ж так рано? Нужен он мне! Сей час более чем когда-либо.

- Разве тебе Всевышний больше твоих сил испытание дал? Роптать на него удумал? Отложь-ка сей образ мыслей негодный, думай о том, что тебе нужно сей час делать, что далее случится... У нас битвы впереди, весной уже выступаем в поход - а новики наши ещё и пороху не нюхали.

- Осьмой приказ не останется на караульной службе?

- Лях большую армию собирает, Гришка. Турки наверняка тоже захотят отомстить за былые поражения, а ты тут сопли распустил. Нам нужно молодцов наших так научить чтобы они с этого похода могли живыми к домам своим воротиться. Понимаешь? Теперь ты для них как Артемий был для тебя - ты к ним приставлен! О сём подумай... А пока чтобы у меня орлом летал. Марш на решётках молодцов проверять!

Царица не была на большой службе в Успенском соборе - только пришла в себя после хвори. Сейчас она уже вставала с постели, но из своих палат не выходила, проводя всё время, читая книги и баловала своих младших дочек - Софью, Катерину и Машеньку.

- Матушка, прочитай ещё! Вот тут про царицу Есфирь! - канючила Софья, пальчиком тыча в красочные страницы Писания, где царица Есфирь предстояла пред Артаксерксом в прекраснейшем наряде.

"На третий день Есфирь оделась по-царски, и стала она на внутреннем дворе царского дома, перед домом царя; царь же сидел на царском престоле своем, в царском доме, прямо против входа в дом, Когда царь увидел царицу Есфирь, стоящую на дворе, она нашла милость в глазах его. И простер царь к Есфири золотой скипетр, который был в руке его, и подошла Есфирь и коснулась конца скипетра, И сказал ей царь: что тебе, царица Есфирь, и какая просьба твоя? Даже до полуцарства будет дано тебе. И сказала Есфирь: если царю благоугодно, пусть придет царь с Аманом сегодня на пир, который я приготовила ему. И сказал царь: сходите скорее за Аманом, чтобы сделать по слову Есфири. И пришел царь с Аманом на пир, который приготовила Есфирь. И сказал царь Есфири при питье вина: какое желание твое? оно будет удовлетворено; и какая просьба твоя? Хотя бы до полуцарства, она будет исполнена. И отвечала Есфирь, и сказала: мое желание и моя просьба: если я нашла благоволение в очах царя, и если царю благоугодно удовлетворить желание мое и исполнить просьбу мою, то пусть царь с Аманом придет на пир, который я приготовлю для них, и завтра я исполню слово царя".

Мария Ильинична благоразумно не стала продолжать дальше, но Софья настаивала.

- Их какая прыткая ты, душа моя! Возьми и научись честь сама, пора уже - ты совсем большая!

- Ну мамонька, ну миленька, ещё, ещё, ещё!

- Ищщё-ё-ё! - вторили следом Катерина и Маша, поддерживая сестрицу. - Ну, м-а-а-м! И-щщё-ё-ё!

- Ладно, красавицы мои... слушайте.

И пришел царь с Аманом пировать у Есфири царицы. И сказал царь Есфири также и в этот второй день во время пира: какое желание твое, царица Есфирь? Оно будет удовлетворено; и какая просьба твоя? Хотя бы до полуцарства, она будет исполнена. И отвечала царица Есфирь и сказала: если я нашла благоволение в очах твоих, царь, и если царю благоугодно, то да будут дарованы мне жизнь моя, по желанию моему, и народ мой, по просьбе моей! Ибо проданы мы, я и народ мой, на истребление, убиение и погибель. Если бы мы проданы были в рабы и рабыни, я молчала бы, хотя враг не вознаградил бы ущерба царя. И отвечал царь Артаксеркс и сказал царице Есфири: кто это такой, и где тот, который отважился в сердце своем сделать так? И сказала Есфирь: враг и неприятель - этот злобный Аман! И Аман затрепетал пред царем и царицею. 

- Вот так, красавица Есфирь спасла свой народ от коварного Амана!

- Я выласту - тоже спасу налод! - сказала Катерина, сделав крайне "серьёзное" лицо. А Мария уже спала, припав к маме.

- Тише, тише! Зрите Машеньку-то угомон поймал. И вам спать пора!

- Нет, ма-а-ам! Можно ещё сказку?! - снова стала канючть Софья. Про древних царей!

- Вот уж нет, голубушка. Спать!

Мамки отвели Софью и Катерину в детские покои, туда же унесли и разомлевшую Машеньку.

Царица встала со скамьи, подошла к камину, пошевелила погасший огонь кочергой. Огонь она очень любила и могла часами смотреть на игру пламени.

- Евстолия, голубушка, подбрось-ка осины сухой, пусть немного сердце нам повеселит.

Горничная принесла одно беремя осиновых полешек и сложила их горкой - скоро пламя разгорелось вновь начав даже гудеть от тяги.

- Славно-то как!

Мария Ильинична раскрыла Писания и стала читать свою любимую книгу - Притчи царя Соломона.

- Матушка, можно к Вам? - на пороге стояла царевна Евдокия. - Я спокойной ночи пожелать!

- Иди сюда, лапушка!

Обнялись и облобызались.

- Всё хорошо у тебя? Всё ли ладно?

- Да... Мы с Мэри сегодня рисовали много, а ещё она меня учила в шахматы играть!

- Вот как? В шахматы? Разве девичье это дело в шахматы играть? Сё царям к лицу.

- Мэри говорит, что её прежняя государыня в Англии даже своего супруга почти обыгрывала.

- Видно король Карлус не очень любит шахматы... Иди-ка уже спать, лапушка.

Когда царица вошла в палаты старших царевен Мэри подшивала несколько листов с рисунками шёлковыми нитками. Мэри увлеклась делом - стежки шли ровно и аккуратно и царица залюбовалась искусницей.

- У Евдокии ладно стало получаться вышивать, когда ты, голубушка, стала с ней рисовать и заниматься.

- Она умница.

Мария Ильинична взяла в руки тетрадь, и стала рассматривать рисунки от старых к более новым, недавним.

- Утрудилась ли, Марьюшка?

- Не труд это, а радость с Евдокией заниматься.

- Побудешь со мною? Сна ни в одном глазу, а я всех уже распустила. Да и любопытно мне тебя расспросить.

- Конечно, государыня.

Мэри тоже любила огонь и с радостью придвинула кресла к камину.

- Евдокия только о тебе и сказывает. Сей час вот сказала, что училась в шахматы от тебя.

- Она способная. Очень способная.

- В отца пошла. Он у нас шахматы любит до беспамятства. Думаю, она хочет его удивить.

Мэри подняла кочергой несколько поленьев, которые, подгорая, упали, унеся в трубу снопы искр.

- Жаль, что я не могу так хорошо её научить - я не очень хорошо играю.

- Правда ли, что Екатерина, супруга английского короля Карлуса очень хороша в этой игре? Как же так вышло? Неужели при дворе её батюшки этому учат нарочно?

- Нет, я думаю нет... Её батюшка, король Португалии Иоанн был большим поклонником сей игры, но при дворе у него не было других кто имел бы способность к ней и он научил свою дочь Екатерину и она стала делать большие успехи. Она сама никогда не говорила, что одолевала батюшку, но все её придворные из свиты намекали, что всё так и было.

- А как скажешь, Марьюшка, надо ли царевне иметь бойкий ум? Писания говорят, что во многих знаниях многие печали...

- Разум охраняет достоинство. Так говорят у нас в Ирландии.

Мария Ильинична задумалась, бесстрастно взирая на огонь.

- Смотрю на тебя, Марьюшка и пугаюсь иногда...

- Пугаюсь? - переспросила Мэри не поняв смысла слова.

- Боюсь, страшусь...

- Почему?

- Огонь у тебя внутри. Тебе ведь ещё и восемнадцати лет нет, а ты уже разумом многих превосходишь.

- Это плохо?

- Да, это не очень хорошо. Спалишь ты себя, сожжёшь, сгоришь, если огонь этот внутри останется. Видела я такое.

- А если огонь выйдет вовне?

- Куда же? Разве ж можно девице так себя вести чтобы огонь вовне выходил? Не к лицу это. Нам пристало спокойствие и благочиние...

Мэри стала понимать, что Мария Ильинична о себе говорит. Неожиданно она ощутила, что женская половина дворца это золочёная тюрьма, в которой есть всё кроме свободы и воли.

- А почему не выйти на простор не дать себе возможности жить так, чтобы огонь мог гореть и не сжигать?

- Это мещане могут такое себе позволить. Нам же положено примером быть для других. Если в государстве правит благочестивый правитель, то и подданные его будут спокойны и довольны. Когда же правитель распутный - такими же и подданные будут. Когда дворяне и бояре бесчинствуют народ в разбой подастся.

Мэри улавливала смыслы слов, благо царица говорила неторопливо, с расстановкой. И было о чём подумать.

Помолчали наблюдая за искрами - огонь прогорал и всё реже и реже сполохи вырывались вверх. Огонь постепенно утихал.

- Ты замуж-то когда пойдёшь? Решён вопрос ваш или покуда отложили дело сие? - неожиданно сменила тему Мария Ильинична.

- То наставница моя решит, которую Вы, матушка ко мне приставили. Ведь креститься мне надобно в веру православную, а она меня готовит к тому.

Царица встала и подошла к столу, взяв в руки тяжёлый фолиант Писания, который только что читала дочерям.

"Филиппу Ангел Господень сказал: встань и иди на полдень, на дорогу, идущую из Иерусалима в Газу, на ту, которая пуста. Он встал и пошел. И вот, муж Ефиоплянин, евнух, вельможа Кандакии, царицы Ефиопской, хранитель всех сокровищ ее, приезжавший в Иерусалим для поклонения, возвращался и, сидя на колеснице своей, читал пророка Исаию. Дух сказал Филиппу: подойди и пристань к сей колеснице. Филипп подошел и, услышав, что он читает пророка Исаию, сказал: разумеешь ли, что читаешь? Он сказал: как могу разуметь, если кто не наставит меня? и попросил Филиппа взойти и сесть с ним. А место из Писания, которое он читал, было сие: как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзает уст Своих. В уничижении Его суд Его совершился. Но род Его кто разъяснит? ибо вземлется от земли жизнь Его. Евнух же сказал Филиппу: прошу тебя сказать: о ком пророк говорит это? о себе ли, или о ком другом? Филипп отверз уста свои и, начав от сего Писания, благовествовал ему об Иисусе. Между тем, продолжая путь, они приехали к воде; и евнух сказал: вот вода; что препятствует мне креститься? Филипп же сказал ему: если веруешь от всего сердца, можно. Он сказал в ответ: верую, что Иисус Христос есть Сын Божий. И приказал остановить колесницу, и сошли оба в воду, Филипп и евнух; и крестил его". *

- Понимаешь ли почему я зачла тебе это, Марьюшка?

- Наверное и мне вослед за этим эфиоплянином нужно сказать - "Вот вода, что мешает мне креститься?"?

- Так что мешает тебе креститься?

- Теперь уже ничего.

- Тогда завтра приглашу наших духовников - пусть свершат положенное. А там и под венец тебя отдадим.

- Хорошо, матушка, - просияла Мэри. Душа её пела и ликовала.

- А вот скажи, Мэри, чем тебе Гришка наш глянулся?

Мэри рассмеялась.

- Я подумала, что это царевич, путешествующий тайно.

Теперь уже рассмеялась царица, заливисто, задорно, словно её щекотали. Смахнув набежавшую слезу она обняла баронессу Оффали:

- Ох, Маша, ох и скоморошничаешь. Царевич Гришка!

- Он был в парадном посольском мундире, и ходил таким dendy (франтом), таким красавцем! И галантен не хуже лучших придворных короля - руку подавал сводя нас из кареты, кланялся учтиво. А когда он читал стихи!... О, да это и переводить не надо было. А ведь мне никто, никогда не посвящал стихов. Никто, и никогда! Я почувствовала, как вот здесь что-то кольнуло, и тепло... Кажется я залилась краской.

- А ведь тебя приглядывать за ним нарядили наверное?

- Конечно! Настрого наказали ни на шаг не отступать.

- Ну и как же ты за сего царевича Гришку собралась замуж? Приданое тебе полагается, верно? Идём-ка!

Царица поднялась от камина, взяв в руку шандал-семисвечник, другой рукой ухватив Мэри и повлекла её в свою нарядную комнату. Открыв большой ларец стоявший на столе в углу, Мария Ильинична достала жемчуга и стала их рассматривать. Она повелительно усадила невесту за свой стол на котором стояло большое зеркало и достала жемчужные ожерелья.

- Вот этот тебе в самый раз будет - нитка не крупная, карамельковая, как раз под цвет глаз...

В другом ларце - поменьше - были самые разные серьги и подвески, размещённые на красном бархате.

- Я очень опалы люблю, ласковые они, нежные, и игра у них глаз радует... Вот серьги мои любимые, примерь-ка, душа моя...

Мэри смущённо взяла драгоценные серьги, примерила и предстала перед царицей. Та была весьма довольна - хотя Мэри казалось, что белые переливающиеся в серебре опалы не очень вяжутся с её тёмно-каштановыми волосами и цветом тёмно-карих глаз.

- Думаешь не подходят тебе? Это от того голубушка, что диадемы ты не видела.

- Диадемы? Да разве ж можно мне Вашу диадему, матушка?

Царица открыла шкаф-секретер и извлекла оттуда атласный футляр.

- Закрой глаза лучше и не прекословь. С царицей разговариваешь как-никак! - Мария Ильинична стала строжиться и в голосе её появились нотки человека не привыкшего встречать сопротивления.

Диадема легла на голову идеально - мастера ювелиры знали своё дело. Царица поправила причёску, убрав локоны, лёгкой кисточкой нанесла немного - едва-едва - румян.

- Теперь можешь открыть глаза!

Мэри открыла глаза и ахнула. Представить себе такого она попросту не могла. Диадема - а если уж совсем быть честным - корона была обсыпана жемчугом и опалами, гранёным горным хрусталём, а местами красовались небольшие, но искрящиеся бриллианты. И хотя оправа была из серебра, но диадема казалась поистине королевской.

- Матушка, Мария Ильинична, не можно мне в таком роскошном виде пред людьми предстать!

- Да, платье из синего атласа тебе явно не идёт под сии украшения. Тут нужно белое с серебряным  шитьём подобрать...

Царица открыла свой платяной шкаф, но ничего что с её точки зрения подошло бы не нашла. Как оказалось за гобеленом есть ещё платяные шкафы и через минуту послышался довольный возглас царицы.

- Вот это оденешь! Тебе и по росту впору будет и по стати. Это пошили до того как я Софью понесла. Тогда я ещё была стройна, - улыбнулась царица. - Давай-ка зажги ещё больше свечей! Нам нужно чтобы свет на шитье и особливо на камнях и серебре играл!

Повелительный тон царицы окончательно убедил Мэри, что быстро эта примерка не кончится.

- Святые отцы будут конешно против, но мы сейчас воск с маслом разотрём... и сделаем вот так... - царица взяла кисточку и стала красить губы Мэри разведённым на меду составом. - Только чур не облизывать. Ну вот, маков цвет! Увидит тебя Гришка, как бы сердце у него от счастия не остановилось.

- Царица-матушка, да разве ж можно так вот...

- Не перечь мне! К алтарю пойдёшь - накинем фату, никто ничего не поймёт. Нужно дать жару - того жару что внутри у нас горит, а чтобы раньше времени пожару не бывать - немного пеплом тот жар спрятать.

- Да разве же можно мне в Вашей диадеме к алтарю появляться?

- В моей диадеме?

Царица неожиданно вышла вон и через минуту вернулась. На голове её красовалась золотая корона, дивно изукрашенная рубинами, а над ними на навершии красовался крест с бриллиантами сияющими как искры света.

- Вот моя корона - и кто сравнит теперь её с моей подвенечной невестинской? Нет уж! теперь то твоя - в твоё приданое пойдёт она.

- Никак не можно мне принять сей драгоценный подарок! Старшей дочери Вашей, матушка, он положен, неужто свою воспитанницу оберу? Как же можно мне на ваши фамильные драгоценности посягать?

- А ты как за царевича замуж пойдёшь? Сказывай?

- Не царевич Григорий!

- Ну, голубушка, это как сказать ещё... Царь-батюшка его почти усыновил ведь!

Глаза Мэри расширились от изумления.

- Усыновил это значит... Я по-русски не совсем...

- То и значит. Алексей Михайлович к нему совсем по-отечески относится, сама ведаешь! Иль ещё какое усыновление нужно - не по сердцу, а по бумаге? - Мария Ильинична сняла корону и поставила её на стол. Она любовалась Мэри отходя от неё на шаг другой, поворачивая и так и эдак, заставляя её пройти по комнате из угла в угол.

- Пару дней так походишь в покоях - я всех выгоню. Привыкай к сему. Тебе и так хорошо, и грацией ты сходна с легконогой серной. Но всё одно не повредит свыкнуться тебе с приданым твоим.

- Спаси тебя Бог, матушка!

- Вот! Теперь ты, наконец-то, по-русски заговорила!

Царица извлекла из недр шкафа, что прятался за гобеленом фату и накинув её на Мэри была совершенно довольна.

- Будем теперь Господа молить, чтобы на венчании от твоей красоты никто жизни не решился, когда явим тебя всему честному народу!

Начало 1662: https://cont.ws/post/219136

Начало 1663: https://cont.ws/post/252207

==========

Болдырь - пузырь, надутый.

Коломес - вздорный пустозвон.

"Бьют челом мещеряне дворяне" - челобитная мещерских дворян от 1663 года.

"На третий день Есфирь" и далее - отрывки из книги Есфири 5 и 7 главы.

"Филиппу Ангел сказал:" - отрывок из книги Деяний апостолов 8 = 26-38