1663. Роднение с землёй

Дорога до Дмитрова была пустынной и почти не езженой. Выйдя за город, скоро обнаружили, что колеи просохли и за разговорами коротать путь было легко и приятно. Григорий оправившись от батогов уже на чувствовал какой-то особенной боли, хотя спину порой и ломило. Мэри же на горячем Рюзгаре не сразу привыкла держать размеренный шаг. Иногда они пускались в галоп или мелкой рысью, но лошади долго так идти не могли, а скоро дорога стала пыльной - дождя здесь не было.

Мэри рассказывала множество разных интересных историй об Ирландии и её людях. Раньше этой темы почти не касались - не к слову было, теперь же времени было вволю и коротать его за такими разговорами было не только приятно, но и полезно.

Миновали несколько богатых деревенек и Мэри заметила, что не так уж и бедно живут землепашцы, на что Григорий заметил, что не стоит забывать какие сёла они видели по Владимирской дороге, или когда добирались до Самары.

- Москва рядом - многие из тутошних в Москве торгуют, товар на торги возят. Вот и достаток есть.

Когда солнце прошло зенит встали на краткий отдых, напоив лошадей, дав им немного отдохнуть. Григорий развьючил Воронко, дале груз повезёт свежий Тат. Подкрепились и сами - несмотря на кажущуюся взбаломошность Мэри весьма разумно отнеслась к сборам в дорогу.

- М-м-м-м! Голанская снедь! - воскликнул Григорий увидев как на раскинутом полотне появляются припасёные загодя ломти вяленого со специями мяса, немного сыра и особо засушенный хлеб. Всё то, что шкипер Виллем брал с собой в плаванье на "Стриже" Мэри воспроизвела без всякого труда. Ко всему прочему были добавлены восточные сладости, до которых Григорий был падок - на пирах расправившись с обязательными блюдами он первым делом опустошал корзинки с "шахским печеньем". - Балуешь меня, родная!

- Славное время было у нас на кораблике шкипера Виллема. Не грех вспомнить!

- Да! Ежели плавать по морю нужно вот так летать как Виллем.

- Ну, коль вдоль берега да не бояться пиратов и капёров - так летать можно. Далеко же так не пойдёшь - припасов надобно больше. Той же воды.

К вечеру, уже когда на небе стали проглядывать первые звёзды добрались до Дмитрова, встав на постой на подворье Троице-Сергиева монастыря, где прослышав про "того самого Григорья" сбежались и чернецы и даже некоторый посадский люд - хоть одним глазом поглядеть на него, да на его княжну заморскую.

Григория упросили рассказать что да как обстоит дело, расспрашивали про посольское дело, выведали про Самарское и Уфимское хождение. Игумен, сам ещё молодой, но уже представительный, отец Стефан в первую голову расспрашивал жильца государева о боярах московских, да о делах патриаршьих, качая головой о неустройстве, что "в Москве водрузилось". 

- А правду молют люди, что царь тебя к себе в палаты зовёт, да вниманьем обласкивает?

Григорий неожиданно рассмеялся словно его чинного и важного в мгновенье подменили.

- Было дело звал, Государь к себе, куранты ему да царице читывал. Однако ж последний раз Алексей Михайлович так приласкал меня, что семь десятков, почитай восемь даже! - батогов всыпал. Щедро Чикмаз меня потчевал, рёбра считая.

- За что сие?

- Уфимского воеводу обидел я, да на виду всего народа, чего царь мне и не спустил.

- А вот бы ты нашего димитровского воеводу Окулова легонечко да проучил! - крикнул кто-то сзади, и глаза всех устремились на смельчака, но тот старался потеряться среди товарищей.

- Ну нет уж, - засмеялся Григорий. - Не жажду батогов впредь получать. Довольно и этого раза.

Игумен посмотрел на догорающие свечи, и поблагодарив гостей, всем инокам велел расходиться по кельям, посадским - по домам.

- Гостям нашим наутро рано вставать, а мы сна их лишаем.

Коням дали уход в обители, а Мэри и Григория развели по разным крыла монастырского здания - как и положено уставом.

Едва пропели петухи, возвещая скорый восход солнца, снова тронулись в путь - заутреня кончилась ещё затемно и все после неё разбрелись по работам и урочным службам - тронулись в путь и Григорий с Мэри.

От Димитрова до Талдома полдня пути - к обеду с одной остановкой в пути были уже на месте, где-то совсем уже недалеко была и им жалованная земля.

- Эй, честной человече, далёко ли ещё до Талдома? - спросил Григорий крестьянина, что ладил плуг недалеко от дороги.

- Так это Талдом и есть! Вот на пригорочке-то он самый и виднеется.

- Разве ж Талдом не городок малый?

Крестьянин засмеялся показав щербатые зубы.

- Эка знатная шутка! В Талдоме благо бы пятьдесят мужиков жило. Десять дворов - вот и всё село! Из всех знатных только тиунок* батюшки Симеона Тверского - всем голова в Талдоме.

Оборот дела был неожиданный и ничего не оставалось как ехать к деревеньке.

Тиун архиепископа Тверского - Егорка-бобырь человеком был неприятным и с виду и по повадкам. Он рассыпался в льстивых речах, но толком ничего дельного не сказал.

- А что Талдом городом величаете, так то понятно - так и сама архиепископ велит кликать в надежде, то Талдом разрастётся до города.

- Для города ремесло надобно, а у вас мужики только и знают, что в полях спину гнуть. Ладно, про Волосырку скажи - где сия пустошь находится.

- Не только расскажу, но и проводника дам - Илейку-хромого. Сам он с Волосырки, три года назад сбёг, с радостью отведёт вас туда.

Григорий и ждал чего-то подобного, но даже и он был раздосадован. По всему видно было, что Волосырка это дырка от бублика, а не деревня. И не зря она звалась пустошью. Мэри и вообще пригорюилась, но к счастью появился Илейка-хромой.

Парню было лет восемнадцать - он им был почти ровесником, однако был худыми и ростом не вышел.

- Это вас надо до Волосырки спровадить надобно?

- Как догадался?

- Дык! Тятька с мамкой тямом не обделили!

Илейка не был хромым - звали его так потому что он летал как пуля - вообще покоя не знали его ноги. Даже стоя на места пританцовывал так, что казалось ему невмоготу спокойно стоять.

- На коня сядешь? Свычен?

- Не! Я лутше так. С коня грохнусь. Да и тут недалече!

- И сколь?

- Вёрст пятнадцать, больше не будет.

Мэри улыбнулась - неужели он хочет пятнадцать вёрст пройти пешком? - но и тени сомнения не было на лице у Илейки.

- Проведу вас через болота, где короче. Обычно стороной ходят, через Квашню - деревня такая. Но коль там пойдём только к ночи будем в Волосырке.

- А не потопишь в болоте?

- Што я дитё малое что ль? Я там все места знаю - ягодный сбор у нас где, по-вашему?

Илейка шёл ходко, пешим не хуже, чем на коне, но через пару вёрст Григорий всё ж усадил его в седло.

- Так скорее будет.

Дважды Илейку пришлось в пути подхватывать, едва не упал с коня, перепугав Воронко. Но когда страх и первые неловкие движения ушли, сидел в седле хоть и кургузо как-то, но уже достаточно крепко, чтобы не беспокоиться, что он себе шею свернёт.

Лес казавшийся издали непроходимым на самом-то деле был иссечён просеками и делянками, где брали дрова и дерево на строения. Углубившись в чащу Григорий почувствовал какую-то тревожную нотку в воздухе - так будто кто-то вдалеке жгёт костёр, да на костре жарит мясо. Проверил пистолеты и карабин притороченый к седлу. Мэри встревоженно поглядела на него увидев его приготовления.

- Что-то не так?

- Запах. Огонь на котором жарят мясо я ни с чем не спутаю. Илейка что скажешь? Есть тут в лесу тати?

- Да откуль? Разве что тати епископа Тверского - те, что пожилое* собирали. Так их мы ужо проехали. Оне вон в той околке к берёзе прибиты.

- Как это?

- Ну как? Гвоздями как же их ещё к берёзе-то?

- Да вы что людей епископских убили что ль?

- То не мы, то лихой люд. Но лихих люди московские в эту зиму всех под корень извели, а то от них спокою никакого не было. Все овчарни пошарпали в округе - то овцу утащат, то корову со двора зажиточного сведут.

- С Разбойного приказа были люди московские?

- Может быть и с Разбойного.

- А что вы людей епископских не сняли?

- На что? Висят да висят. Другим в пример.

- А земле предать их, по христианскому обычаю.

Илейка сдавленно засмеялся, стесняясь своих спутников.

- Как это нехристей, да по христианскому обычаю? Оне хоть и люди епископа, а всё волки лютые. Тать он овцу утащит - и ладно. А эти с домов людей выгоняли, другим в назиданье.

Илейка много всякого дорогой рассказал, так что увидев на опушке леса две избёнки они уже знали - то Татарский починок.

- Бог в помощь хозяюшка! Хозяин дома? - спросил Григорий высокую некрасивую женщину, что устало месила глину с навозом в большой яме.

- В такой-то день? В поле хозяин! Вона он!

Верстах в двух на взгорочке виднелся мужик ходивший за плугом. Лошадь была не больше букашки, а самого его едва видно было.

- Зерна достало вам на сев? - спросила Мэри. - Чем сеетесь?

- Хлеба мало, последнее в землю бросаем - а его мы с Рождества уже и не видели. Да ещё ржи с ячменём чуть поболе в озимь садили.

В ограде бегали голые и головастые ребятишки - все похожие друг на друга как горошины из одного стручка. Будь на них хоть какая-то одежда совершенно нельзя было бы разобрать кто тут девчёнка, кто мальчишка. Ор на время несколько притихший при виде странных людей на конях теперь снова возобновился, на что последовало "Цыц, головастики!" и хозяйка виновато улыбнулась как будто извиняясь, что визги мешают дорогим гостям.

- Ну, Бог вам пусть достаток шлёт!

- И вам пути гладкого пущай сподобит!

Хозяйка ещё долго поглядывала вслед удивительным путникам выехавшим из леса, из которого только свои и знали ход.

На опушке куда они въезжали снова - до Волосырки оставалось миновать лишь небольшой участок леса - Григорий заметил подозрительное шевеление.

- Стойте здесь! - голос его не предвещал ничего хорошего и на возглас Мэри "Гриша!" и ей попытку последовать за ним, он посмотрел так грозно и повелительно, что Мэри поневоле осеклась и натянула поводья. Рюзгар готовый устремиться за Касиргой не понимал что происходит и пританцовывал, тревожась. Илейка выглядывал каким-то пришибленным и напуганным.

- Кто там шастает, выйди встречь! - крикнул Григорий не доехав до опушки пятидесяти шагов.

На опушке поначалу не было никакого движенья, но поняв, что они обнаружены люди там вышли, бравируя своей бесстрашностью.

Впрочем бояться им и действительно было нечего - их было человек двенадцать, да и то вероятно не все показались. С одним-то справятся без труда.

- Это кто у нас такой хоробрый выискался, что нам приказы отдаёт? - закричал атаман шайки, а его люди ему вторили эхом, смеясь.

Григорий присмотрелся к говорившему, внимательно разглядывая каждую деталь его одежды и прислушиваясь к голосу.

- А не Голоштан ли уж передо мною часом? Ну-ка выйди вперёд, а люди твои пущай там побудут!

Атаман немного смутился - Голоштаном его звали когда-то, когда он ещё не был атаманом этой шайки.

- Нет тут никаких Голоштанов, а тебе язык-то сей час укоротим махом.

- Но-но-но! Ты подумал ли хорошо, прежде чем такое извергли твои уста? - Григорий достал пистолет и навёл его ещё не целясь, но уже угрожая головорезам.

Из кустов послышалось:

- Ватаман дозволь я его чикну?!

Всё ясно - в кустах у них засели пара пищальников. Григорий махнул Мэри и Илейке, чтобы они объезжали этот лесок стороной, через поля, а сам собирался ещё немного поговорить с разбойниками, которых предводительствовал его бывший дружок и подельник, можно сказать даже наставник в бандитском ремесле.

- Это вас зимою люди Разбойного приказу покрошили?

- Это мы крошим иных, вот и тебе конец, дурень! - крикнул какой-то детина - видно есаул шайки.

Григорий лихорадочно вспоминал как звали Голоштана прежде, его мирское имя, а не кличку, но вспомнить не мог.

- А что со Старым соделали ведомо ль тебе, коль ты говоришь, что Голоштана знавал? - крикнул атаман.

- Старого на мясы разделали на Козьем болоте в Москве. И Медяна, и Гаврилку-пустобрёха там же. А Траянко сбежал, где-то ныкается, посколь про его казнь ничего не говорилось.

Атаман как видно колебался, но его люди жаждали наконец броситься на этого богатея и одолеть его.

Не стерпев стрелок выстрелил и Григорий услышал свист пули - но далеко. Увидев дым в кустах, и шевеление он не стал стрелять из пистолета - слишком далеко для пистолетной пули. Выхватил карабин и гадая, где прячется стрелок спустил курок.

Выстрел стал сингалом к атаке для разбойников, но Григорий увидел как замельтешело в кустах, а затем услышал вопль раненого и стоны.

- Сука! Соловейчика заранил - вали его!

Прозвучал ещё один выстрел из кустов, но Гриогорию уже было не до того чтобы слушать свист пуль  - он боялся, что стрелок может ранить Касиргу, а это значило, что ему никогда тогда не сдержать слова перед Нурбеком, не отослать ему лучшего жеребёнка.

Шайка припустила за ним, рассчитывая, что он ввяжется в схватку с ними, но Григорий отъехав назад, достал пистолеты. Касирга уже привыкшая к стрельбе из седла волновалась лишь чуть-чуть, но Григорий всё ж решил подпустить врагов ближе. Мэри и Илейка уже мчались в сторону полей, справедливо рассудив, что только так Григорий не будет беспокоиться о них и тем быстрее выпутается из этой заварушки.

- Ты кто таков? - орал на бегу атаман.

- Я Гришка-грамотей! Упомнил такого?

- Гришку убили - сам видел как кистенём его по башке угостили! Не ври!

Григорий привстал на стременах да засвистел, так, как его Голоштан в своё врем учил. Свистел он с посвистом, чего мало кто, кроме Голоштана умел и разбойники удивились.

- А что у нас в тайнике хранилось под Падевым Камнем?

- Ничего там в тайнике нет - Старой всё забрал и прогулял в Коломне. А ране там было два браслета с адамантами с рук костромской воеводицы и пол-сундука бус и всякого. И зерцало венцейское драгоценными жемчугами унизанное к тому причти!

- Гришка, сучий потрох, ты что ль?

- Я, знамо! Ты псов своих убери, да поговорим делом. А не то решу кого из них - заобижаются на меня.

- А чегой это ты в наряде стрелецком, грохнул кого и коней увёл? - поинтересовался Голоштан и цикнул на своих, чтобы отстали и возвращались к леску.

Григорий спрыгнул наземь и стал разглядывать Голоштана, который от скитаний и тревог нисколько не состарился, как можно было ожидать, а лишь ещё более зарос бородой - до самых глаз.

 - Штож ты, Голоштан совсем не стрижёшься? Завшивеешь ведь.

- Вша божья тварь - на худом теле быть не могёт - сказал Голоштан остановившись в двадцати шагах от Григория. - Сказывай откель кафтан взял стрелецкий, откуда лошади.

- Я, брат, сейчас царёв слуга, кафтан на мне законный, Осьмого приказу Полтева, а сам я там вроде как в командирах числюсь. Был сотником, сей час вот немного выше поставили.

- Ты во стрельцах? Соври побасче, чтобы я поверить мог без стыда для себя! Как же ты во стрельцы угодил, а не в стрелецкий подклет, да на плаху?

- Сё история длинная, наверное подлиннее твоей будет. К царю прибился из-за стрельбы меткой - чему ты и твой человек самопальный сам убедиться можете. Раз ты атаманишь ноне - как зовут-то тебя?

- Петька-Зуб. Слыхал? Я теперича человек всей округе известный.

- Погодь - дойдёт твоя слава до Разбойного, скрутят как меня когда-то, а то и крутить не будут - перестреляют как зайцев по кустам.

- Так стало быть ты к врагам нашим метнулся, к тем которые по писанному закону грабят, а не как мы, по-неписанному?

- Я-то никого грабить не буду, ни по-писанному, ни по-неписанному. Моё дело государю служить....

- То есть самому главному грабёжнику на Руси.

- А что ты бы не отказался стать самым главным грабёжником? Чем промышляешь Пётр батькович, трудом ли? Богу ли уповаешь? Чем ты царя-то лучше? Тем что мельче!

- Давай разойдёмся миром, раз уж наши дороги разошлись. Ты меня знаешь - я честных людей не трогаю и в обиду не даю, - атаман почти гордился собой, но Григорий мигом сбил с него спесь.

- Цену слову шарпальщика знаю прекрасно. И как ты и наши прежние товарищи артельщиков на дорогах обирали  ведомо мне - и ты знаешь, что я помню сё. И как Касьяна Косого убили за то что он на защиту девки в Костроме встал - тоже помню, не забыл.

- То прошлое. Теперь я другой человек - сам себе голова. И Касьяна бы в обиду не дал, коль моя б воля.

- Спасибо тебе Петр за науку, да нет веры лихому человеку. Я тебя, да - верно слово - Касьяна, добрым словом иной раз помяну. А за Касьяна и свечку ставил. Но всё одно - коль дело грабёжное не кинешь - голову твою насадят на кол. Того не хочу - беги в Сибирь, да иди в рать сибирскую, покуда жив.

- Да что мне будет? Здесь в лесах воля. Не взять им меня!

- Ну как знаешь. Мне твоей правды не перебить. Ты и старше меня и многоопытнее - сердцем сам чуять должен, где твоя жизнь сохранится, а где стезя гибельная. А что человека твоего подранил, альбо убил - не обессудь. Во-первых, он всё равно плохой самопальщик, а во вторую голову - ослушник воли твоей - пуляет без атаманского слова.

Григорий вскочил в седло, и отъехав обернулся:

- Петро - людей моих пахотных, волосырских и иных  округе не тронь, а буде здесь болтаться - обереги же.

- Нешто ты теперь людьми владеешь? В человекохищники подался?

- Сам увидишь и услышишь куда я подался. Клялся бы мне, что людей не тронешь, я б тебе клялся, что Разбойному Приказу тебя не выдам.

- А я и не собирался пахотных трогать!

- А я и не собирался тебя Разбойному выдавать!

- Раз на то - клянусь! Чтоб кишки мои сгнили коль нарушу!

- И я клянусь тебе, что в Разбойном по моему наущенью тебя не тронут. Попадёшь коль в застенок - дай знать, но лучше не попадай вовсе.

Атаман смотрел вслед своему бывшему товарищу и удивлялся как в жизни бывает. Он не завидовал ему, но где-то в глубине души всё-таки понимал, что жизнь Григория пошла в правильном русле.

Нагнав Мэри и Илейку гнавших коней мелкой рысью, Григорий успокоил их.

- Сии люди ватага лихая, но простых они не трогают. Одного из них знаю - он там атаманит, и клялся мне, что окрестных людей зорить не станет.

- Это из тех с кем ты был до того как на службу попасть?

- Угу, он самый. Голоштаном кликали раньше. А теперь "большой ватаман" - Петька-Зуб.

Илейка обомлел - сам Петька-Зуб в окрестностях шарится.

- Он вправду голутьбу не трогает - говорит брать нечего. А вот девок в округе портил - за то на него многие зло держат и людей его убивали не раз.

- Много их?

- С полста будет. Говорят и больше, но где бы им больше укрыться - сразу бы заметили такую большую ватагу. А епископ Тверской его согнал с места под Клином - он там на дороге сел, да купцов под липку раздевал, пока стрельцы Бухвостова не явились и не побили у Зуба полшайки, да всю добычу почитай отняли. Теперь вот у нас тут засел, раны зализывает. Того смотри на Кимры пойдёт, жирок у богатеев прощупать.

Проехали два двора - Ольшанский починок. Здесь были братья отличавшиеся нелюдимым нравом и то сразу было видно по тому как они огородили свой клин земли подле дома. До Волосырки оставалось рукой подать.

Мэри, рассматривая траву, что стелилась зелёным ковром под ногами лошадей, и землю которая местами уже была вспахана и заборонена, а то и засеяна, была в некотором расстройстве. Ковёр ковром, а земля-то была тощей, и трава едва под выпаса годилась - сено косить - время терять. Земля серая, с прожилками глины, а местами и почти одна супесь - которую начав пахать сразу же бросали.

В деревне не было ни церкви, ни даже малой часовенки, только поклонный крест на дороге стоял, да и тот покосился и скорее напоминал большой надгробный крест на кладбище, чем памятный знак. Солнце только миновало зенит, но мужики уже начали возвращаться с полей небольшими ватагами или по-одиночке. Кто-то отсеялся, кто-то слух услышал, что в деревне беда - едет очередной тиун и нужно бы держаться вместе.

- Где тут можно стать на постой, у кого?

- В Волосырке, на постой? - Илейка только сейчас подумал, что знатных его ведомых куда-то нужно было поместить. - В Ильинке - тут в трёх верстах есть пара зажиточных, а здесь голь одна... белых изб в Волосырке отродясь не водилось.

- Ну а тиуны когда наезжали, где останавливались?

- Так в Ильинке! Туда надо было ехать тогда!

Вся деревня пятнадцать дворов - из них тягловыми считали только три - остальные покосившиеся видавшие лучшие времена избёнки не раз уже брошенные прежде, но теперь снова населённые слабосильными стариками или же калеками, а то и бабами без мужиков.

- Сколько мужиков в деревне?

- Три года назад было восемдесят, когда я сошёл, а теперь почитай не худо было, если бы три десятка душ осталось. Ну и баб без счёта.

- Как без счёта?

- А на кой её бабу-то считать?

- Как на кой? Человек же, знать надобно сколько их тут.

- Баба, как говорит наш окормлятель отец Онуфрий, сосуд греховный, пред мужчиной молчать должна и внимать! - Илейка поднял палец вверх изображая какого-то отца Онуфрия, то ли в шутку, то ли всерьёз произнося слова, слышанные им не раз.

- Ты это моей Мэри попробуй сказать,. вмиг узнешь всё и о грехах и о боли.

- Ну сударыня-то иное дело!

- Какое иное-то, ты, голова два уха? Чем человек от человека-то отличен? Ладно... А то ещё испужаешься, не приведи Господь. Другое ответь - много ли таких вот выселок как Татарский починок, или же Ольшанский?

- С пяток будет сверх этих двух. Да ещё к Волосырке причитают Кирьянов бугор и двор деда Якшенина, что на волжском берегу.

В деревне не было ни площади, ни какого-то особого места, где бы люди могли собраться и поговорить. Поэтому Григорий осмотрев все дома правил к самому большому и внушительному.

- Сей дом Булыги Емельяна сына Прокопьева. Четверо сыновей у него и восемь девок.

- И все под одной крышей?

- Крыша-то поглянь, Григорий Онисимович - огромная. Туда и более затолкать можно.

Гриогорий с сомнением посмотрел на дом и сравнив его со своим домом в Москве понял, что живёт не так уж и плохо.

Весь деревенский люд превратился в глаза и уши. Ни таких путников, ни таких лошадей в деревне отродясь не бывало и скоро вокруг Григория, Мэри и Илейки стали виться совсем ещё мелкие дети.

- Хромой вернулся... - шептались по углам. - Говорила я наведёт на нас беду - мотри какого тиуна приволок, как ему лебезит.

- Да не тиун то! Новый хозяин - пришёл ярмо своё на нас вешать...

Сам Булыга был в поле, сыновья и зятья кто где, но двор быстро заполнился всеми, кто проживал в доме. наверное половина всех женщин этого семейства была беременна - кто-то уже вот-вот, а кто-то только начал округляться и Мэри взглянув на них почувствовала некоторую зависть. Набежало мелочи голопузой и голозадой, которым ни ветерок, отнюдь не тёплый, ни слой грязи, ни копоти были нипочём. Те, что были повзрослее стояли и смотрели смирно, не зная чего ждать, и что делать.

- А где большуха? Где хозяйка дома?

- Спужалась она... - тихо ответила одна из молодух. тоже напуганная.

- Нешто мы страшные? Мальцы вона не боятся.

- Оне того не видели чего видели мы.

Григорий нахмурился. Что тут такое могло произойти прежде, чтобы хозяйка так тряслась от страха.

- Ну коль она не идёт, куда мне к ней пройти?

Застали хозяйку во дворе и она делала вид, что поит скотину. В середине-то дня!

- Здравствуй хозяюшка, не обессудь, что к тебе на двор пожаловали.

Возможно, если бы Григорий заорал и стал её лаять матерно, она бы восприняла это более разумно, но от неожиданной учтивости гостя её вконец бросило в дрожь - она ждала настоящего подвоха. При том у неё будто язык отнялся, желая то-то сказать в ответ, она только кивнула головой и потупила взор.

Илейка с грехом пополам слез с коня и привязав поводья за плетень, улизнул. Мэри осталась во дворе о чём-то разговаривая с молодухами и оттуда уже послышался задорный смех.

- Можно ли матушка приказать баньку справить - утрудились мы с дороги. Косточки бы размять бы...

- Ага, сей час... - наконец выдавила из себя нечто разумное жена Булыги. И под этим предлогом она тенью скользнула в дом, бросив вёдра с водой прямо посреди двора.

Пока суть дело у плетня показались братья Ольшанские. Они встали вне ограды - как в землю вросли, не говоря и не двигаясь - словно истуканы. Стали подтягиваться и другие сельчане, взрослые, подростки, ребятишки. Повылазили на свет божий старики, которых уже и не видели с той осени.

- Да ну! Заморская боярыня? - уже восклицал кто-то во дворе.

- Вот те крест! - это звонкий голос Мэри.

- Да разве за морем есть крестное-то знамение!

- Мы что ж, за морем чтоль? Я же теперь царю подданная, а не из немцев!

- Диво!

Девчонки и молодухи все как одна белобрысые или русоволосые с недоумением, удивлением и завистью смотрели на чёрную смоль волос Мэри, на её шикарный в их глазах наряд, на лошадей, что как волшебные сказочные иноходцы стояли в их дворе.

- Стало быть вы, госудрыня, теперь наша боярыня будете? - с надеждой спросила одна из молодух.

- Так и есть. И надеюсь я вам гожа окажусь и кожей и рожей.

Все засмеялись, сначала сдержанно, а потом заливисто, уже не боясь и не робея.

- Ага, краса моя, начала уже покорять сердца, - шепнул на ухо Мэри вернувшийся с заднего двора муж.

Мэри махнула рукой:

- Стаскивайте и кройте столы! Сей час подарки будут и гостинцы!

Григорий от неожиданности оторопел, мужики, что вросли в землю рядом с братьями Ольанскими стояли с отвисшими челюстями, ошарашенно смотря то на Мэри, то на Григория, то на друг друга. "Что просиходит-то?"

- Что там столпились, люди добрые, заходите, помогите красавицам со столами и лавками управиться.

Мужиков второй раз приглашать не было нужды. 

Двор был большой, по меркам Волосырки даже огромный, но когда расставили столы, места осталось не так уж и много.

- Всем ли места за столами хватит?

- Да нас не так много в Волосырке-то, усидим поди-ка!

Понемногу и хозяйка дома - Домна Степановна обвыкла, отставила в сторону свои опасения и хлопотала вместе со всеми.

- Посколь мужья и братья не все ещё здесь собрались, чтобы их ненароком не обойти гостинцем их будем радовать потом, а сей час... сейчас всем девицам ленточку в косицу!

Двор ахнул, когда Мэри достала из вьюка огромную связку всяких разных ленточек, самых разных цветов.

Тут-то Григорий и сообразил, что Мэри не только мечтала и воображала по поводу Волосырки, но и имела полное представление что за люди там живут и как с ними надо ладить. Видно не раз и не два она так делала в родной Ирландии и теперь, когда она румяная, с блестящими глазами раздавала эти ленточки, Григорий понял, что они действительно приехали на родную землю и действительно когда-нибудь здесь они лягут в неё рука об руку, когда исполнятся их дни. Мэри так решила и вела себя именно так.

- А кто у нас рукодельницы, да на ком всё хозяйство держится? Чем молодых красавиц будем жаловать? Наверное бисером и бусами?

Тут уж народ ошалел от такой неожиданности - многие здесь не то что в Кимры на ярмарку, но и дальше деревни ни разу в жизни носа не казавшие вдруг поняли, что в их руках окажется настоящее сокровище - бисер, да бусы.

Мэри подходила к каждой девушке, что были рассажены за столом и всем по очереди одевала украшения. Всё это стоило сущие копейки, но сколько радости и счастья приносило людям уставшим от тягот и невзгод. Мужики сидели за столом и тайком смахивали слезу умиления, а некоторые наоборот улыбались глуповато и осоловело, радуясь.

Тут же начались и споры и похвальбы кому лучше украшения достались, но одной двум уже влетело по губам от старших - "Не вздумай тут праздник портить!"

День был солнечный, стекло бус и разноцветный бисер играл на солнце буквально сводя счастливых его обладательниц с ума, но и мужчины и парни любовались им глаз не отрывая.

Девчонки получившие ленточки хотели было начать ныть, что они-де уже взрослые, что им пристало бисер и бусы получить, но их нытьё подавили не менее быстро и резко. "Пикни только и без ленточки останешься и без бус!"

- А наши главные рукодельницы, матушки, чем их порадовать?

Тишина повисла, муху в полёте слышно.

- А вот кокошники! Почитай что царскими мастерицами сделанные.

Мэри расправляла кокошники, игравшие на солнце и нашитыми бисеринами и кой-где мелким дешёвым жемчугом и золоотым-серебряным шитьём. То, чем в городе никого особенно не удивишь, и что обязательно есть у каждой небогатой пары, здесь лишило людей дара речи. Если так дело пойдёт дале - Григория и Мэри будут принимать за святых спустившихся с Небес. Белоснежные кокошники блистая золотым шитьём, жемчужинками и бисером смотрелись на головах деревенсхих женщин немного нелепо и не вязались с их простецкими домотканными повседеневными одеждами, но уже сейчас ясно было, что очень скоро и наряды мастерицы себе пошьют под стать этим кокошникам, и сами их носить будут совсем не так неуклюже.

Мужики уже гадать начали что же будет дарено им, когда к своему двору подошёл Булыга и его сыновья и зятья. Они распахивали дальнее поле и были грязны и усталы. Сначала Булыга крякнул и негромко матерно выругался, не понимая, что тут происходит в его-то дворе. Но затем он увидел лошадей стоявших в закуте и присмирел.

- А вот и хозяин дома! Заходи к нам садись на почётное место Емельян, сын Прокопьев! - приветствовал его Григорий, подражая глашатаям, что распоряжаются на царских пирах. - И сынов его просим за стол, на предуготовленные места.

Мужики зашли во двор неспешно умылись, гадая, что происходит и что это за люди к ним нагрянули. К добру ли? В войско верстать? Три шкуры драть?

- А главную-то хозяйку мы не почтили ещё, хотя она тут у нас скромно прячется, и думает я её подарком обойду.

Мэри извлекла на свет божий самый роскошный атласный кокошник, шитый сиренами и птицей Гамаюн, с рюшечками и усыпанный шитым бисером так что местами и атласа на нём не было видно. Цвета лебяжьего крыла атлас с отливом был настолько неуместным на голове крестьянки, что понимай они хоть что-то в модных поветриях Лондона или Москвы они бы сконфузились, но ахам и вздохам не было конца края, Булыга смотрел на жену так, словно наново влюбился, а кто-то за столом воскликнул "Ну чисто царица волосырская, Домна Степан-на!" Засмеялись, кто-то выкрикивал с места "А ведь и правда! Узрите!". Беднягу Домну так бросило в краску, что она поспешила сесть и не знала куда деться от множества восторженных и лукавых глаз устремлённых на неё. Ей всё казалось, что к этому кокошнику страшно прикоснуться - грязными-то руками, хотя руки её были чище обычного - она их старательно отодрала золой с песком прежде чем идти за стол.

- Все ли мужчины за столом?

- Ково нет - пущай на себя пеняют! Слух всех обошёл - кто себе на уме - пущай!

- А вот смотрите - Татарин идёт, да с жёнкой!

Действительно к плетню подошли удивлённые Татарин, а на самом деле Аким сын Акимов и его жена, которую Григорий и Мэри видели по дороге.

- Илейки нет! Того что вас сюда привёл!

- А Илейка теперича не нашенский - ну и чёрт с ним!

- А с Киряьнова бугра пошто Кирьяна не позвали? А дед Якшенин?

- Да нахрен тут оне нужны Кирьян да Якшенин? Особо этот старый ведун - того гляди из-за его преисподняя нас всех поглотит!

Мэри звонко прервала эти рассуждения:

- Кого нет - тех не обидим, а всё ж без них почнём. И почнём мы с кого?

- С мелочи пузатой!

- Мальчишка он же у нас всё одно маленький мужик, верно?

- Так-то да!

- А что у мужика главное? Без чего мужик не мужик?

Кто-то заорал дурниной "Борода! Нет мужика без бороды!",  но последовали и такие догадки, что любая московская барышня смутилась бы и стала заикаться. Кое-кто из высказавшихся получил по ушам и от соседей и от своих половинок в бусах и кокошниках, но Мэри под всеобщий смех продолжала ещё звонче и задорнее:

- Может быть мужчина без порток? Штаны - разве не в них мужская сила!

- Да! Верно! Мужская сила в портках!

Тут уж покатился и стар и млад. Кто-то смущённо смеялся в кулачок, а кто-то распластался на столе, растекаясь от душившего смеха и слёз.

- Что же нужно, чтобы с мужчины не свалились его портки?

- Кушачок нужен! Поясок! - кричали те, кто был в силах побороть свой смех.

Мэри достала ворох змеек - каждому мальцу досталось по красному или синему пояску, они стали перепоясываться, и даже те, кто всё-таки на сие торжество явился без порток завязывали у себя на пузах крепкие и яркие пояски.

- Ну а ребятам постарше, что уже вовсю гуж свой тянут тоже ведь штаны держать надо? 

- Надо! - кричали с мест, а когда Мэри достала из вьюка цветные расшитые да хитроплетёные пояски в ладонь шириной, раздалось: - Ух ты! Здоровские какие!

Вышла заминка - многие их парней не могли что-то выбрать - глаза разбегались. Кто-то выбирал вообще закрыв глаза - "как Бог пошлёт" - поскольку сам был не в силах. Примеряли, подпоясавшись кто-то ходил гоголем и девицы кричали "Андрюша пройдись ещё, вот этак, вот так!"

- Ну а коренным нашим мужикам, тем кто всё тут в Волосырке созидает своим трудом разве не нужны пояски да с пряжками, чтобы подрастающих работничков как следует поотчевать, да розума им прибавлять?

- С пряхами... Вот ведь! - прокатилось по рядам, глаза даже самых усталых и ворчливых заблестели.

Пояса которые Мэри достала, были не просто с пряжками, они сами по себе были нарядными и красивыми, но медные пряжки с причудливой муромской вязью, да с вплетёнными в пояс крупными стеклянными цветными - в основном красными - бусинами смотрелись как дорогой, царский подарок.

Братья Ольшанские впервые улыбались за долгое время, а старик Парамоша получив такой богатый пояс чуть не разрыдался тут же. Его мигом окружили хлопотуньи, налили браги и успокоили.

- Ну и остался у нас один только хозяин дома, который как видится мне всей округой уважаем боле других.

- Ну, Кирьян-кузнец у нас тоже в почёте... - пробасил Булыга растерянно моргая от таких хвалебных слов на свой счёт.

- Он ещё и скромный! Настоящий, коренной, крепкий мужик! Тут подарком даже очень красивого пояска не отделаться нам... - Мэри достала последний подарок. - тут нужен пояс, который сам царь не постеснялся бы подарить.

Пояс с позолоченной пряжкой, на которой был выбит святой Георгий, не просто поразил воображение сельчан, но буквально потряс их. Мэри передала его по ряду так чтобы в конце другого ряда он достиг Булыги, который стоял как громом поражённый и крестился.

- Свят, свят, да чем же я заслужил? Да чем же мы все заслужили?

Пояс шёл по рукам как змейка ползёт - все трогали пряжку с Победоносцем, мягкую кожу, серебряные заклёпки, что шли по поясу в два ряда. "Чисто воеводский, пояс-то!" - гудело за столом.

Григорий невольно отметил, что пояс у Булыги будет получше того что был у него и разулыбался. Мэри - кудесница. Вот что значит во вьюке-то было!

Но и на этом ещё не всё. Мэри подождала пока Булыга оденет пояс, пока соседи и родня его как следует разглядят, да и продолжила:

- Ну а кто у нас на селе писанная красавица, кто затмевает всех?

- Катька! Катька! Нет это Любка! Любка говорю!

- Значит так - Катюше и Любаше по зеркальцу заморскому, драгоценному. А кто у нас самая лучшая девушка, скромная и хорошая?

- Знамо Оксана енто! Оксанку кличь! Вон ена - кто лутше Оксанки?

Тут двух мнений не было, и Мэри подойдя обняла Оксану и достав из-за спины маленькую нефритовую шкатулочку по крышке отделанную золотыми вензелями протянула её счастливой девчушке. Та была вся в слезах - дело недолгое - глаза-то на мокром месте, а когда Мэри её обняла и поцеловала в лоб вообще ударилась в рёв.

- Ну, Ксюха дала дождя, щаз потоп будет!

Мэри поправила скромное берестяное очелье, что венчало лоб Оксаны, и спросила:

- Гож ли тебе подарок, альбо недовольна?

- Го-о-о-о-ож! До-о-о-во-о-ольна-а-а!

- Ну а что же плачешь?

- Не зна-а-а-ю!

- А ты посмотри что в шкатулке и слёзы сразу пройдут.

В шкатулке было множество разноцветного бисера и всяких мелких безделушек, которые обычно нашивают на одежду московские красавицы. Оксана наконец успокоила свои фонтаны радости и крепко-крепко обняла Мэри.

"Ну вот, Волосырка и приняла нас!" - подумал Григорий и был не прав.

Дело затеял Татарин. Это был мужик лет тридцати, чернявый и поджарый, за что его и звали Татарином. Он был смугл, но чертами лица был типичный русак. Большие ладони рук знали тяжёлый труд, но спина его была прямой и ровной - словно кол проглотил. Он встал и все замолкли.

- Мы очень рады и благодарны тут все. Спасибочки за гостинцы и подарки, но терзает меня одна думка...

- Сядь уже, бусурман, щаз чё не то брякнет сызнова! - крикнул кто-то.

- Ну, снова долодом! Татарин хватить народ баламутить! Думка у него! - вторил другой голос.

- А думка моя проста - что ж мы должны будем за энти подарки отплатить? Развеж даром всё сие?

Мэри сияющая ослепительной улыбкой устремила взгляд на Григория, он же встал со своего почётного места. И помедлив ровно столько, чтобы у всех сердце ушло в пятки ответил:

- Тут не вы отплачиваете, а мы отплачиваем. Нам прекрасно известно сколь шкур с вас было спущено в прежние времена прежними господами. Энти ленточки, ожерелья, кокошники, пояски и пояса - крохи из того что от вас было отнято, что вы созидали своим трудом, а кто-то иной - проглот прожорливый - то поглощал. Мы с Марьей Патриковной хотя и бедны, но сознаём, что коль царь наделил нас этой землёй и свёл нас с ея тружениками, стало быть в том наша обязанность, чтобы отблагодарить за всё ранее вами отданное.

- А не маловато ли сие будет - ленточками да поясками откупаться от многих лет поборов да разорения.

- Да дайте ему уже в морду! - кто-то лез разбираться с Татарином.

- Чего его слушать? Татарин, хайло заткни, покуда цел!

Но Григорий жестом приказал утихнуть всем.

- Правда то, что много лет вы трудились, а то, что мы вам возвращаем - крохи. У нас и доли того нет, что мы должны бы вам вернуть. Да и не брали мы того от вас. Но другое мы вам вернём - волю и спокойствие.

- Это что ж я могу вот сейчас встать и уйти куда глаза глядят? - спросил один из Ольшанских. - И пожилое не выплачивать?

- Да, можешь встать и уйти, и деньгу не отдавать какая на хозяйстве начтена.

- Ну тогда я пошёл! Спасибо за поясок! - горько сказал Ольшанский, но тут же получил подзатыльник от брата.

- Куда ты пошёл? Куда? Сел! Сиди! И слушай чего тебе скажут, кто тебя поумнее будет.

- Вот тут у меня есть бумага со всякими долгами и прочими недоимками. Видите? Вот она гербовая печать, вот подписи тиуна прежнего и иных... Зришь, Емельян Прокопич? Зачту вам про деда Парамошу - вот его роспись долгов - оброка рупь с полтиной, пожилого на три рубля и две деньги, подворный ещё долг - не разберу цифирь. Теперь смотрим на дедушку сего - что видим? Могёт ли он отдать такой долг? А вот другой долг - вдовица Варвара - с неё всех долгов аж на семь рублёв в лихвою. Ну и как ей быть?

- Как быть? Бабка Варвара померла уже три года тому!

- Вот и сами подумайте - к чему мне всё это?

Григорий сложил бумагу вчетверо, поднял над головой и разорвал, раз за разом повторяя это пока мелкие кусочки не посыпались из его рук.

- Возьми, сожги! - он передал обрывки сидящему справа Булыге. - Нет больше долгов и недоимок!

Люди ахнули. Зашептались, качая головами и не веря своим ушам и глазам. Вот так взять и порвать долговую тиуном и другими заверенную? Кто-то не верил что грамотка с росписью долгов была подлинной, кто-то наоборот убеждал, что всё, долги никто не будет больше требовать - "по нему сразу же видно - хороший".

- Татарин верно всё сказал. Чтобы вы вздохнули спокойно скажу, что будет у вас теперь иной порядок и иная жизнь.

- А как с оброком с барщиной?

- Да как решим так оно и будет.

- А если мы решим совсем оброку не бывать, барщину не отрабатывать! - снова стал бузить Ольшанский-младший.

- Стало быть мы с Мэри в Москве будем с голоду пухнуть, да в тряпье рваном пред царёвы очи представать, - улыбнулся Григорий.

- Ольшанский, теперь ты заткнись ужо. Тьфу! Как можно оброк не платить? Где ты такое видывал!

- В Литве я такое видывал!

- Убью щаз его гада-аспида! снова захорохорился кто-то с молодых.

- Прекратите браниться. Завтра все такие дела решать будем. А сегодня сделаем праздник, чтобы Марью Патриковну порадовать. Смотрите какая она у меня раскрасавица, да умница! Вот три рубля серебром - Григорий достал три ефимка и передал Емельяну Булыге - чего издержишь более, сочтём и возмещу.

- Гуляем - дым коромыслом!

- Одно только скажу - чтобы хмельного не именовалось у нас тут!

- О сём и речи быть не может - сев идёт! Какая пьянка?

Мэри облепили благодарные девчонки и девицы. Григорий говорил с мужиками да с парнями, вокруг него были и мелюзга обоих полов - его только за края кафтана не хватали желая убедиться, что он настоящий, а не морок и не видение.

- Ещё будет время всё обговорить, а сей час с дороги мне бы в баньку! Уж пустите люди добрые! Сами пока столы накройте, да приготовьте!

Мэри тоже едва отбили и пока они разбирали вещи и собирались, банька уже поспела. Григорий рассмеялся когда Мэри выскочила с большими глазами крича - "Грегори! Она горит!", успокоил её и рассказал, что в России не только бани курные, но и дома.

- Как же так? Разве можно?

- Сама увидишь. Ничего удивительного тут нет. А ещё я покажу тебе что такое веник. Ты уже почитай скоро полгода в России на веника ещё не пробовала.

- Веник пробовать? Им же пол подметают...

- Этим веником хворь выметают, а не сор.

- А-а-а! Я слышала, ты меня не сможешь удивить - слышала я! Русские веник в бане запаривают для запаха! Как римляне заваривали всякие травы в термах!

Солнце светило по-майски ярко и даже сходя за окоём всё ещё грело. Мэри вышла из бани уставшая больше, чем от дороги, Григорий чувствовал себя куда как бодрее.

- Ну как ты, лапочка, хорошо ли?

- Ни жива ни мертва. Что-то среднее...

- Это с непривычки и сейчас пройдёт. Угорела в баньке-то, да и веник понюхала! Зело крепко пахнет.

- Ох, Гриша и не знала я, что русские такие жестокие. Как же ты меня не жалеючи! А себя-то! Ох!

- А чувствуешь как кровушка-то играет? Тук-тукает?

- Да у меня и здесь тук-тукает и вот здесь и вообще места никакого нет где бы не тукало. Русские страшные люди. Раньше я думала, что шотландцы имеют странные обычаи, а теперь вот...

- Ну, милая моя! Стало быть язык выучить, да веру принять мало чтобы русской стать.

- Гриша, можно я немножко останусь ирландкой и не буду ходить в такую баню?

- Конечно можно. Вша только заест. А так-то можно какой спор?

- Вша не крыса. А я и крыс не боюсь! У короля Чарльза весь двор вошек гоняет и ничего!

- Это я, кстати, заметил. Потому-то русские в Лондоне в баню так часто шмыгали. Ино спасенья нет. Как пир, так после него в баню. Даже Прозоровского больного в баню приходилось таскать.

Постепенно Мэри стала приходить в себя - тем более что пора было идти к накрывающемуся столу.

Григорий в простой полотняной рубашке и простых штанах подпоясанный таким же простым тонким ремешком, смотрелся на фоне сельчан, которые надели на себя всё самое праздничное, очень уж скромно. Мэри одетая в белый расшитый красными и чёрными орнаментами сарафан выглядела бы как простая деревенская девушка не будь у неё на голове царицыной диадемы, которая придавала и всему наряду особый шик.

Их приветствовали с глубоким почтением и посадили во главу стола, как и положено, рассадив рядом всех самых уважаемых, далее помоложе и попроще, а на краях всю молодёжь.

- Пока не начали пир горой, скажу, что по пути от Толдома до Волосырки на опушке леса, уже за Татариновым починком встретились нам лихие люди.

- Разве есть нонче в лесах лихие, разве не вывели их по зиме? - удивился и слегка оробел Булыга. Остальные притихли.

- Нет, вывели других, а эти пришлые - с Клина беда пригнала. Там-то их побили, да не всех. Так вот, атаманит там Петька-Зуб знакомец мой старый, коего я ещё в прошлой своей жизни знал очень неплохо. Мы потолковали...

- Но как же, Григорь Онисимыч - как он может быть тебе знакомцем? Ведь то тать, а ты ж государев слуга?

- Я ж не родился государевым слугой. Вообще-то я сын стрелецкий и по достиженью возраста я бы должен был бы вёрстан быть в стрельцы тоже, однако ж оставшись без тятьки и мамки попал я в ученье к немцу англицкому, а затем сбежав от него в гулящим людям. А там и в шайку разбойных. Атаманил там лихой с кличкой Старой, а тот что сейчас Зубом прозвался был у Старого на посылках - считай никем. Однако ж я попал в руки людей с Разбойного приказу и князь, что там заправляет меня пожалел да приголубил. А там уж я умением и настырством навык из пищали метко целить да бить, через что много всякого случилось и вот я здесь - жильцом государевым перед вами предстал.

- Эвона как оно бывает! Так что ж получается, любой может в люди выйти?

- Любой, кому смелости да усердия достанет!

Мужики стали смотреть на Григория не столько подобострастно, сколько ещё более уважительно и дивясь его судьбе.

- Помыслите, что Господь наш тому случиться судил. Без Его воли разве такое бы могло случиться? Нет же!

- Истинно, Всевышний усмотрел! Да и нам чрез то великое облегчение!

Все закивали, одобрительно теребя бороды и удивляясь своему счастью.

- А что ж Григорий Онисимович ты и впрямь метко бьёшь?

- Вишь ту ворону?

- Как не видеть ену - она ж падлюка моих цыплаков выглыдывает штоб утащить.

Григорий взял в руки карабин, зарядил его, и на глазах обомлевших мужиков и баб, выцелив ничего не подозревавшую ворону, что в сидела каких то двадцати саженях, разнёс её в пух и прах. Полетевшие в разные стороны шматки и перья сопровождались возгласами тожества и удивления.

- Разил воровку! А как крепко её порвало-то! Страх какой!

- Григорий лучший стрелок России-матушки и когда царь его отправлял в посольство в Англию и там он был лучшим! - воскликнула Мэри, не переставая восхищаться своим любимым мужчиной.

Разговоры закрутились завертелись вокруг царя и григорьевой службы, кто-то жаждал узнать про буквенное ученье, как можно грамоты честь, кто-то про войну с башкирами.

Наконец принесли всю снедь, что удалось приготовить и раздобыть в соседней Ильинке, накрыли столы и начали пировать.

Уже стало смеркаться и чтобы не прерывать праздника из-за такого досадного обстоятельства, развели несколько костров, не пощадив хозяйского запаса дров. Костры хотя и давали мало света, не всем хватало, однако их дым неплохо отгонял комарьё, а уж этого добра в Волосырке было навалом.

Так бы и пропраздновали бы до утра, однако и Григорий после долгой дороги уже подустал, да и мужики работавшие весь день спозаранку уже стали клевать носами. Единственно кто разбредался со двора Булыги с неохотой была молодёжь - этим сил хоть отбавляй. В темноте внезапно раздался дикий визг и ор, потом плач.

- Что случилось?!

- Да на Мишку наступили! Спал подле плетня!

Оказалось внук Булыги сын старшего его зятя, не в силах одолеть сон заснул, где его свалила стрела Морфея. Теперь он орал благим матом, а все смеялись.

- Не на голову хоть наступили? Не! На ухо! А кто-кто наступил то? Да другой Мишка - Парамошкин! Ой-ей! Как не задавил мальца!

Григорию и Мэри хотели было постелить в горнице, но изба была курная, и Григорий наотрез отказался.

- Нечего хозяев теснить! Мы на сеновал! Там сколь раз ночевал - убудет что ль?

- А как же боярышня?

- Мне с милым и в шалаше рай!

Май был тёплым, но на сеновале было прохладно и Григорий заснул не сразу, по обыкновению своему слушая как Мэри прошептав ему последнее "Спокойной ночи!" засопела. Устав от дороги и от бани, от волнительного дня она сразу же задремала, а потом услышав как она ровно и глубоко дышит Григорий понял, что спит очень крепко. Её прелестная головка на его плече в темноте не была различима, но он осторожно поцеловал её и в лоб и в губы, в щёки, думая о том как же ему повезло, и как он, испугавшись неизвестности, тогда в Лондоне, мог её упустить. Без неё он так и остался бы чуждым этого странного и непонятного мира аристократии, ведь даже общаясь с Ртищевым, Шаховским, Хитрово или Прозоровскими он чувствовал себя чужим среди них. И только Мэри была надёжной спутницей и проводницей в этот мир. Мороз продрал по коже когда он думал, что и она могла не обратить на него внимания, сочтя его лишь варваром варварской страны. А ведь всё началось со стихов!

В воздухе звенели комары и Григорий осторожно навалил на них с Мэри ворох сена, завалив со всей возможной осторожностью и лица. Дышать было легко, хотя сено уже не было тем душистым сеном, что закладывают под крышу осенью. Плесень и мыши - вот что теперь было главным, хотя и не назойливым тоном в этом запахе сеновала.

Завтра будет новый день и они съездят на Волгу... Григрий гадал какая она великая река здесь, в верховье шире ли Москвы-реки или же...

Через мгновенье и он спал.

Начало 1662: https://cont.ws/post/219136

Начало 1663: https://cont.ws/post/252207

==========

Тиун - приказчик, управляющий, часто и судья.

Пожилое - налог на проживание на господской земле.

На мясы разделали - четвертовали, казнили.