По чину Григорию не был положен бердыш, но за то время он пока ходил в стрельцах, он очень полюбил это простое и удобное во всех случаях оружие. Многие стрельцы мечтали сменить бердыш на протазан сотника, а то и на серебряный топорик рынды, но Григорий имевший такую возможность ни на что иное не променял бы бердыша.
Именно поэтому проснувшись рано утром с ломотой в костях и совершенно не выспавшимся он осторожно укрыл Мэри своей накидкой, вышел во двор и в сарае, приспособленном под конюшню, нашёл всё своё снаряжение. Взяв в руки бердыш он почувствовал как зазудело в плечах и как всю эту ломоту и скованность сейчас сбросит-размечет. Солнце только-только выглянуло из-за окоёма, и ещё не слепило, но его первые лучи были тёплыми, приветливыми и будили в нём силу и удаль. За околицей гулеванил ветер, и трава уже достаточно высокая и густая, шла волнами - зелёным океаном уходя до Волги, что угадывалась за далёкими буйными зарослями тальника и черёмух.
Владению бердышом Григория учил сам Мартьян Смирной - однако недолго. Вопреки ожиданию, полуполковник удивил новика не силой, а навыком - он так пластал воздух, что рядом стоят было решительно невозможно и та скорость с которой свистело лезвие вызывала оторопь. Большие люди редко бывают проворными, но не так Смирной. Когда он брал бердыш в руки, только разминал свои могучие пальцы, вращая рукоять ничто не предвещало такого стремительного и завораживающе-опасного танца смерти. Но вот Смирной входил в боевой раж и свирепел от азарта. В бешеном вращении он никогда на терял из виду ничего, что было вокруг него, хотя и не смотрел в то место куда через краткое мгновение обрушится его сокрушительный удар. Выстроенные перед ним колья разлетались в щепы - это при том, кто другой не всегда был способен перерубить такого размера "колышек" - который вернее было бы звать небольшим бревном. Смирной стёсывал эти колья почти под корень, бурча - "опять гнилушек наставили".
Сейчас Григорий повторял все те движенья, что и его свирепый товарищ и наставник, но получалось у него не просто значительно хуже, но даже в чём-то коряво. Закостеневшие руки-ноги наконец стали слушаться, на спине проступил пот, а голова стала кружиться от быстрого вращения. В бою всё это было совершенно бесполезно, но зато учило видеть вокруг - прежде всего своё место, своих товарищей, чувствовать врага и особенно расстояние до него. Рубашка из мягко выделанного льна, явно льстила ему и была просторна, рукава её полоскались от вращения, но Григорию было мало скорости. Он всё наращивал и наращивал её, пока не начал задыхаться от перенапряжения. Казалось, что более нельзя - однако характерного свиста, что издают отверстия в лезвии, что набиты по кромке тупия* - так и не было. Смирной увидев эти усилия подопечного сказал бы что-то обидное, что по его мнению должно было подстегнуть любого стараться больше.
Кровь прильнула к лицу, начала стучать в ушах, и Григорий понял что и сегодня он не достигнет чего хотел - услышать тот самый ласкающий ухо свист. Он взял бердыш иначе и стал наносить рубящие удары. "С оттяжкой руби, с оттяжкой!" - стоял в ушах голос Смирного. - "Без оттяжки не прорубишь и до пупа, а распластывать надо надвое! Хочешь бердыш из кишок рвать?"
Солнышко уже не подмигивало из-за лесной чащи, а поднялось над нею и прятаться за тучки не собиралось - день обещал быть жарким. Григорий воткнул бердыш в землю и помчался к Волге желая только одного, остудиться в холодной воде. Дыхание сбитое за время упражнений скоро достигло того состояния когда хотелось остановиться, упасть и помереть, но ещё немного и стало легче, а затем наступил миг и стало совсем легко, и тут из-за холмика выскользнула Волга.
Вода ледяная - и не удивительно - на берегу, в тени черемошника ещё лежал последний рыхлый, зернистый снег. Обжигающую студёную воду долго не выдержать - как бы ни был разгорячён - и Григорий метнулся на берег, завязав скинутую рубаху на поясе. Взлетев на взгорок он остановился и отдышался, оделся и подпоясался, чувствуя как жар заливает всё его тело. Обратно шёл спокойным шагом, всем существом ощущая, что способен горы свернуть. Ни ломоты, ни скованности и в помине не было, лишь лёгкая усталость и нега - которые скоро пройдут.
Возле бердыша вились ребятишки. Не решаясь к нему даже прикоснуться они спорили друг с другом и страшно застеснялись, когда увидели, что Григорий возвращается. Кто-то порскнул прочь, но большая часть сгорали от любопытства и никуда не уходили. Они стеснительно прятали глаза, когда стрелец смотрел на них прямо.
- Ну что, братие? Кого в стрельцы верстать будем? Есть охотники?!
- Есть конешна... Мы пойдём, коли тятька пустит! А мы даже если тятька на пустит сбёгнем! Ой, сбёгнут оне! Смехота одна - стрелец-штаны-подтяни!
- Кому бердыш подержать охота? Как зовут? Мирон? Держи Мирон основу всех оборон!
Ребятишки с восторгом засмеялись, а Мирон взял бердыш и с трудом водя им попытался даже сделать небольшой замах.
- А ловок! Немного кашки и готов ратник государев! Ешь кашу, хлеб наворачиваешь?
- Коли мамка даёт, ем конешно! - удивился Мирон. Он и не знал, что пища бывает в избытке.
Один за другим ребята брали в руки бердыш, рукоять которого Григорием в упражнениях была отполирована до блеска.
- А мы всё видели! Ловко вы дядько с топором возитесь! - воскликнул парнишка лет восьми, Акимка.
- А ты что, Акимка, тут делаешь? Ты ж с Татарского починка? Нет разве?
- Ну! Так я это, тут у деда Парамошки на задах ночевал, на гумне. Чего домой-то ходить? Чегой я там не видал?
- А тятька с мамкой не хватятся?
- Не... тятька с утра уходит рано в поле, мамке тож некогда нас сосчитывать. А кто утром проспал и жрать не явился - так другим больше достанется! - Акимка засмеялся. Скоморошество из него так и лезло, что Григорий сразу подметил. Солнечный парнишка, хоть и смугленький.
- Гриша, любимый, ты что там делаешь? Мух с комарами сёк?
- Ох, сёк, Марьюшка!
- Тогда подь сюда. Хозяйка к столу зовёт!
- А ну, робяты, со мной айда!
Визгу и радости было так много, что можно было и уши затыкать - не спасло бы.
Булыга и его сыновья мялись во дворе - они хотели идти в поле, но не решались, желая прежде выслушать волю нового господина. Как быть? Что делать?
Григорий увидел Мэри с распущенными волосами, которые она спрятала под белый полотняный платок, суздальскими мастерицами вышитый. Прекрасные глаза любимой были как всегда восторженны и смешливы, она щебетала глупости, зная как любит Григорий журчание её звонкого голоска, и в этих стишках, прибаутках и внезапных английских фразах он утопал как в живительной и целебной струе волшебного источника.
- Домна Степановна сегодня спозаранку расстаралась, да так, что две курицы жизни лишились, а хлеб аж на меду вскис. Спала ли хозяюшка?
Домна Степановна отшутилась. Она уже более менее освоилась с гостями и почти перестала бояться Григория, а с Мэри и того пуще - сошлась.
Нельзя было сказать, что стол ломился, но для дорогих гостей было накрыто с избытком. Никто не ожидал, что явится и вся деревенская орава мелюзги, но им быстро наметали пирожков, что подошли только, что и налили первого весеннего квасу.
- Матушка, а что ж мужики-то твои не сядут с нами? Емельян Прокофьевич, уважте!
- Не, боярин, не можно с утра-то есть - работы не будет!
Его сыновья и зятья закивали кудлатыми головами. Но всё-таки все сели за стол.
- Отсеялись?
- С Божией помощью!
- И посева* хватило?
- Сколь было хватило, а на остальном землица отдохнёт.
- То есть, если бы зерна было поболе и сеяли бы боле?
Булыга кивнул головой, грустно и как-то покорно глядя на молодого хозяина.
- А в Ильинке зерно есть?
- У них-то есть. Да не у мужиков, а у тиунка ильинского. В барском анбаре есть зерна много. И ещё у мельника - Быкова Романки.
- Сколь зерна надобно ещё?
- М-м-м-м... ну ещё мешок-другой не помешает.
- А телеги две?
Мужики обомлели. Две телеги - не так-то и много, но позволить себе такого они не могли. Стоило им взять зерно до осени в рост - и всё - кабала неминуема. Бывало так уже и не раз... Новый же хозяин прямо намекал, что он готов привезти посевное, и глаза их вспыхнули надеждой и благодарностью.
- Две телеги рассеять сможете?
- Конешно! Сможем! Поздновато, но зато земля прогрелась - хорошо родить должна! Бабам скажем - все выйдем и с мальцами - рассеем! Рассем, Григорь Онисимович!
Григорий приказал нарядить две подводы и всех кроме Булыги отправил на поля - готовить землю к севу, боронить всё, что крупно распахано под пары.
- Отдохнула землица! Хорош без дела лежать! - не умолкал Булыга. - Уж мы Григорь Онимисмович непременно постараемся, уж мы вернём посев сполна, ажно и анбаров наших не хватит.
- Учти, Емельян, что я эту осень зерно у вас изымать не буду, и весь оброк вам скощу до последней копейки - вы только робят своих откормите, хозяйства поправьте, скотину заведите. Вижу всё, что с пахоты - у вас есть, а молока нет, коров нет. Лошадёнки худые, бока обвислые. Овса возьмём - лошадь без овса не работница.
- Так! Так и есть Григорь Онисимович!
- Как же вышло - тот год такой урожаем богатый был, а у вас к весне амбары пустые?
- Так выгребли всё государевы распорядители, что поместья брошенные досматривали. Всё на войско пойти должно - так говорили. Ну а нам куда деваться? Остались без посева почти - смех один.Той-то осенью у нас двадцать мужиков снялись и на Дон ушли - сказавшись, что кормиться тут не можно - не баб же объедать. А бабам-то, девкам-то куда?
- А кур сих почто порешили? У вас с курями небогато тоже.
- Надо ж было вас уважить. Да ещё и зимой кур побили - то одно дитё болеет то другое. Куру не забьёшь - дитё помрёт, а так глядишь оклемается хоть немного. Так кур всё никак не разведём. Одно спасет - лес рядом, зверьё пока есть. Эту весну тем и жили - ведь государевы люди лихих извели - стало можно в лес ходить. Смотришь беляк в силке удавится, или куропатка бошкой об наст... Да Якшенин-дед нет-нет и рыбкой нас побалует.
- И почто ж его не любите, коль он вас выручает?
- Давнее дело. Нехристь он.
Григорий не стал сильно налегать на похлёбку - поднялся, обнял Домну Степановну, расцеловал её в оби щеки, да расхвалил щедрость и гостеприимство дома и хозяйки.
- Славно, матушка, печка под твоей рукой снедь варганит! Накорми огольцов от пуза, а мы до Ильинки метнёмся, да тебе на прожитьё сверх того добудем.
Дорогой Булыга рассказывал всё, что творилось в округе: о том как люди с Разрядного приказа своевольничают, или как за долги Аверьянкин починок свели со свету, а Аверьянку похолопили в пользу епископа Тверского, о разбойниках, что терзали округу и как было две стычки с лихими в которых соседей Емельяна на глазах их жён зарубили без всякого сожаленья.
- Оксанкин отец так и погиб тогда - а ведь такой мужик был - золото, не мужик! Осталась девчонка сироткой - мать-то тогда ж ума решилась, по мужу скорбя. В проруби на Волге сгинула... Мы то чаяли, что она бельё пошла полоскать, а как увидали, что корзина с бельём-то мужниным дома стоит... да поздно уже было...
Григорий видя своими глазами всю эту беспросветность скрежетал зубами. Не скорбь и жалость в нём жили, но бесновалась жёсткое, тяжкое чувство ненависти и ярость его не выплёскиваясь наружу, копилась, того и гляди могла взорваться. Мэри видела, что с Григорием что-то не то. И её сердце, опечаленное словами Емельяна было сокрушено, но и чувствовало, как Григорий того гляди сорвётся с цепи.
- Послушай, отец, а почему вы не взяли ещё вилы, да не порешили своих обидчиков? Разве по правде они поступают, что дерут с вас последнее и даже посев урезали? Можно ль то терпеть? Хуже лихоимцев!
Булыга лишь горько ухмыльнулся.
- А толку? Дед мой к Болотникову Ивашке ушёл и там сгинул. А ведь сила была на их стороне! И правда была. А что ж? Отец мой всю жизнь под клеймом ходил из-за того, что дед за правду встал. Другое рассуди - ну ткну я тиуна вилами в бок тёмной ночью. Что ж? Найдут нового - мрази-то хватает! И этот новый памятуя судьбу прежнего будет ещё злее, всех на примете будет держать - по любому поводу наказывать батожьём, а коль заподозрит в чём на расправу выдаст - и поспорь тогда с ним! И раньше когда сыны были малы - не было мне случая подлеца припороть, а теперь и подавно, когда мы и Лукьяна лишились и парни наши на Дон сошли. О том ещё подумай - а как мне жить коли не меня, а кого другого за мой грех сволокут да казнят? Вот например кинут мысль на Кирьяна - и никто ведь не усомнится, что Кирьян мог то сделать... И человек хороший погибнет и я сам рехнусь как Дуська наша. Много думал о том. Не так нужно делать.
- А как?
- А я не знаю! Жить нужно и всю эту мразоту пережить. Стиснуть зубы и пережить. Так и одолеем... Вот и тебя нам Бог послал в облегченье. Еду и не верю ещё своим очам, ушам своим, что бывает такое. И ведь удивительно, что ты Григорий Онисимович слуга государев. К иному привыкли мы, что государевы первые грабёжники! А тут двойной подарок нам - ты да твоя королевична. Бабы-то наши всё меж собой судачат, да всякие глупости несусветные собирают. Одна добуровилась, будто Марья Петровна - сама Богородица!
В Ильинке была мельница. Её крылья давно уже не скрипели, вращаясь. Зерно смололи ещё по осени, но даже не действуя, мельница показывала всем - сельцо знатное.
Завидев верховых в барских нарядах, да две пустые подводы, ильинские бабы да мужики, что болтались в деревне почтительно приветствовали Григория, Мэри и махали Емельяну Булыге. Когда остановились у зажиточного дома на крыльцо вышел сам хозяин - владелец той самой мельницы - Роман Быков.
- Здрав будь, боярин!
- И тебе здравия, хозяин тароватый. Только я не боярин, а жилец государев... Поможешь моему горю?
- Что по силам - поспособствую.
- Две подводы посева отгрузи - найдёшь? Ржи, ячменя и пашеницы* - коли есть у тебя. И с пяток мешков овса.
- Ох, сударь мой! Ржи валом, ячменя дам, а вот пашеницу вся либо в посев ушла, либо забрал объезжий голова. И с овсом беда - подчистую вымели анбары!
- А ты посчитай всё да подумай - дам тебе за рожь 8 копеек за пуд - 40 копеек за мешок, а коль пашеницу найдёшь два мешка всего-то - сразу рубль серебром получишь. Ячмень, овёс на Москве задарма идут - а я у тебя по твоей цене возьму - пашеницы найди только. Вот две подводы тебе - одну сей час грузи, другую после обеда гони к нам. Сколько нагрузишь - столько по уговору дам.
- Смогу ли найти пашеницы?
- Дело-то твоё - деньга моя, и целковые мои поглянь - царёвы, чеканки честной - ни щербинки на них нет!
Быков взял в руки ефимок, разглядывая признак на нём, да водя пальцами по гурту.
- Этот оставь себе - задаток. Остальное в Волосырке на дворе Булыги получишь. По рукам?
Быков колебался, но когда Григорий намекнул, что и до Кимр, если надо будет доехать - доедет, мельник не стал колебаться. Ударили по рукам и скоро работники уже накидали полную телегу мешков с тревогой поглядывая на колёса - сдюжат ли? А лошадёнка-то уволочёт ли?
- Что за человек этот Быков? Найдёт пашеницы на посев? Найдёт ли овса?
- И искать не будет. У него запас есть, а тебе он врал что всё сдал, чтобы объезжие не отняли, коль прознают. Пять мешков пришлёт - как бы не более. Овса тем более. Поглянь на лошадей ево - вишь лошадки-то справные...
распростившись с Быковым, Григорий и Булыгу отправил восвояси, решив осмотреть Ильинку да поговорить с тиуном, если тот был в деревне.
От Ильинки до Талдома шла дорога вкружную мимо леса и болот - дальше виднелась какая-то небольшая деревенька - четыре-пять дворов, по другим сторонам раскинулись два починка, а на дороге, что вела к Волге паслось небольшая отара овец и несколько коров. На огородах виднелись стоги сена - оставшиеся с той зимы, и Григорий подъехал к одному из домов.
- Здравья желаю, хозяин!
- И тебе гость заезжий, здравия, коль не шутишь!
- Корову здесь в Ильинке можно купить, аль куда ехать надо?
- В Ильинке коров мало - не всем по достатку корову иметь. А кто держит не продаст. Тебе, мил человек, надо к монастырю править - вот кто коров у нас торгует, да молоко каждый день на столе имеет. А монастырь тот в Кимрах, туда и правь.
- Ну а курей или поросей продать можешь?
- Два порося есть у меня, только сразу говорю - злы как черти, потому с радостью избавлюсь, а курей не дам. Их у нас кажный год подчистую выгребают - хорошо хоть наседок не берут - говорят мясо жо-о-о-стко.
- Кура три копейки в Москве стоит - дам пять за каждую - по рукам?
Мужик озадачился - в Талдоме кура за копейку шла, а тиун по осени забирал за копейку двух разом - так что услышав цену в десятикратно красней мужик серьёзно задумался.
- А что ж ты, государев слуга, да не съездишь в Кимры да там и не купишь? Там торг есть, там курей бьют десятками кажный день!
Григорий нисколько не смутился - он-то знал, что хорошую курицу на базар не снесут, да на убой не пустят. Коли несётся хорошо - то каждый себе такую оставляет. О том и сказал, на что мужик довольно хмыкнул. Понимает барин-то.
- Тебя не проведёшь, однако! Дам тебе кур - штуки четыре молодки есть у меня, а тиуну скажу - подохли. Но условье одно - поросей забирай!
- Отряди до Волосырки мальца - пусть пригонит их туда, да курей снесёт - а деньги вот, держи!
Ещё поговорили о том, о сём, Григорий послушал сплетни. Мэри пустившая коня по деревне всю её объехала и вернулась подняв на просохшей дороге клубы пыли. Она похожа была на черноволосую валькирию - локоны её развевались под накинутым платком, что всех повергло в недоумение. Барыня на коне! В шатанах, и в юбке одновременно, да простоволосая. Если в Москве уже многие видели "амазонки" у немецких барышень, то здесь в глуши такой крой одежды был диковинным, чудным.
Приезд в деревню этой странной пары вызвал жаркие пересуды и ильинские всё думали-гадали, что за новый володетель рядом вступил в права. Одни завидовали, другие усмехались - "не выйдет ничего!"
Булыга давно уже развозил зерно по полям. Он даже заехал на каждый починок, хотя и с Татарином и с Ольшанскими у него лада не было.
- Сейте вволю! Бог даст урожай, тогда уж разбираться будем как поступать.
Больше всего порадовались Аким и его жёнка - у них с посевом дело было совсем неважнецки, часть зерна, что осталось побила какая-то плесень и здорового оставалось совсем мало.
- А ввечор ещё и пашеницу привезут - будем с царским хлебом коль Бог даст!
Григорий вернулся до Волосырки да и пересел на Касиргу, а Мэри взяла Тата вместо любимого своего Рюзгара, которого с утра уже заездила - решили ехать в Кимры, до монастыря.
Волосырские бабы смотрели на них и плакали от счастья, а когда всадники повернули к Волге - крестили им дорогу вослед. Девчонки уже все поголовно бегали с вплетёнными в косицы лентами, и все ждали вечера - чая, что новые их хозяева снова устроят веселье.
Над полями кружили птицы - грачи, галки и всякая мелочёвка бродили по разворошенной земле выискивая червячков и воруя зёрнышки, но в этот раз сеяли не скупо, а как и должно - густо, щедро, хватало и птицам.
На берегу Григорий нашёл сторожку деда Якшенина и сразу понял, за что деда не любят - вся ограда его была уставлена кольями с насаженными на них головами козлов, баранов и собак. Над воротами висели гирлянды рыбьих голов и вся эта картина вселяла какой-то потусторонний холод.
- Кто таков на мой порог?!
- Новый хозяин Волосырки я! Со своей жёнкой Марьей, а зовут меня Григорьем.
- Много мне чести от такого знатного человека... - проворчал дед никого и ничего уже не боявшийся. Поговаривали, что он даже с тиуном государевым и объезжими разговаривает без всякого почтения.
Григорий не стал долго раздумывать, спрыгнул на землю, бросил поводья на тын, и протянул деду руку - как равному, чем и удивил его и вызвал большое подозрение. Но то что сделала Мэри лишило их обоих дара речи. Она так же спрыгнула на землю, но поводья кинула не на тын, а на кол с водружённой бараньим черепом с изломанными рогами. Недолго думая щёлкнула по белой кости бараньего лба щелбаном.
- А...а... что... - опешил Якшенин и не поняв, что же он сам хотел спросить, умолк.
- Мэри, что это? Ты... как это? Не боишься совсем? Не брезгуешь?
- Чего брезговать? Этих наивных амулетов что ли? Бояться их? Под стеной у нашего замка таких черепов скотьих было свалено такая гора, что она заполнила ров. Мои предки считали, что так они отгоняют злых духов... но злой дух стоял над местом тем... - она улыбнулась, явно считая этот обычай глупостью и суеверием. - Дедушко тоже ведь так отваживает от себя лишние глаза.
- Бойкая у тебя супружница, да и сам, видать, не промах. Слыхал я что ты вчерась в деревне начудил.
- Ты почему дед на отшибе живёшь? Один как перст.
- Кулаком глаз не выбить, перстом хоть два!
- Чем кормишься? Рыбой?
- И рыбой и грибами и огородик у меня вон там - небогатый, да свой. Чего ещё?
- Ну а как заболеешь?
- Как заболею так и помру. А не помру, так выздоровею.
Солнце поднималось всё выше и выше - скоро встанет на полдень. Дед Якшенин пообвыкнув к гостям позвал на берег - хотел похвастаться своим богатством. С ночи в сетях запуталось довольно рыбы и Григорий отметил, что старик может не только себя прокормить, но и ещё пятерых.
- Там я рыбу сушу, а в сарайке у меня кадки стоят - там и посол ядрёный и всякими этакими приправами сдобренный.
Григорий взял у деда полное ведро рыбы и помог отнести, но видел, что старик ещё силён и сам прекрасно справляется.
- Стало быть всё что тебе надо это соль?
- Да... соль... Соль в моём деле важнее сетей. Рыбу я и руками наловить могу, острогой набью, коль доспеется, а вот завялить её без соли или усолить - никак.
- Как же ты соль добываешь?
- Привозят торговцы. Вот скоро уже будут - как маета* кончится буду ждать со дня на день. Я им четыре бочки моего особого усолья - а они мне бочёнок соли в два пуда.
- Не прогадываешь?
- Ни! И на житьё мне хватает и на баловство даже. Вот, люди добрые - спробуйте!
Якшенин откинул крышку небольшого бочонка, достал ножом матёрую щуку, да в мгновенье ока распластал её на части, вырвав хребтину вмести со всеми косточками.
- Какая нежная! Царская щука, не иначе! - воскликнула Мэри, уплетая кусочек за кусочком. - Тает во рту! Гриша, надо обязательно у дедушки бочечку одну и прикупить! Это же не стыдно и царю с царицей такое поднести - чудо! Чудо!
Старик-рыбак ухмылялся поглядывая на Мэри. Со значением поглядывал.
- Ох дедушко, придётся нам после этой твоей рыбки водохлёбами прослыть - соль воды не раз попросит пока до Кимр доберёмся.
- А ты, мил человек наполни своё жбанок вот в том ручейке - подивишься какая там расчудесная вода. Я ведь почему ещё тут живу - вода тут волшебная - сто лет на ней прожить как почесаться. А в Волосырке колодезная - мне не по нраву.
Григорий испив воды из ручья действительно нашёл её превосходной и наполнил оба жбана, что были при них.
- Ко мне частенько волосырские не столько за рыбкой бывают, сколько за водицей. А Кирьян-кузнец так только её и пьёт!
Григорий уважил хозяина ответив на все его вопросы и, распрощавшись, они поскакали в Кимры, благо "мосток" через Волгу был совсем рядом. Это были четыре сруба довольно высокие - настолько, что под ними спокойно мог пройти струг не убирая мачты, по срубам шёл настил из довольно тонких длинных брёвен - с противоположной же стороны, где берег был отлогий были вбиты длинные ряды брёвен, заложенные внутри камнями и песком, образуя широкую и надёжную насыпь.
Кимры были очень большим селом, посреди красовалась Благовещенская церковь - хотя и деревянная, но добротная, ладно и крепко возведённая. Построена она была на деньги князя Алексея Львова, и Григорий сразу же вспомнил другого Львова - псковского воеводу Семёна Ивановича - весельчака и балагура. Расспрашивая о подворье Никольского монастыря Григорий много чего узнал и о Кимрах и о том запустении что царит в крае и о том, что монастырские совсем совесть потеряли.
- Пошто чёрный люд утесняешь батюшка-настоятель? - спросил Григорий отца Диомида, который был так худ, что казалось того гляди выдохнет, испустит дух и помрёт.
- Лжу возводят! Сам видишь - бедствуем!
- Чтоб монастырь да бедствовал? Слышал я вы недавно себе ещё земли прирезали. Не боитесь государевой немилости? Царь ох как не любит когда обманом да посулами из его казны землю изымают!
Настоятель вздохнул горестно. Епископ и в самом деле землю к рукам прибирал - только епископ в Твери, а недовольство народное здесь в Кимрах - кто ни пройдёт мимо монастырского подворья плюнет - сплошь староотеческих порядков держатся.
Отец Диомид человек набожный и скромный старался не смотреть в сторону Мэри, чтобы не ввергнуться в прелесть, и она поняв это, улизнула, вольнее ветра. А мужчины продолжили свой разговор.
- Я смотрю ты постник, богоугодничаешь, но за что ж тебя ругают на чём свет стоит?
- Это дело ясное... Храмом заправляет отец Нестор, да староста церковный Агапий, оба неграмотны. Им книги новые патриаршьи прислали, а они прочесть не умеют, да по-старому службу правят. И хоть я им того уже давно не говорю и не переучиваю их на новый лад - затаили они против меня обиду, словно я их подсидеть жажду и все Кимры под себя подгрести. Народ же им верит больше чем мне, вот в том и беда. Но мы не ропщем коль нести приходится на себе поношение Христово.
- Да разве ж это Христово поношение? Не за Христа же гонят, а по неразуменью своему.
- Сам-то ты коего канона держишься прежнего, альбо нового? По виду вроде учён...
- Запутался я давно, потому Христа держатся решил, а не канонов. Много змей жалит в пяту*, а коль взор от Христа не отводишь - жив и будешь. Тем и спасаюсь, тем и распрей меж людьми избегаю.
Отец Диомид покачал головой, в знак одобрения.
- Разумно речёшь.
- А как у вас дела идут?
- У нас дела как сажа бела - после того как нам в монастырь прислали калек да убогих, что после войны всегда в изобилии - едва концы с концами сводим. Сами на подаяние живём, обитель ветшает, а с Твери вспомоществования не дают, говорят с деревень кормиться. Кто ж будет с деревень долги-то выбивать, коль были деревни, да не стало их? Две вымерли подчистую - вымороченные стоят дома, одна деревня сгорела дотла, а жители разбрелись, кто и помёр. Так-то и живём... Нет у меня хватки как у скорпиона, не умею плоть человечью рвать, как иные. Впрочем о том ли жалеть?
- А говорят вы не бедствуете вовсе.
- Идём. Глазами пошарь по закутам, да посмотри бедствуем аль нет.
Григорий обошёл обитель и поразился - нищета сквозила в каждом углу, в каждой келье. Братия вместо молитв пахала в поле, как крестьяне, а остальные - кто без руки, а кто и без ноги - бывшие ратники, а ноне калеки делали кто что умел - один седло обтягивал, другой дрова колол - оба с одной рукой, а третий пытался воду носить - у этого не было ноги.
- И что, сельчане не знают о вашей нищете?
- Блаженны плачущие, ибо они утешатся...
- Не вижу чтобы эти воины Христовы плакали - они зубами скрежещут, а плакать не плачут.
- Это и есть гордость. С зубовным скрежетом эта гордость и выйдет вся... Не раз уж бывало... тут нас на восемь братьев двадцать два калеки да убогих, часть из которых и пострига принимать не станут.
Григорий взглянул с большим сомнением на одногого упрямца, что таскал воду - разве он хоть когда-нибудь сдастся и заплачет? Это навряд ли.
- По правде сказать я приехал вашу скотину посмотреть - нужны мне одна или пара коров, да вижу не у вас я их найду.
Отец Диомид улыбнулся впервые за весь их разговор.
- Господь тебя привёл, государев человек. Помер наш скотник, брат Власий, без него мучаемся да и скотинку мучаем почём зря. Говорили, что заговоренное слово он знал, чтобы к скотине подход иметь. Однако ж я думаю дар у него был и любил он кормилиц наших. Коли возьмёшь часть стада - легче нам будет справляться.
- А много ли в твоём стаде бурёнок?
- Пятнадцать голов! Трёх заберёшь, хорошо будет, дюжина число божеское...
- А много хочешь за коровок?
- Тут уж много возьму, но ты не обесудь - ино не могу. Три года половину всего молока забирать буду - тем и рассчитаемся.
Григорий обрадовался. Три коровы! При том у него уж и серебра не оставалось чтобы их купить да ещё немного про запас оставить. В Москве он мог бы продать часть своего снаряжения, да кое-какие вещи - так и прожить, но здесь в Кимрах у него в мошне осталось всего-то четыре целковых и начётными деньгами ещё рубль с полтиной. Расчитывал он вернуться с одной бурёнкой, а тут целых три!
- Условия твои любого обрадуют. Дивно, что никто ваших коров ещё не забрал на таких-то условиях!
- А кому другому я бы их и передать не думал. Но здесь я вижу - ты божий человек. стало быть тебе нужно помочь. А нам меньше хлопот. Присылать же с молоком альбо с творогом, сметаной из Волосырки совсем не трудно - тут всего-то вёрст восемь. В один день даже малец управится, коли на небольшом возке, на телеге.
Разговорились о видах на урожай, о том, что монахи с усердием пропитание своё добывают и не успокоились от трудов, но успокоились от суеты. Настоятель подворья рассказал несколько занятных историй, а когда Григорий стал расспрашивать его о библейских притчах и смыслах - раскрыл ему пониманье трудных мест. Нежданно негаданно оказались в келье куда до того Григорий не заглянул - там были шкаф уставленные книгами - не меньше двухсот больших и малых фолиантов казалось занимают добрую половину помещеньица.
- Ух-ты! Вот где главное-то ваше богатство! Всё рукописные?
- Главное наше богатство на небесах, а сие лишь бледная его тень! Да здесь одни рукописные книги.
- О чём же?
- О разном, о древних временах, о старых порядках, да история всемирная. Древних святых сочиненья.
- И всё равно откуда столько много? Неужели в таком малом монастыре - даже не монастыре, а всего лишь подворье могло собраться столько всякого...
- То наследие князя Львова Андрея Михайловича. Сыны-то его без внимания родителя слушали, книги сии - бесценные - в небрежении у них были, почти брошены на произвол. Самое лучшее они увезли, да думаю распродали, а вот сии, "драные", как они сказали не нужны им оказались. Меня их упросили взять, ну а меня долго упрашивать не пришлось.
- А ты их прочёл ли, отец Диомид?
- Кое-что. Вельми полезны и душеспасительны наставления в них. Старый князь в этом толк знал.
- Что за человек-то был?
- О, геройский был князь-боярин. С сами Пожарским рати водил, Москву от поляков освобождал, послом ездил, и с Польшей мириться и в Данскую страну - когда царя-батюшку Михаила Фёдоровича хотели на Доротее Данской оженить. Я тогда только постриг принял, когда князь долго жить приказал, но немного всё ж его застал... герой, одно слово!
Так между отцом Диомидом и Григорием установилась дружба и полное понимание. Когда он с Мэри вернулся в Волосырку да рассказал о настоятеле, отрядив к нему одного из Булыгиных, все удивлялись и радовались, тут же предложив чем-то обители помочь.
- Вы бы не гадали чем помочь, а послали туда своих ребят в учение. Отец Диомид к тому склонность имеет что о людях заботиться, а ребята, что у него были и по хозяйству могли бы здорово помочь. А то там много калек да убогих, а монашеской братии добро бы восемь человек было - калеки же много ли наработают, коли на троих четыре руки? И ребятам польза и монастырю прок.
- Верно, Григорий Онимсимович!
- А коли ребята грамоте учёны - то это уже совсем иной оборот делу - в Москве такой народ ко двору, да и здесь везде нужны грамотеи. Кимрянские же с обителью чуть только не в войне, да и случая такого золотого не ценят.
В полях работа кипела. Съехавшись на обед к домам мужики довольные и уставшие внимательно слушали Григория, притом успевая и щи метать - сегодня не пустые как обычно, а хотя б на каком-то бульоне. Метали да нахваливали впервые за долгое время попробовав свежеиспечённый хлеб.
- На гольной-то щирице хлеба так не поднимаются, так не пропекаются! А коль завтра молочко хотя б немного появится... вообче заживём!
Григорий смотрел на всё это и сердце его защемило. Как мало иному надо для счастья - а другого и золотом не ублажить! Эти простые люди радуются тому что всё лето придётся трудиться в поте лица, а осень закончится давно уже не виданной страдой, когда и спать-то придётся стоя, обмолачивая хлеб цепами.
Как раз в это время пришла телега с Ильинки - как и говорил Булыга - Быков прислал пять мешков пшеницы, а ржи, ячменя и овса было столько, что лошадь еда жива стояла вся в мыле.
- Задайте ей овса, труженице! - Григорий смотрел на эту лошадку и подумалось ему, что вот так же и Россия не знает ни воли, ни отдыха, ни сытости.
К вечеру посланный к настоятелю Диомиду Митька Булыга привёл трёх коров, с Ильинки приволокли поросей и с десяток кур - видно со всех дворов собирали, и двор Емельяна Прокопьевича напоминал ковчег, где всякой твари было. Пришедший с Волги старик Якшенин принёс с собой бочонок засолки и подивился и коровам, и поросям, и курам.
- Закрутилось в Волосырке житьё-бытьё на новый лад! - сказал он бодро. - Бочонок боярышне принёс, коль её так нравится волжский дар, якшенинской выделки!
- Ой, дедушко! Вот нежданно-негаданно! Чем же мне отдариться?
- Во ещё не хватало! Столько всего для нас делаете, отдариваться придумали!
- Ну нет! Не пойдёт так! Вот будем мы сами баловаться щуками да сомами, да налимами, а то и царя попотчуем, и тебя дедушко поминать будем. А ты нас чем поминать станешь?
- Вона корова замычит и я вас сразу в один миг попомню!
- Нет! Корова в Волосырке будет. Вот держи! - Мэри достала из-за пояса спрятанный под накидкой пистоль - небольшой, но искусно сделанный. - Без осечки бьёт, тульской работы!
Якшенин мог отказаться от чего угодно - ему ничего не было нужно, но от пистоля он отказаться не мог. Удивлённый и поражённый сверх всякой меры он снова слов не находил - ни разу за всю свою долгую жизнь он не держал в руках никакого оружия, которое не было бы казённым, а принадлежало бы лично ему. Даже когда и доводилось ходить в поход на поляков под Смоленск* всё, что ему удалось раздобыть как трофеи - забрали царёвы ярыги и воеводские холопы. Негоже смерду оружьем владеть.
- Эх, Марья Петровна - мне бы глаза молодые тогда бы я с сим ручничком таких дел бы наделал! Ведь в юности и белку в глаз мог стрелой... Где оне мои года?
Мужики вернулись с полей поздно ночью едва живые. Они бы и при свете луны сеяли, да лошади не могли больше боронить за ними, валились с ног. Даже при том они едва управились с тем посевным зерном, что пришла утром на первой подводе. Уставшие, но довольные они разбрелись по дворам, чтобы утром продолжить свой тяжёлый, но такой радостный труд. Вечером Татарин дал знать, что он со своими ребятами и женой рассеял два мешка ржи и полтора пуда выделенного ему овса, к тому же времени и Ольшанские пришли едва волоча ноги - у них тоже труды были кончены. Ванька Столб и его старший сын Васька закончили уже к ночи, но тоже дотелепались в Волосырку со своих Столбов. Каждый хотел не только чтобы его поле было засеяно, но и знать что и у других тоже всё в порядке.
- Завтра возьмёмся и всё что засеем - Григорью Онисимовичу отсеем! - сказал младший Ольшанский, которого ныне иначе как "утеклецом" не звали. - Ведь что сегодня в землю бросили нам с лихвой хватит!
- Да, верно! Надо же и господское поле сеять и барщину отрабатывать! Хошь и не требует того наш барин, а всё по чести будет! - подтвердил Илейка Хромой.
- А ты-то куда? Ты ж не волосырский теперича! - усмехнулся старший Ольшанский.
- Это я-то не волосырский? А кто вам Григорь Онисимовича привёл! Я же!
- Ой, ну! Тебе сказал тиунок, ты и провёл напрямки. А Волосырку и по дороге кружной не долго-то достичь без всяких проводников.
- Дело решённое! В Волосырке жить теперича буду!
- Ты же в холопы к тиуну талдомскому угодил! Как теперь оттуда из крепости высвободишься?
- А крепость та не настоящая, посколь меня должны от прежнего хозяина сыскать и вернуть - аще кто меня в холопы брал должен был сначала выведать не принадлежу ли я кому иному, а потом уже холопить. Ино не по закону, а по произволу!
- Хитёр бобёр! - сказал дед Якшенин. - Только тиунок Талдомский хитрее будет.
- Да он супротив Григорья Онисимовича что вошь против сапога! Наш-то ого-го! За таким барином никого не убоюсь!
Григорий совершенно забыл о московских хлопотах - так словно попал в другой мир, и возврата в прежний мир больше не будет. Жаркий весенний день подходил к концу и Григорий и Мэри сидели обнявшись на высоком крыльце булыгинского дома смотря как солнце уходит за окоём на Западе. Комары, уже во всю звеневшие в воздухе, пока не сильно досаждали - во дворе развели дымокурку и дым иногда овеивая их гнал прочь крылатых кровососов.
- Знаешь Мэри, хочется взять дубину и прихлопнуть половину бояр, так как я сейчас этих комаров - чтоб мокрого места не осталось.
- Было б так просто всё - давно бы их прихлопнули. В Ирландии такие прихлопывания каждый года где-то да и случаются. Насмотрелась я и на это. Пока был жив мой второй отец и у нас в имении дела шли превосходно наши крестьяне и арендаторы за нас горой стояли, и это несмотря на восстания и войну с англичанами. Оффали кормило очень много людей в окрестностях... Даже когда люди Кромвеля пытались силой оружия конфисковать наши земли - ведь война нас не тронула - они испугались, не решились пойти на конфискацию. Такова была сила баронских земель Оффали среди опустошённой страны, что генерал Генри Айртон в итоге предпочёл покупать у нас провиант, чем брать его произволом. "Разворошить такое осиное гнездо мог только самоубийца". Если здесь, на этой земле, будет лучик света и надежды для людей - он многие земли осветит. Понимаешь?
- И свет во тьме светит...
- И тьма не объяла его*!
Темнело. Все постепенно стали разбредаться по домам - тяжёлый страдный день отнял силы у всех и у старых и у малых. Назавтра предстоял день не менее тяжёлый, а потому ребят быстро угомонили, да сами отправились спать - ни огонька лучины, ни слова ни звука. Не стали выбиваться из деревенской жизни и новые хозяева Волосырки, правда то их удивило, что сеновал преобразился. Нашлось немного войлока, а девчонки весь день шили из всевозможных лоскутов одеяло, набивая его мало свалянной шерстью.
Мэри как обычно задремала, но Григория всё терзали думы. Они уже не были сумрачными, тяжёлыми. Гнёт ярости уже не томил душу. Однако мысли о справедливости не давали покоя. Как же быть с правдой? Что делать?
Зная государя, зная его человеколюбие, но вместе с тем и строгость и неколебимость Григорий понимал, что изменить что-то в государстве, в тяжкой властной деснице лежащей на спине народа он не сможет. Никого не станет слушать Алексей Михайлович, и никто ему не советчик - хотя и Ртищев и Хитрово и другие не раз передавали стоны народные - но что ж изменилось?
- Гриша, да что с тобой? - спросила Мэри, спросонья, когда он ворочался всё никак не в силах заснуть. - Может быть тебе колыбельную... спеть?
- Спи, ужо, колыбельщица...
Мэри, хотя и умаялась, с трудом слова выговаривая слова, но всё же затянула:
- Зыбаю-колыбаю,
Отец ушёл за рыбою,
Мать ушла коров доить...
Дедушка дрова рубить,
Бабушка по ягодки,
По ягодки, по сладеньки...
Брат ушёл сено косить,
А сестра пелёнки мыть...
На этом Мэри провалилась в страну Морфея и сладко засопела.
- Ну надо же... Кто-то милую мою колыбельной научил... Спи, Маэл Муйре...
Начало 1662: https://cont.ws/post/219136
Начало 1663: https://cont.ws/post/252207
==========
Тупие - оборотная сторона лезвия бердыша.
В целом бердыш состоит из лезвия и рукояти (ратовища, древка). На нижнем конце рукояти вток или копьецо, копец, позволяющий втыкать бердыш в землю, используя его как сошку или просто чтобы после выстрела удобнее было ухватить сразу же, не наклоняясь. Лезвие бердыша делится на лопасть и острие. Нижняя часть лопасти прикрепляется к ратовищу косицей, что даёт бердышу дополнительную прочность посадки на древко. Тупие и обух позволяли в бою наносить несмертельные удары, чтобы пленить или просто оглушить врага. Кроме того именно тупие, которое чуть толще острия обеспечивало "развал" раны и доспеха в стороны, что предотвращает застревание бердыша.
Посев - семенное зерно.
Пашеница - пшеница.
Ефимок с признаком - иоахимсталер с надчеканкой московского герба. Официально их хождение закончилось в 1659 году, когда их основную массу перечеканили в мелкие монеты - серебряные деньги или копейки. Тем не менее иногда ими расплачивались и это было законное средство платежа.
Маета - май и майские хлопоты.
Змей жалит в пяту - мысль созвучная "И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это ... вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту" (Бытие 3=14-15).
Доводилось ходить в поход на поляков под Смоленск - во время русско польской войны 1632-34 годов.
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его - отрывок из Евангелия от Иоанна 1=5.
Оценили 14 человек
30 кармы